и глядя на то, как бережно она держит в руках фигурку рыцаря, Артём в своём успехе не сомневался. Ничто не могло нарушить его планов.
И ничто не могло их нарушить в новогоднюю ночь. Он разлил по бокалам шампанское и спросил:
— Ну что, придумала желание?
Мира кивнула, взяла свой бокал в руки и взмахнула ресницами, ещё более пушистыми, чем обычно. Перезвон курантов вторил надежде, сидевшей внутри, пока не рассыпался торжественным гимном, который звучал теперь совершенно иначе.
Пусть останется в старом году то, что не хочется брать с собой в новый. Недомолвки. Ложь. Безразличие. Скандалы и истерики. Ненужная суета. Пусть дома будет мир.
Артём пил из бокала, а она всё медлила и смотрела мечтательно куда-то вверх.
— Ты почему… — начал спрашивать он.
А она молча поставила на стол бокал, чуть не пролив шампанское и не испортив скатерть, и взялась руками за шею.
— В чём дело?
Грудь её затряслась, а взгляд устремился в никуда, словно она была не здесь и за тем, что она видела своими глазами, было что-то ещё.
Нет, только не истерика. И только не сейчас.
Смотреть, как она размазывает по блестящим от слёз щекам тушь и как липнут к ним чёрные волосы, ничем не помогало. Нужно было войти в новый год по-новому.
Артём взял с холодильника бабушкину телефонную книжку и вытряхнул из неё чистые бумажки. В спешке подцепил с полки у входа ручку и швырнул это всё перед Мирой на стол.
Она привстала и вытаращила глаза, будто впервые видела письменные принадлежности.
— Да что тебе нужно?
— Пиши. — Артём перестал торопиться.
Мира всхлипнула.
— Мы уже много раз говорили, что ты не будешь истерить, и я не верю тебе, — стал разъяснять он. — Ты истерила, когда мы познакомились. Ты разворачивалась и уходила, когда была больше всего мне нужна, и не раз. Не хватало, чтобы это произошло при всех ещё… в таком виде. Пора это прекратить.
Она взглянула на входную дверь, будто бы за ней вот-вот должна была появиться бабушка или ещё кто-нибудь.
— Дай я умоюсь…
— Сядь и пиши, — оборвал её Артём.
Мира села, дрожащей рукой взяла ручку и стала писать под диктовку.
«Я, Осокина Мирослава Геннадьевна, обещаю Нагину Артёму Александровичу:
1) Работать над собой.
2) Забыть о том, что такое хамство.
3) Держать себя в руках.
4) Быть вместе с любимым человеком, поддерживать его и проявлять свою любовь, которая только крепнет.
5) Хранить в отношениях мир и покой.
Я осознаю, что при нарушении любого из пяти пунктов включается счётчик молчания, тариф которого определяет Нагин Артём Александрович в личном порядке.
Минуты молчания он выдаёт в удобное ему время, когда того требует ситуация.
01.01.2014 г., подпись»
Артём взял промокший от слёз лист бумаги и не смог сдержать улыбки. Конечно, всего этого так просто не случится, зато теперь у него будет чем аргументировать свои требования.
— Смотри не забудь о том, в чём расписалась, — усмехнулся он. — А то не расплатишься.
Мира вырвала из его рук бумагу и истерически расхохоталась. Смех её разбился внутри него холодным стеклом и упал в заоконную темноту; Артём вспомнил чёрный мешок на голове и то молчание, которое, видно, решил теперь продлить и сам.
* * *
Её уже не в первый раз быстро развозило с шампанского. В таком состоянии она стала забавной, но совершенно бесполезной и рассказывала нелепые истории до тех пор, пока совсем не расклеилась и не ушла спать в комнату.
Артём же молчал, и с каждым бокалом становилось всё легче и легче. Злобная, чернеющая внутри пустотой воронка бледнела и утихала, замолкали вдаль по улице залпы салютов, примирительно болтали в темноте голоса из блестящего голубого прямоугольника-телевизора. Время ползло к утру. Полураздетый, он устроился в кресле и положил голову на край спинки — так любила делать бабушка, когда дремала.
Вслед за мыслью о ней отворилась калитка, заскрипел под шагами недочищенный снег — она вернулась от Кузьминых.
— Ну и пожалуйста, ни стыда ни совести, — пробурчала она на входе, глядя на него, и зашелестела чем-то завёрнутым в подарочную бумагу. — Оделся бы.
— Да смысл, — отмахнулся Артём.
— Наша, — кивнула в сторону бабушка, — наша-то спит?
— Спит.
— А ты сидишь надутый, как мышь на крупу. Тебе вот подарок от Кузьминых, а сам-то ничего не придумал?
Раз — и всё вернулось. Черноту внутри кто-то сжал в кулак.
— Если тебе они так нужны, к ним и иди.
— Ты почему грубишь?
— А потому что как Новый год встретишь, так его и проведёшь. И встретим мы его без лишних вопросов.
Поглядев в бабушкины глаза, похожие на овечьи, он понял, за что так злился на неё последние десять лет. Она — и Кузьмины тоже — якобы хорошо знали, как жить, и до сих пор делали вид, что знают, но не они должны были быть здесь тем пустым утром первого января.
Не они. И всё должно было сложиться совсем не так.
Начинался ещё один год без мамы.
* * *
Во всём доме настала тишина, и в комнате Артёма было душно. Спать совсем не тянуло. Он вошёл, сразу же взял с полки фотоальбом и сел за письменный стол.
Мама смотрела на него с фотографии, и ей было всё равно на то, что начался новый год. Её вообще больше ничего не трогало, и Артёму хотелось бы, чтобы в его жизни всё было так же. Чтобы не нужно было больше ничего выяснять, чтобы доверие выросло само по себе. Вот бы случилась магия и эта чёртова расписка подействовала.
А ещё проще было бы, если бы она не проснулась.
Если бы она исчезла и его кровать оказалась пуста, как была пуста в прежний Новый год и ещё прошлым летом. Теперь это не могло взять и произойти просто так —
