- Спектакль, - лаконично сказал Быстров. - Подготовить торжественный вечер и спектакль.
- За два дня! - воскликнул Андриевский. - Сие невозможно.
- Меня это не интересует, - холодно возразил Быстров. - Для большевиков нет ничего невозможного.
- Но я не большевик...
- Это мы хорошо знаем. Придадим в помощь комсомольцев!
- Лучше без них.
- Как угодно, но чтоб спектакль был.
- Что-нибудь возобновим из старого, за два дня новый поставить немыслимо.
- А что именно?
Служитель муз задумался:
- Если "Без вины виноватые"?
Быстров смутно помнил: какая-то слезливая история о незаконном сыне, которого находит какая-то актриса...
- А что-нибудь политическое нельзя?
- Пока еще товарищ Луначарский не обеспечил.
- О Степане Разине ничего нет? - Быстров мобилизовал свою память: "Борис Годунов"!
Андриевский опешил:
- Почему именно "Годунов"?
- Как же: Смутное время, Россия, народ...
- Народ там безмолвствует, - сухо сказал Андриевский. - Да и не найдем столько народа...
Быстров отступил: все-таки этому... актеру... ему и карты в руки...
- А почему виноватые?.. - Он имел в виду "Без вины виноватые". - Будет хоть как-то соответствовать... моменту?
- Торжество справедливости! - Служитель муз снисходительно обозрел политического деятеля. - Правда жизни...
- Ну делайте как знаете, - согласился Быстров, - Но чтобы спектакль у меня был!
На митинг к исполкому мало кто пришел, собрались работники исполкома и комсомольцы, праздник пришелся на понедельник, у всех дела, а объявить приманки ради какой-нибудь животрепещущий вопрос вроде передела земельных участков или дополнительной хлебной разверстки Быстров не захотел, - не стоило смущать умы лишними тревогами.
Зато вечер удался на славу, народу набилось в Нардом видимо-невидимо первый спектакль после возвращения Советской власти. Пришла вся Семичастная, да и из Успенского немало пришло, вся молодежь, и мужиков собралось достаточно, на всякий случай: не объявят ли чего нового?
Степан Кузьмич произнес пламенную речь, пели под фисгармонию революционные песни, и супруги Андриевские старались петь громче всех.
А на следующий день Славушку и Елфимова, который стал заместителем Ознобишина потому, что жил рядом с Успенским, в Семичастной, пригласили в волкомпарт.
- Пора вам обзавестись своей канцелярией, - объявил им Быстров.
Писаниной в Успенской партийной организации ведал Семин, Быстров для того и вызвал мальчиков, чтобы Семин обучил их канцелярской премудрости: списки, анкеты, протоколы, входящие, исходящие...
Сам Быстров собирался в Малоархангельск.
- Что-то я тебе привезу, - загадочно пообещал он.
Вернулся через два дня, встретил Славушку под вечер и повел в волкомпарт.
Позвал дядю Гришу и велел зажечь лампу-"молнию", которую зажигали только на время партийных собраний.
За окном шел дождь. На столе ярко горела лампа, и стены белели как в больнице.
Степан Кузьмич отпер сейф, достал небольшой сверток, положил на стол, сел.
- Нет, ты не садись, - сказал он Славушке, когда тот сел.
Достал из кармана кителя крохотную книжечку в красной бумажной обложке.
- "Товарищ Ознобишин Вячеслав Николаевич", - прочел он, раскрывая книжку. - Стаж с августа тысяча девятьсот девятнадцатого года... Поздравляю тебя, получил твой билет в уездном оргбюро РКСМ. В силу исключительных обстоятельств, чтоб не отрывать тебя от работы, доверили мне. Засчитали стаж не с мая, когда создали организацию, а с момента прихода деникинцев, считают, что в этот момент ты определился как комсомолец... - Он подвернул фитиль, прибавил света, развернул сверток, рассыпал по столу комсомольские билеты. - Шестьдесят три. Товарищ Ознобишин, вручаю вам билеты и анкеты под вашу ответственность. Мне предложили десять билетов. "Деревенская молодежь вступает с трудом", - сказали. "Только не в нашей волости", - ответил я и попросил все. В наличии оказалось шестьдесят три. Теперь дело за тобой, каждый билет должен найти своего владельца. Документы храни в партийном сейфе...
Славушка хотел сказать Быстрову тоже что-нибудь значительное и торжественное: что этот билет... что борьбе... что всю жизнь... Но не смог. Собрал билеты, завернул, положил обратно в сейф. Свой билет сунул за пазуху. Взглянул на Быстрова, тот кивнул и задул лампу. Постучал в стену дяде Грише: мол, ушли.
Дождь кончился. Небо тяжелое, мрачное. Поблескивают в темноте лужи.
