- Кстати, о еде. В вашем романе персонажи едят мышей, червырей, хлебеду, грибыши, пьют ржавь и даже в конце концов съедают птицу-древяницу...
- ...зато птицу-блядуницу не едят: у нее мясо жилистое.
- Такое впечатление, что этот мир населен не столько людьми, сколько...
- ...мутировавшими словами. А это ведь и есть главное последствие описанной в романе катастрофы. Мутация языка.
- В "Кыси" полно стихов - от Пушкина до Гребенщикова. Есть ли среди них придуманные вами?
- Нет, стихов придуманных нет. Там решительно все - цитаты. Вот вы узнали Пушкина, Гребенщикова, еще кого-то, но всех авторов вы вряд ли узнаете, да это и не нужно. Это мой личный круг чтения, частица его, смутный абрис души, вернее, одной из душ - ведь у человека не одна душа, а несколько: вот древние египтяне считали, что их две - "ба" и "ка". И любимые стихи проявляют, так сказать, очертания одной из этих душ. С чем бы сравнить? В финале уэллсовского романа человек-невидимка, голый, бежит по улице под осенним лондонским дождем. А за ним гонится толпа. И струи дождя, упав на его невидимую поверхность, проявляют его, обозначают, выдают его преследователям. И они набрасываются на этот водяной силуэт, забивая невидимку до смерти.
- Не об этой ли второй душе написан ваш роман?
- Вы имеете в виду, что надо было это написать на обложке?
- А что вы будете делать, если критики вас догонят и побьют?
- А я в землю закопаюсь. Я теперь знаю, как это делается.
2000 год
Татьяна Никитична Толстая
Мюмзики и Нострадамус
интервью газете "Московские новости"
- Что послужило сюжетной завязкой вашего романа? Чернобыльский взрыв?
- Только отчасти. Мне бы хотелось уйти от именно этой ассоциации. У всех свои взрывы, катаклизмы, войны, гибель привычных миров. А 1917 год? Ничего хуже этого в нашей истории не было. А что будет дальше - страшно загадывать. Вот многие боялись лета 1999 года - Нострадамус якобы предсказал конец света. Обошлось, все вздохнули: живем дальше, песни поем. Но если думать в этом ключе, то начинать волноваться надо именно сейчас. Ведь предсказание Нострадамуса фактически обещает, что до 2000 года мы как-нибудь доживем. А дальше расстилается непредсказанное время, без вех и ориентиров.
- И вы решили показать наше будущее?
- Нет. Наше вечное настоящее. Правда, когда пишешь антиутопию, она как-то неизбежно воспринимается как политическая сатира, а мне этого не хотелось. Мне хотелось про жизнь и про народ. Про загадочный русский народ. Это тайна почище пирамиды Хеопса, будь то мужик, будь то власть, без разницы.
- Например?
- Например, наш недавний ответ Нострадамусу. Был до прошлого лета такой поезд "Москва-Осташков", номер 666, ездили - и ничего. А тут конец света обещан - народ и потребовал у властей: раздавить гадину! Власти думают: ч-ч-черт, действительно... вот ведь, упустили... И пошли навстречу, и к моменту предполагаемого Апокалипсиса он уж бегал под номером 604, и Нечистый получил отпор... Много ли вы припомните случаев, чтобы власть отозвалась на вопль народный? На моей памяти был только еще один такой случай оперативного реагирования, это когда где-то в конце 70-х, кажется, была попытка измерять и обозначать атмосферное давление не в миллиметрах ртутного столба, а по-новому, по-научному, в гектопаскалях. Что началось!.. Врачи не справлялись с потоком гипертоников, газеты - с возмущенными письмами. Правительство перепуталось и вернуло столб на место. И правильно сделало, потому что никакой атмосферы, конечно, в природе нет и быть не может, а без столба нам нельзя. Пытаясь постичь эту душу, которая боится ИНН и верит МММ, можно наблюдать ее с некоей индифферентно-этнографической позиции, так сказать, изучать природу с балкона: "грачи прилетели"; а можно попытаться стать ею: втиснуться в ее, так сказать, шкуру и, отсекая, отмывая, оттирая от своего сознания "достижения культуры и цивилизации", пытаться погрузиться в "это".
"Если все живое лишь помарка
За короткий выморочный день,
На подвижной лестнице Ламарка
Я займу последнюю ступень..."
любимые мои стихи и любимое на сегодня движение: вспять, на четвереньки, к истокам.
"Роговую мантию надену,
От горячей крови откажусь,
Обрасту присосками и в пену
Океана завитком вопьюсь".
И все, что в тебе есть иррационального, эгоистического, инфантильного, примитивно-жадного, животного, ты должен в себе раздуть, почувствовать. Это трудно. Мозги, конечно, набекрень и винтом. Зато вырастают фасеточные глаза, как у пчелы. Я уже привыкла. Утром встанешь, ложноножки с кровати спустишь, усиками-антеннами пошевелишь, сигарету в жвала - и за работу.
