41
Славушка провел в Корсунском три дня. Между собранием комсомольцев и заседанием сельсовета, где официально постановили ходатайствовать перед волисполкомом об открытии в селе средней школы, он не имел ни минуты покоя. Хотя Сосняков и голосовал за открытие школы, и голосовал вполне искренне, Славушка все время ощущал какое-то скрытое противодействие с его стороны.
На собрании комсомольцы решили с утра поговорить с учителями. Учителей Сосняков решил вызвать в помещичий дом, с утра послал за ними девчонок. Как только Славушка об этом услышал, побежал к Ивану.
- Ученики учителей не вызывают.
- На этот раз мы руководители!
- А иногда не худо руководителям поклониться руководимым. Это же хамство, давно ли ты у них учился, а теперь развалишься в кресле и вызовешь...
- Ты меня креслом не попрекай!
Тьфу, Славушка совсем забыл...
Но одного Ознобишина Сосняков к учителям не пустил, пошли вместе, и в разговоре с ними был вежлив и дипломатичен.
Учителя обрадовались: такой дом - сила!
Потом собрали в сельсовет всех членов комбеда.
- Есть категорическое указание волисполкома собрать расхищенное имущество...
Указания не было, но идея была правильная, комсомольцы и члены комитета бедноты пошли по дворам отбирать помещичью мебель.
Сосняков разбил всех на группы, затем исчез и первым появился на улице, волоча свой стул, отпрокинутый сиденьем на голову.
- На, получай, - зловеще пробормотал он, поравнявшись со Славушкой у сельсовета.
- Это не мне, и тебе необязательно сдавать по своему имущественному положению...
Все же Иван поступал правильно, показывал всем пример.
Жена Жильцова не хотела отдать трюмо.
- На что оно вам?
- Как ты не понимаешь, тетя Феня, таков порядок...
- Чтоб вам ни дна ни покрышки! - Стукнула обухом колуна по зеркалу. Не придется вашим девкам смотреться.
Славушка тут же вручил предписание. Как уполномоченный волисполкома. Гражданину Жильцову. Немедленно сдать десять пудов хлеба. В возмещение ущерба.
Жильцов уклонился от участия в "мероприятии", околачивался где-то у соседей, а тут сразу примчался домой.
- Не жирно? Такие зеркала в Туле и в Орле за полпуда отдавали, а вы десять пудов!
- Можете не вносить. Степан Кузьмич сам приедет. Или пришлет Еремеева...
- Откуда вы только взялись на нашу голову!
Отсыпал-таки все десять пудов, сам вешал и сам отвез зерно все в тот же злополучный дом.
- Мышей кормить!
- Убережем, - утешил его Сосняков. - До первого продотряда.
Учителя согласились взять дом под свое наблюдение, комсомольцы занялись приведением его в порядок.
Можно и домой!
Жильцов воспользовался оказией, посадил Ознобишина к старику Тихомирову, ехавшему в исполком хлопотать о разделе имущества с сыном.
Выехали за околицу, ветерок продирал до нутра.
- Прикройся тулупом, - пожалел мальчика Тихомиров. - А то не довезу до Быстрова его гвардию!
Славушка съежился под тулупом, как котенок.
Ничто не нарушало зимнего безмолвия: ни шелест парящей птицы, ни шорох падающего снега, ни даже дыхание сонной земли. Волнами катятся сугробы, тонут в лощинах и ложбинах и вновь возникают в туманной дали. Серебрится укатанная дорога, да темнеют то тут, то там зеленовато-коричневые конские котяки. Растопырили ветви придорожные ветлы, то выстроятся в ряд, как поставленные в строй рекруты, то собьются в кучу, подобно судачащим бабам. И так от деревни до деревни - сугробы, да ветлы, да нескончаемый санный путь.
Солнце клонится к западу, розовое, как спелая боровинка, и розовые полосы чередуются с черными тенями, напоминающими бесконечный убегающий назад частокол.
На востоке уже пылит предвечерний ветерок, предвещая ночную поземку. Как вспугнутый зайчишка, взметывает он сухой снежок, припадает к долу и опять мчит туда, где небо окрасила таинственная прозелень.
Зимний день... До чего ж ты короток, зимний день! Блеснуло морозное солнце, рассыпалось алмазными искрами, и вот уже день тускнеет, меркнет и воровато бежит прочь...
Старик Тихомиров всю дорогу сетовал.
- Нет, теперь всему крышка, - сам с собой рассуждал он. - Теперь, как дите родится, сразу надо топить. Как щенка!
- Какое ж дите так тебе досадило?
- Собственное, - пожаловался Тихомиров. - По прошлому году женился, а уже выделяется. Да я бы ему овцы не дал... - Кнутовищем постукал кобылу по бедру. - Как полагаешь, начальник, много ему выделят?
- Поровну.
