- А вот хочу, чтоб у вас все тоже было хорошим! Тебя вот, красавицу хочу сделать хорошей.
- Меня? - серьезно переспросила Ниссо и умолкла.
Несколько минут они работали в полном молчании.
- Шо-Пир! А как же у вас бывает, если у вас не покупают жен?
- Как бывает? А просто: если кто любит, то и говорит ей: "люблю". И если она тоже скажет "люблю", то и женятся.
- И все?
- А что же еще? - улыбнулся Шо-Пир. - Свадьбу играют. В книгу запишут, что муж и жена. И все.
- Сами пишут?.. Вот возьми, этот годится?
- Годится, давай! Сами и пишут: имя свое... И ты будешь замуж выходить - напишешь.
Ниссо опять замолчала. Слышалось только постукивание камней.
- Никогда замуж не выйду! - решительно сказала Ниссо.
- Почему же так, а?
- Потому, что никто меня не полюбит... Плохая я?
- Чем же плохая ты?
- Конечно, плохая!.. Из-за меня солнце на землю может упасть... Все люди умрут, я умру, ты умрешь... Я не хочу, чтоб погасло солнце!
- Эх, ты! Только и дела солнцу, что на землю падать из-за девчонок. Глупые люди болтают, а ты слушаешь!
- Разве Науруз-бек глупый? И Бобо-Калон глупый? Все говорят: он мудрейший! Я неверная жена, я зараза для всех, очень я, наверное, плохая... Разве ты не слышал, что про меня говорили? Помнишь, что про меня закричала Рыбья Кость? Зачем ты мне дом строишь, Шо-Пир? Почему не гонишь меня? Я, наверное, зло тебе принесу... Знаешь, Шо-Пир, я все думаю... Вот возьми еще этот камень...
- Эх, Ниссо, ты, Ниссо! Ну, о чем же ты думаешь?
Ниссо нахмурилась: может быть, в самом деле не говорить Шо-Пиру, о чем она думает? Может быть, он рассердится, если она скажет ему, что ей хочется умереть? Зачем жить ей, когда она такая плохая? Зачем приносить людям несчастье? А главное, зачем приносить несчастье Шо-Пиру? Нет, лучше не надо ему говорить.
- Опять замолчала! Ну, о чем же ты думаешь? Что в самом деле очень плохая? Да?
- Конечно, Шо-Пир! Так думаю...
- А скажи, кому и что плохого ты сделала? Убила кого-нибудь? Или украла? Или с утра до вечера лжешь?
- Не знаю, Шо-Пир... Нет! А слушай, правду тебе скажу... Хочу я убить... Вот так - нож взять и убить, сразу ножом убить!
- Ого! Кого это? Ну-ка дай камень, вон тот... Не меня ли уж?
- Тебя? Что ты, Шо-Пир, нет! - Ниссо кинула такой изумленный взгляд, что Шо-Пир в этом забавлявшем его разговоре почуял нечто серьезное. - Как мог ты подумать? Тебя я... - Ниссо чуть не сказала то самое слово, которое поклялась себе не произносить никогда. - Тебя я... не хочу убивать...
- А кого же?
Ниссо бросила обратно в груду поднятый ею камень, подступила к Шо-Пиру, с удивлением наблюдавшему за ее вдруг исказившимся лицом, и сказала тихо, внятно, решительно:
- Азиз-хона я хочу убить... И всех, кто против меня...
- Ну-ну! - только и нашелся, что ответить, Шо-Пир. - Давай-ка лучше, Ниссо, дальше работать.
Ниссо снова стала подавать камни. Стена уже была высотою по плечи Шо-Пиру, и он работал теперь, занося руки над головой. Это было неудобно, он подложил к основанию стены несколько крупных камней, встал на них.
- Нет, Ниссо! - наконец сказал он. - Ты совсем не плохая. Самое главное - ты, я вижу, хочешь работать; это очень хорошо, что ты никогда не сидишь без дела. Гюльриз очень довольна тобой. Ты ей помогаешь во всем.
- Конечно, помогаю. Она одна... Ты по селению ходишь, Бахтиор ушел... Скажи, Шо-Пир, почему так долго нет Бахтиора?
- А ты что, соскучилась?
- Я не соскучилась. Гюльриз говорит: почему его нет так долго?
- Значит, караван еще не пришел в Волость. Бахтиор ждет его там, наверное...
- Шо-Пир!
- Ну?
- Я не понимаю, скажи...
- Чего ты не понимаешь?
- Не понимаю, почему здесь все люди говорят, что голодные... Вчера тебя не было - Зуайда приходила сюда, с Гюльриз разговаривала, со мной тоже вела разговор: плачет и говорит - голодная. Почему голодная? Яблоки есть, ягоды есть, молоко есть... Разве это плохо? Когда я в Дуобе жила, мы вареную траву ели, только вареную траву, и говорили: ничего, еще трава есть! Жадные в Сиатанге люди! По-моему, тут хорошо!
- Да, конечно... Здесь хорошо... - медленно проговорил Шо-Пир, и ему вдруг вспомнилось сочное жареное мясо с картошкой и луком - с поджаренным, хрустящим на зубах, луком, без которого не обходились и дня в красноармейском отряде. Отряд водил за собой отару скота. Каждый вечер, едва раскинут палатки... Э!.. Шо-Пиру так захотелось есть, что он провел языком по губам... Здесь вот, когда Шо-Пир глядит на барана, он забывает, что этого барана можно зажарить и съесть. Раз в год, не чаще, ущельцы решаются зарезать барана, - ох, эта каждодневная гороховая похлебка! Да яблоки, да тутовые сушеные ягоды и кислое молоко... Раз бы пообедать досыта, котелок бы борща со сметаной, черного хлеба с маслом!
