собирается вернуться Манвел, мой старый друг, ты должна его помнить: ему выдали грант (от армянской диаспоры) для работы с нашими государственными архивами. Мы не виделись много лет, и будет интересно узнать, как у него дела. А так, все разъехались, Нина, все.
У детей все хорошо. Лето, а значит, можно ненадолго отвлечься от занятий с ними. Записала обоих на плавание, чтобы освободить себе дневные часы. Амбо обожает, Гриша пока побаивается воды. Зато детская Библия ему очень понравилась. Правда, он подрисовал распятому Христу фингал, и у меня нет этому объяснений. Кто поймет, кем он себя воображает: апостолом веры или тайным безбожником? Я пока не раскусила его. Амбо, кстати, делает успехи в теннисе. Его пригласили на городские соревнования, посмотрим, что из этого выйдет. Рада, что он наконец увлекся, вначале ему было тяжело. Будем с Гришкой за него болеть.
Как твои дела? Ездила ли еще в какие-нибудь города? Как работа?
Пиши о себе и не обращай внимания на мою ворчливость.
Любим-обнимаем.
P. S. Отправляю посылку со всякой мелочью. В том числе положила маленькую сувенирную фигурку платанового деревца, которую нашла на вернисаже, – красивая, да?
New York – Yerevan, 11.09.1997
Седа, привет!
Наверное, мне следует что-то написать о решении суда, но я не знаю, что сказать.
Ужасно жить с сознанием, что убийца до сих пор на свободе.
Неужели они даже не подозревают никого конкретно? Неужели никто не может дать разумного объяснения, зачем Сако поехал в этот несчастный богом забытый город? Кого он там искал? Или чего? Правда ли, что он хотел взглянуть на призрак своего архитектурного проекта, над которым столько корпел? А кто его убил? Я не знаю, и мне очень больно, что могу никогда этого и не узнать. Я даже не прошу справедливого суда, я просто хочу увидеть лицо человека, который сделал это с ним.
Знаешь, иногда мне кажется, что из-за того, что во внешнем мире нет ответов на многие важные вопросы – той же справедливости, например, нет, – мы вынуждены искать их в самих себе. Я долго думала, почему с людьми происходит то, что происходит. Почему, например, многие события случились именно со мной. Я склеивала разные частицы прошлого в одну картину, я искала логическую последовательность. Я не говорила тебе этого, но теперь, когда я далеко, я могу, наверное, во многом признаться. Важнее всего сказать, что это не Рубо изнасиловал меня. Это были другие люди. Да, это Рубо был отцом ребенка – но между нами все случилось раньше, еще летом, когда вы уехали в Москву. А уже после вашего возвращения я поняла, что беременна. Но скрывала. Единственный, кому я призналась, был сам Рубо. Но он тогда исчез. Почему? У меня нет однозначного ответа. Я не верю, что он испугался. Я знала его, он такой же, как Сако, как я, как ты. Такой же невезучий, как все мы. И я не держала на него зла. Я любила его, Седа. Я и сейчас люблю его: но уже как воспоминание, с грустью, с сожалением, что нельзя вернуться в прошлое, чтобы исправить ошибки. Это был первый человек, который действительно нуждался во мне. Если бы судьба была благосклоннее к нам, я бы помогла ему остановиться, перестать убегать. Я бы и сама исполнилась как человек, мне не пришлось бы уезжать из страны, начинать все с чистого листа. Мы должны были стать самой обыкновенной парой, а вместо этого – разбежались в разные стороны. Здесь, в одиночестве, в чужой стране, я досадую: как редко человеку удается нащупать подлинную жизнь, как глупо, что, вместо того чтобы исполнить предназначение, человек куда-то бежит, что-то выдумывает, зачем-то все переделывает. Нам кажется, что счастье должно быть постоянным потоком ясного света, но в действительности счастье состоит из зарниц, редких, еле видимых, и мы часто не замечаем их. Сейчас я это все понимаю, а тогда не понимала. Тогда я слепо искала Рубо, искала долго, надеясь, что утешу его, верну его, исправлю ошибки, которых и не было. Но он исчез. А мне не хватало смелости сделать аборт. Рассказать вам с Сако я тоже не могла. Одна мысль, что Сако узнает обо всем, лишала меня покоя. Сначала случай в деревне, теперь Рубо. Нельзя быть настолько проблемным человеком, думала я. Даже по отношению к родному брату.
