военной прокуратуры, битых два часа задавал ему коварные вопросы, что-то записывая себе в тетрадочку, и ушел. Вечером того же дня к больнице подкатил «воронок», и юного инвалида отконвоировали в тюрьму.
По обвинению в «умышленном членовредительстве с целью уклонения от призыва в Красную армию в военное время» трибунал приговорил Сашу Ключника к расстрелу, но то ли за молодостью лет, то ли вняв его трогательным показаниям относительно романа с одноклассницей Каракозовой, то ли благодаря свидетельству обходчика Казачкова, несколько раз встречавшего парня в полосе отчуждения изможденным и как бы полоумным, смертный приговор Саше заменили пятнадцатью годами лагерей и угнали на Соловки. Родным его тоже не поздоровилось: бабушку и мать сослали куда-то под Караганду, а сестру определили на Валаам.
Много лет спустя, уже после смерти императора Иосифа I, хорошим июльским днем, Саша случайно встретил свою первую любовь в очереди за квасом, которая растянулась до самого городского сада с разными дурацкими затеями, включая неизменное «чертово колесо». Он долго разглядывал Каракозову, стараясь держаться незамеченным, потом пожал плечами и подумал: «И чего только я в ней нашел?»
* * *
Николай Спиридонов (между прочим, дальний родственник знаменитой левой эсерки Марии Спиридоновой) как-то попал в больницу по поводу воспаления желчного пузыря. Больница была большая, но бедная, как все наши больницы для простонародья, вечно страждущая из-за нехватки койко-мест и некомплекта младшего медицинского персонала, пропахшая хлоркой, с выбитыми стеклами в уборных, отвратительной кухней и как-то неприятно взволнованная бесконечной склокой между сестрой-хозяйкой и главврачом.
Случай безобразный и единственный в своем роде: мало того, что Николая разместили на маршевой площадке по пути с третьего этажа на четвертый, его еще и положили в одну каталку с какой-то престарелой дамой, правда, принеся больному искренние извинения в связи с тем, что в больнице остро недостает не только что мест в палатах и обыкновенных железных коек, но даже подушек и одеял. Так они и лежали рядом в течение двух суток, пока кто-то не умер в одиннадцатой палате, — Николай лицом к лестнице, пожилая дама лицом к стене.
Как-то шел мимо грузный мужчина в белом халате — Николай ему говорит:
— Пожалуйста, доктор, настучите вашему руководству про это издевательство над людьми! Данная бабушка совершенно меня достала: храпит всю дорогу, как паровоз!
Медик никак не отозвался на этот вопль, точно он не расслышал жалобы, а соседка, сколько было возможно, повернулась к Николаю и говорит:
— Больно вы нежный, как я погляжу. Вы случаем не из Вены, столицы вальсов, к нам приехали погостить?
— Почему из Вены?.. Нет, я здешний, промзоновский, в доску свой.
— Тогда чего вы выступаете, не пойму?
— Ну как же! Эта пресловутая медицина как хочет измывается над человеком, а я молчи?! Погодите, я еще не так выступлю, потому что я вообще парень — порох, у меня троюродная внучатая бабка была знаменитая революционерка, чуть что, сразу за револьвер! Нет, я этого гадства не потерплю!
— Жизни вы не видели, молодой человек, вот что я вам скажу.
— Это я-то жизни не видел?! А кто Куйбышевскую ГЭС строил, кто корячился на торфоразработках, кто все детство просидел на хлебе и молоке?! А три привода в милицию ни за что?!
— Это все сравнительно баловство. Я вот вам сейчас расскажу про основные вехи моей жизни, какая она была, и вы сразу поймете, почем фунт изюма и как нашу долю следует понимать…
Опять прошел мимо грузный мужчина в белом халате, но Николай только посмотрел на него ненавидящими глазами и ни слова не проронил.
— Родилась я в деревне, восьмой по счету, а всего нас в семье было шестнадцать душ…
В это трудно поверить, но рассказ пожилой дамы взаправду занял без малого двое суток с перерывами на беспокойный больничный сон и был настолько захватывающим, что Николай наотрез отказался от процедур. Дослушав рассказ соседки, он с минуту хмуро молчал, а потом сказал:
— Это нонсенс какой-то, бабушка, а не жизнь! Главное — малохольный мы народ, таких гавриков, как мы, ни в какой Австралии не найдешь! Вот опять же лежим мы с вами, как собаки бездомные, на ходу, и родной стране на нас плевать с последнего этажа! Нет, так существовать я отказываюсь, надо что-то делать, но что делать-то, бабушка, подскажи!
Соседка отвернулась к стене и молвила:
— А терпеть.
* * *
Когда хотят дать характеристику идеальному браку, то, как правило, говорят: они были счастливы, жили долго и умерли в один день. Сергей Владимирович и Людмила Ивановна Бубенцовы тоже прожили вместе довольно долго, то есть сколько позволил злой российский климат, качество пищи и состояние атмосферы в пределах 3-го транспортного кольца. И точно они были счастливы, судя хотя бы по тому, что при самых скромных достатках Сергей Владимирович каждый день менял рубашку, а у Людмилы Ивановны было настоящее бриллиантовое кольцо. На них посмотреть было, и то приятно: он — мелковат, но строен, с молниями в глазах, она — дама в теле, добродушная и смотрит на супруга так, словно автограф собирается попросить.
Но умерли они не в один день, а с небольшой разницей — это факт. Людмила Ивановна скончалась 21 марта от перитонита, а Сергей Владимирович тремя днями позже, когда он до того обпился на поминках, что вывалился с балкона девятого этажа.
Как водится, открылся ему тоннель, в устье которого брезжил яркий-преяркий свет, и в конце концов очутился он в прекрасном зале, похожем на вестибюль Павловского дворца. Глядь, среди прочей публики прогуливается туда-сюда его драгоценная Людмила Ивановна, сильно помолодевшая и непохожая на себя. Увидала она мужа, помрачнела и говорит:
— Ну, и где ты шлялся, такой-сякой?
2009
Штрихи к портрету Галины Петровны Непейвода
Много воды утекло с того промозглого ноябрьского дня, когда я в последний раз виделся с героиней этого очерка, которая в свое время была достаточно известна в демократических кругах нашей интеллигенции, а сейчас ее никто не помнит, потому что и помнить-то, собственно, некому: у кого на старости лет память отшибло, кто отправился в мир иной. Это, конечно, горько и обидно, что у нас замечательные люди приходят и уходят некоторым образом поучительно, как будто нарочно для того, чтобы наставить на путь истинный новые поколения, а жизнь идет своим чередом, точно заведенная, и народ по-настоящему будоражат только каждое первое и пятнадцатое число. Уж так, видно, устроено наше отечество, что тут как-то химически не запоминается горький (всегда и безусловно горький) опыт предшественников, и каждое новое поколение норовит жить, как говорится, с чистого листа, уповая не на положительное знание, выработанное предками, а в лучшем случае на Бога, поскольку больше не на что уповать. Что-что, а эту вредную повадку необходимо искоренить.
Так вот Галина Петровна Непейвода родилась в 1940 году на Украине, в городке Градижске, что под Кременчугом, в исторической его части, в двух шагах от старого базара, где торговали плодами земными, а по воскресеньям бабушки выносили бюстгальтеры домашнего дела, причем таких великанских номеров, что они больше напоминали чепчики на двоих.
Как это у нас через раз водится чуть не с Алексея I Тишайшего, мать Галины Петровны была русская, отец — украинец, но на мове в семье не говорили, хотя и сало тут ели три раза в день, и печка в хате