- Чего? Я всю жизнь горб натирал, а ему половину имущества?
Помолчали. Лошаденка трусила. Славушке дремалось, да и старик начинал дремать.
- Нет, Совецкой власти не продержаться, - встрепенулся Тихомиров перед Успенским. - Каюк!
- Что так?
- Да хоть из-за тебя. Уж ежели никто не идет на службу, и дитёв навроде тебя ставят начальниками, у комиссаров труба...
В исполкоме полно посетителей, однако Быстров сразу замечает мальчика.
- Замерз?
- Не шибко.
- Садись докладывай, как вы там распорядились?
- Собрали комсомольское собрание, единогласно приняли резолюцию, привез с собой.
- И что же вы там единогласно решили?
- Открыть школу второй ступени, собрать инвентарь, учителя обещали списаться с коллегами из города...
Быстров хохочет, откидывается на спинку дивана, с торжеством смотрит на Никитина.
- А ты говорил! Я знаю, что делаю! Молодежь - сила! Не боюсь довериться...
Дмитрий Фомич сунул ручку за ухо.
- А бюджет? Жалованье-то учителям из чего платить?
Быстров не унывает.
- Натурой, натурой! Огороды выделим. Выпросим средства. Не может того быть, чтобы на школу не нашлось...
Дмитрий Фомич не осмеливается возражать, берет в руку ручку, задумчиво осматривает перо и неодобрительно смотрит на Славу.
- Н-да, Степан Кузьмич, ребенок и есть ребенок, что с него взять!
42
Сумерки заполняют комнату, точно клубы табачного дыма, собеседники как бы отдаляются друг от друга. Их трое - Быстров, Дмитрий Фомич и Слава. Собственно, разговаривают Быстров и Дмитрий Фомич, Слава сидит на подоконнике и с любопытством прислушивается к тому, как Быстров лениво и будто нехотя, а на самом деле непоколебимо отражает доводы Дмитрия Фомича, такие разумные, осторожные, диктуемые жизненным опытом старого крестьянина.
Разговор шел о переделе земельных наделов по всей волости. Быстров вот уже как с месяц пригрозил вызвать весной землемера и перемерить всю землю для того, чтобы заново нарезать мужикам земельные участки в соответствии с их действительным семейным положением.
Дмитрий Фомич не стал возражать ему на заседании исполкома, но стоило им остаться наедине, - Славушка в счет не шел, - как Дмитрий Фомич принялся отговаривать Быстрова.
Заложив по старой писарской манере ручку за ухо, - Славушка всегда дивился, как это Дмитрию Фомичу удается не запачкаться чернилами, секретарь волисполкома аккуратно рассовывал по папкам лежавшие перед ним бумажки и, попыхивая короткой трубочкой, выговаривал Быстрову добродушным тоном:
- Мужики только-только на ноги становятся, а вы опять хотите все вверх тормашками...
Быстров недовольно смотрел на Дмитрия Фомича.
- Так ведь несправедливо же.
- Правду искать, досыта не наедаться, - степенно возразил Дмитрий Фомич. - Всех голодных не ублаготворишь.
Быстров покачал головой.
- Один за войну всю семью растерял, а земли на десять душ, блаженствует, у другого семья разрослась, а земли на две души, куда это годится?
- Вы всю экономику в волости нарушите, - убеждал Дмитрий Фомич. - Те, у кого земля, окрепли, они-то и обеспечивают государство хлебом, а безземельных наделить, как-то они еще с землей справятся...
- Значит, заботиться о кулаках?
- При чем тут кулаки, - досадливо отмахнулся Дмитрий Фомич. - О государстве должны мы заботиться. Из Орла только и слышно: давай да давай, а у кого взять? Начнете передел, не похвалят, государству хлеб нужен, а не справедливость.
- Не слушай его, - повернулся Быстров к Славе. - Советское государство без справедливости жить не может, без правды нам хлеб не в хлеб.
Дмитрий Фомич крякнул.
- Эх, Степан Кузьмич...
- Меня не переговоришь, - сказал Быстров. - Землемер весной будет.
Дмитрий Фомич встревожен и растерян:
- Значит, старый мир разроем до основанья, а там как бог даст?
- Разроем и построим, - сказал Быстров. - И не как бог даст, а как говорит наука.
- Не похвалят вас за это, - сказал Дмитрий Фомич.
- А я и не жду похвал, - сказал Быстров. - Сколько добра ни делай, при жизни спасибо не услышишь, разве что помянут когда-нибудь после смерти.
- Нет, Степан Кузьмич, загибаете не туда и загибаете против своего же авторитета, - сказал Дмитрий Фомич с ласковой укоризной. - Для чего затевать еще одну революцию?
- Вторая революция нам ни к чему, революцию мы в семнадцатом сделали, а теперь только укрепляем. - Быстров провел ладонью по столу. - Укрепляем и расширяем.