- Конечно, Ниссо, - повторил он, - здесь хорошо. Погоди, вот привезет Бахтиор муку, станет еще лучше... А помнишь, я тебя спрашивал... Скажи, Ниссо, почему ты не хочешь вернуться в Дуоб?
- Зачем? Там все люди чужие.
- Но ведь ты там родилась?
- Злые все со мною были там. Азиз-хону тетка меня продала.
- А в Яхбаре тоже все чужие?
- Тоже. Чужой народ.
- А здесь?
-Здесь? Сначала думала: тоже чужие...
- А теперь?
- Бахтиор, Гюльриз, ты... Еще Зуайда, Саух-Богор... Нет, не чужой народ.
- Как же ты говоришь - не чужой? А я вот русский?
- Ты, Шо-Пир? Ты, наверное, смеешься? Ты и есть самый мой народ!
- А кто же не твой народ?
- Азиз-хон - не мой, Науруз-бек - не мой, Бобо-Калон - не мой, Рыбья Кость - не мой. Все, кто зла мне хотят, - не мой!
Шо-Пир улыбнулся и даже перестал укладывать камни.
- Ну, я согласен. Только вот Рыбья Кость - не чужая.
- Она не чужая? Что она про меня говорила!
- Ну, глупости говорила, ты еще с ней помиришься.
- С ней? Никогда! - со злобой выкрикнула Ниссо. - Вот чужая, вот ящерицын язык! Крысу ей в рот!
Шо-Пир опять рассмеялся. Ниссо обиделась.
- Ты не знаешь, Шо-Пир. Она не любит тебя и Бахтиора не любит... Она Бахтиору даже осла не дала, когда он уходил.
- Как не дала? А где же ее осел?
- Видишь, Шо-Пир! Ты ничего не знаешь, Бахтиор по всему селению ходил, ослов собирал, так?
- Так.
- К ней пришел тоже. Я же знаю! Ты на канале был, а я с Бахтиором вместе ходила - помнишь, ты сам сказал: помоги ему согнать всех ослов... Рыбья Кость не дала. Карашир больной был, опиум курил, мы пришли. Рыбья Кость нас прогнала, сказала: не дам своего осла. Бахтиор ругался. Мы ушли. Не дала!
- Почему же он мне ничего не сказал?
- Не знаю. Ты сказал - двадцать пять ослов, мы двадцать четыре собрали. Когда Рыбья Кость нас прогнала, мы в другой дом пошли - к Зуайде мы пошли. Брат ее, Худодод, дал последнего... Ничего, он хороший человек тоже... А Рыбья Кость - как змея, ненавижу ее!
- Ну, насчет нее мы с тобой еще разберемся. Давай-ка дальше работать. Только вот что: полезай наверх, мне уже не достать, теперь я тебе камни подавать буду, а ты укладывай. Если я полезу, пожалуй, стена обвалится.
- Не влезть тут, Шо-Пир, камни могут упасть.
- Давай подсажу!.. Э-эх!
Подхватив Ниссо, Шо-Пир вдруг впервые почувствовал силу и гибкость девушки, безотчетно прижал ее к себе. Но сразу же высоко поднял ее на вытянутых руках... Она уцепилась за камни и села верхом на стенку. Уловив в растерянных глазах Ниссо необычный блеск, Шо-Пир сказал себе: "Глупости! Она же еще девчонка!" - и, резко наклонившись над грудой камней, выбрав самый увесистый, подал его Ниссо:
- Держи крепко, не урони... Тяжелый!
Ниссо ухватила камень, втиснула его в раствор глины.
Продолжая работать, они молчали. Стена была уже выше роста Шо-Пира.
2
Отдав купцу своего осла, Карашир так накурился опиума, что трое суток подряд находился в мире видений. Давнишняя мечта о счастливой жизни томила его. Ему казалось, что он идет посреди реки, по плечи погрузившись в золотую воду. Вода приподнимает его и несет вниз с невероятною быстротой. Он взмахивает руками, и золото волнами разбегается из-под его рук. Он делает шаг - и целые страны проносятся мимо. То перед ним страна из прозрачных фиолетовых гор. Карашир видит женщин, живущих внутри этих гор, они движутся в фиолетовой толще, как рыбы в глубинах озера, - они спешат к берегу, чтоб увидеть его, могучего и знатного Карашира; он устремляется к ним, но чем ближе подходит к берегу, тем плотнее становится вода, - и Карашир не может передвигать ноги; ему кажется, что он увязает в этой золотой и страшной трясине; он кидается обратно к середине реки, а женщины на берегу смеются... Течение вновь подхватывает его, он делает шаг, и - проходит, может быть, вечность - перед ним уже другая страна: горы покрыты коврами, вытканными из разноцветной шерсти, он приближается к ним и видит: песок по берегам реки совсем не песок, а россыпи белого вареного риса, и людей кругом нет, и, кажется, весь этот рис приготовлен для него одного, стоит только нагнуться; но едва он приближался к берегу, ковровые склоны гор покрывались полчищами зеленых крыс, они сбегались к реке и начинали пожирать рис, и Карашир слышал, как чавкают и хрустят зубами эти неисчислимые полчища... Он в страхе снова кидался к середине реки, и течение подхватывало его, и по берегам открывались новые страны... Время исчезло в этом беге по золотой реке, тысячи стран уже промелькнули мимо, надежды сменялись самым страшным отчаянием. Карашир то радовался, то кричал от ужаса... Карашир выбрался из золотой реки только на третьи сутки, когда вода в ней вдруг стала не золотой, а обыкновенной и очень холодной. То Рыбья Кость, которой надоели крики и бормотанья мужа, вылила на него три больших кувшина холодной воды.