Степан Кузьмич притянул к себе Славушку за плечо и пожал ему руку:
- Теперь ты комсомолец по всей форме.
40
Славушка собирался в школу, хотя окончательно еще не решил, идти или не идти, занятия в школе все-таки личное дело, а тут ликбез, всеобуч, книги...
Книги теперь в России не продаются, а распространяются, тюками приходят по разнарядке в волость, распределение книг доверено по совместительству Ознобишину, - их столько, что в каждой деревне можно открыть по избе-читальне.
Возню с книгами прекратило появление дяди Гриши.
- Степан Кузьмич кличет...
Какие уж тут занятия!
Быстров деловит и торжествен, рядом Дмитрий Фомич Никитин, как всегда, с ручкой за ухом, когда не пишет, а слушает разговор.
- Товарищ Ознобишин, вы командируетесь в Корсунское, - объявляет Быстров будничным голосом. - Революция не для того изгоняет буржуазию из дворцов, чтоб они пустовали, локомотив истории не может простаивать...
Что ж, Славушка готов двигать Историю!
- Поедешь в Корсунское, осмотришь усадьбу и дом, - переходит Быстров на прозу. - Бывшие хозяева самоликвидировались, имущество разворовали мужики и не сегодня-завтра начнут тащить окна и двери. Здание следует сохранить. Для народа. Это дело мы решили поручить комсомолу. Тебе предлагается выехать, осмотреть и сообразно местным условиям использовать дворец...
- Открыть избу-читальню! - радостно предлагает Славушка.
Быстров задумывается. Дмитрий Фомич лукаво взглядывает на мальчика.
- Не велика ли изба?
- Избу можно, - соглашается Быстров. - Но для нее достаточно флигеля. Есть тенденция под потребиловку пустить или для проживания вдовых солдаток. Но я думаю, такое здание должно двигать культуру...
Славушка понимает Быстрова с полуслова:
- Дмитрий Фомич, мандат готов?
Никитин передает бумажку Быстрову.
- Подвода сейчас придет...
После его ухода Дмитрий Фомич говорит Быстрову:
- Вы как бог: он женщину из ребра, а вы из ребенка хотите сделать политика. Дите. Деникина еще не добили, а им танцы лишь и спектакли...
- Консервативные воззрения у вас, - отвечает Быстров. - Мальчик меня понял.
В Корсунском Славушка прежде всего идет к председателю сельсовета Жильцову.
Жильцов из зажиточных мужичков, все выжидает, против Советской власти не выступает, но и не так чтобы за нее, присматривается.
- Господский дом заперт?
- Местами заперт, а местами не заперт...
- Так вот я занимаю этот дом!
- Как так?
Славушка предъявляет мандат.
- Так, так, - задумчиво бормочет Жильцов и медленно вслух читает: "Ознобишину Вячеславу Николаевичу поручается оформить национализацию дома помещиков Корсунских..."
Длинный ключ от парадных дверей, украшенный завитушками из бронзы, висит у Жильцова на гвоздике под божницей.
Он отдает его так, точно вручает завоевателю ключ от крепости.
- Баба с возу - коню легче, теперь ни за какую утварь не отвечаю...
- А мебель какая-нибудь сохранилась?
- Есть кой-что...
От Жильцова Славушка идет к Соснякову.
Иван Сосняков - секретарь комсомольской ячейки. Он очень беден. Мать его - вдова, у него братья и сестры, Иван - старший, земельный надел они получили только после революции, прежде мать работала на людей.
Иван старателен и завистлив, он никогда хорошо не жил и презирает всех, кто хорошо живет.
Славушка стучит в маленькое тусклое оконце.
- Войдите! - начальственно откликается Сосняков.
В избе голо, щербатый стол и узкие доски вместо скамеек, наглухо приколоченные вдоль стен.
Но сам Иван за столом на позолоченном стуле, обитом малиновым атласом, выводит на листке из тетради колонки каких-то цифр.
- Здравствуй, Ваня.
- Здорово, Слава.
- Чего это ты подсчитываешь?
- Сколько у кого из наших кулаков спрятано хлеба.
- А откуда ж ты знаешь?
- Можно сообразить. А ты чего к нам?
- Поручение волисполкома. Собери-ка собрание ячейки.
- Когда?
- Через час, через два, как успеешь.
- А где - в школе или сельсовете?
- Не там и не там. В господском доме.
- Жильцов не позволит.
- Нам? Да у меня уже ключ! Ты собирай ребят, а я прямо на усадьбу...
Ворота сорваны, аллея завалена снегом, кособоко стоят клены и вязы, величествен строй столетних лип.
Славушка скользит по насту, поднимается по ступенькам на крыльцо, но парадные двери не открыть, замок заржавел или сломан, по сугробам обошел дом, стекла кое-где выбиты, недавно здесь обитали, а сейчас запустение...