- Но при таком зрении политические переклички тем более неизбежны. Вот как, к примеру, рассуждает один из ваших героев: "Раньше, конешно, режим строгий был: чуть что, разговор короткий, сразу пырь и дух вон... А теперь нам другая линия дадена: с кривизной, али с загибом, потому как не убивать, а лечить надо".
- Ну, это всегда перекликается. Я думаю, фраза была бы верна и для екатерининской России, и для всей русской истории. Раньше крестьян пороли потом решили, что не надо. Раньше были крепостные - теперь гуляйте, можно. До александровской реформы суд был сословный - после все стали равны перед законом. То нельзя было иметь родственников за границей - то на здоровье. То частная собственность - плохо, то опять пускай. Но, скажем, в Европе, с тех пор как перестало быть принято "пырь" делать, то больше и не делают, а у нас все норовят возвращаться. Я вообще-то хотела убрать или свести к минимуму все политические аллюзии. Меняла и выбрасывала текст кусками, чтобы не давать повода для этого дешевого подмигивания: имеется в виду, дескать, имярек и его поступки. Но тут-то работа и застопорилась: что ни придумаю, недели не пройдет - оно и случается. Напишешь фразу или сцену, а потом в газете читаешь словно бы цитату из своего текста. Например, у меня еще в 1986, относительно невинном году было придумано, что главный враг моих персонажей - чеченцы. Просто так, потому что чеченцев я знала только лермонтовских: "злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал". Это еще моя няня пела нам колыбельную. У нас была удивительная няня, я даже думала посвятить роман ей, но не стала... Она была хорошая, а мои персонажи не очень... Короче, на тот момент чеченцев в природе не было. Время идет, появляется Хасбулатов... Так, думаю, пополз... Потом Дудаев... Смотрю точит... А уж когда началась первая чеченская война, то надо было текст менять, но я разозлилась: что это я за раба политкорректности,- и оставила все как было. Никаких намеков тут нет, чистая мифология.
- "Деревенским" языком романа вы тоже няне обязаны?
- Отчасти. Это живой источник, но есть и литературные - Платонов, например. Даль. Придуманных слов в тексте романа, между прочим, мало дюжина, наверно, а из Даля много взято. У него есть дивные поговорки:
"Бей русского - часы сделает".
(Это хорошо бы такой плакат на 2-м Часовом заводе повесить.)
"Живет медведь и не умывшись".
Приветствие:
"Как воруется?"
Много, много там обидного и политически некорректного про разные нации... Но лексику легко заимствовать, сложнее было с синтаксисом, с морфологией - это же не вполне литературный язык, допушкинский, допетровский отчасти, засоренный частицами, старинными глагольными формами. Есть, скажем, такая форма: "он ушедцы" - то есть "он уже ушел", "он есть ушедший". Мне она с детства привычна, от няни, но тому, кто ее не слышал, она будет, наверно, непонятна. Няня была из деревни Плюсса, это между Лугой и Псковом. Там, надеюсь, и сейчас так замечательно говорят.
- Названия глав в "Кыси" соответствуют буквам церковнославянского алфавита: аз, буки, веди и т.д. Алфавит же, как я недавно вычитала, Платон считал моделью универсума.
- Приятно услышать. Платон мне друг... Сначала я хотела главы просто пронумеровать. Но показалось скучно. Что такое - глава 28? Потом решила, что раз роман про книгу, так и сделаем из него книгу. Расставив эти буквы, а у меня уже было написано 75 процентов текста, я обнаружила, что их "имена" аз, или глаголь, или покой - каким-то образом - не полностью, но заметно отражаются в тексте главы. Своего рода мистика, и когда видишь, что она осуществилась, думаешь, ну, наверное, не совсем напортачила.
- При том, что вы описываете общество полуграмотное, одичавшее, ваш роман - своего рода гимн книге, она у вас и символ неосознанного протеста, и знак надежды.
- Люблю я ее, книгу.
- Но на каждом шагу слышишь, что книга уже не играет прежней роли.
- Играет, играет. Пугающе большую роль играет книга в нашей жизни. В голодные годы - конец 80-х, начало 90-х, когда нечего было есть, кроме пластмассы, да и на ту денег не было, кто бы мог вообразить, чтобы читали книги в таком количестве? А помните, какие были тиражи у "Нового мира"? Полтора миллиона. Где эти люди? Полегли в боях? Сейчас много читают дряни, слов нет, но и хорошее читают и издают. Бывает, зазеваешься,- а тираж раскуплен. А кто мешает народу прочесть хорошую книгу? Да никто. Враги тут что-то давно не проходили. Но каждый делает свой выбор, и такой странный... Впрочем, я "культурного" читателя наизусть знаю, надоел он мне, я сама такая. Мне интереснее читатель дикий, невежественный, чтобы мозг был как заросший пруд. Таинственный, как шимпанзе или удод.