Когда я перестала надеяться, что найду Рубо, я попыталась скрыться от надвигавшейся катастрофы, вообразила, что влюбилась в одного человека, что он женится на мне, что смогу выдать ребенка за законного. На меня, конечно, никто не нападал на улице. Все случилось по моей глупости. Один мужчина, коллега с завода, споил меня и воспользовался мной вместе со своим другом, а потом они выкинули меня на окраине города. Я собиралась броситься с моста, чтобы положить всему конец. Я уже стояла над ущельем, когда незнакомая женщина спасла меня. Она же, кстати, сорвала с меня сережки – и это поражает меня больше, чем все остальное. Она так старалась мне помочь, будто от этого зависело все для нее, а потом в бешенстве вырвала у меня из ушей сережки и убежала. В один миг и спасла мне жизнь, и обокрала меня. Мне очень хотелось спать. Усталость и желание спать. Больше ничего не чувствовала. Не знаю, где я взяла силы добрести до дома. Ну а что было дальше, ты знаешь.
Я хочу сказать тебе одну вещь, которую не говорила все эти годы: я хочу, чтобы ты простила меня за то, что я вернулась тогда домой. Я знала, что мое возвращение убьет тебя, что ты возненавидишь меня, что это разрушит вашу с Сако семью, но с другой стороны – только так я могла освободиться от вашей власти надо мной. Не физической власти, конечно. Я должна была так поступить, чтобы разорвать эти узы, чтобы наконец-то получить право жить самой – как всякий ребенок, который хочет освободиться от родительской опеки. Я не имела права так поступать, но я не могла иначе. Прости меня, Седа.
Ты спрашиваешь про Америку, но я не могу пока ответить. В Америке люди мыслят иначе: они ищут наготу во всем. Для них нет ничего такого, что стоило бы скрывать. Они откровенны, иногда разрушительно откровенны, но это так. Как бы сложилось следствие, если бы все случилось здесь, а не в Армении? Я не знаю, Седа, да и бессмысленно это спрашивать.
Читать о мальчиках одно удовольствие. Скучаю по ним. И рада, что Амбо нравится теннис. Как прошли его соревнования? Поцелуй их обоих и передай им, что я очень скучаю по ним.
Твоя Нина!
P. S. Седа, я не собиралась писать тебе такое письмо. Слова выплеснулись из меня, не спросив разрешения. Так или иначе – прости, если я тебя задела или обидела.
P. P. S. Спасибо за фигурку. Она многое для меня значит, и она точно украсит мою комнату. В моей посылке, как всегда, небольшие подарки для тебя и мальчишек.
Седа стояла перед высокими воротами, украшенными нелепым гербом. За воротами расстилался английский парк. Посреди парка возвышался несуразный особняк с пилястрами, колоннами и каменными львами у парадного входа. Аккуратная гравийная дорожка вела к дверям особняка, на пороге которого Седу ждала милая хозяйка с накладными ногтями и мелированными волосами. Она пригласила Седу в просторную гостиную, украшенную лепниной, обставленную мебелью, обитой гобеленовой тканью и увешанную картинами в золоченых рамах с видами Армении. Непринужденный разговор вдруг превратился в обсуждение того, перспективно ли в настоящее время юридическое образование. Седа не раздумывая ответила, что сейчас отличное время, чтобы стать юристом. «Беззаконие само себя не искоренит», – подчеркнула она. Хозяйка ахнула и, склонив голову к плечу, тихонько добавила: «Надеюсь, дочка не останется без работы». От дальнейших рассуждений об экономическом кризисе их избавило появление Марго, дочери хозяйки. Марго было шестнадцать, внешне она была не похожа на свою миловидную мать: невысокая, полная, маленькие глазки, длинная челка, во всем ее облике сквозила подростковая неуверенность. Седа ей сочувствовала. Считала, что, занимаясь с ней, искупает некую свою вину. Видела, что девочка чувствует себя чужой в этом доме, в этой навязанной ей обстановке, что она отличается от своих родителей. Седа подхватила свою сумку с учебниками, и они с Марго поднялись на второй этаж. Она рассеянно слушала, как девочка склоняет новые слова и повторяет грамматические правила, но мысли ее вертелись вокруг бытовых дел: вернуться домой, приготовить детям обед, сходить на проводы к профессору. Последнее было самым тягостным. Она все еще не верила, что профессор в самом деле уезжает. Она узнала о его отъезде от коллег, в холле университета, по пути на лекцию. Удивилась, но не сильно. Слишком это напоминало побег другого человека, столь
