На секунду оторвавшись, я сказал себе, что у меня все же остается немного свободы: я могу выбрать между чтением и не чтением.
{185} Но я не знал, что окажется мучительней: остаться в неведении всего того, что Аллот написал про Мари, - свою жертву, - или проникнуть в самые недра его исхищрений? И не нашел ответа! Машинально, я продолжал чтение.
"Несколько позже Анна решила пойти посоветоваться с соседкой, с которой у нее были, хоть и поверхностные, но хорошие отношения. Но та полезной не оказалась. Предположение насчет возможного сердечного припадка и обморока ничему не соответствовало, - Анна знала, что здоровье Дениса прекрасно. Что до намека на возможность существования другой женщины, - то Анна его просто не поняла, так как на их семейную жизнь никогда не ложилось ни малейшей тени. У себя Анна открыла ящик стола, в надежде найти записочку, но нашла только конверт с жалованием и бумажник. Ее беспокойство начало тогда окрашиваться в тона огорчения, потом печали, горестного предчувствия. Она приложила руку к слишком часто начавшему биться сердцу. Что могло быть причиной исчезновения? - "Может быть я ему надоела? спросила она себя. - Но если он решил меня бросить, то ведь есть еще и дети!" - Воображение молодой женщины, никогда не бывшее слишком ярким, не подсказывало никаких объяснений. Анна подумала о встрече с каким-нибудь товарищем, увлекшим Дениса в неожиданную и веселую экскурсию загород, или предложившим принять участие в срочной и выгодной сделке; или о неприятности с полицейским, приведшей к аресту; или о несчастном случае, ранении и может того хуже (эту мысль Анна отгоняла). Не в силах дольше бороться с беспокойством, она накинула шарфик и пошла в комиссариат. Там она оказалась в до последней степени унылой комнате, где никто не обратил на нее внимания. Ее беспокойство приняло тогда выразимую форму и она себе сказала, что ей пришлось идти в полицию, чтобы сделать заявление об исчезновении мужа: то, что до этого мгновения было ее, личным, становилось достоянием гласности. Едва не почувствовав себя худо, она оперлась о стену, но сразу с собой справившись, подошла к полицейскому, который сидел за столом и что-то писал в толстом регистре. - "Что вам угодно?" - спросил он, обратив в ее сторону безучастное лицо.
- "Мой муж..." - начала Анна, но слова застряли у нее в горле.
- "Да, промолвил полицейский, ваш муж?" - "Он ушел сегодня утром за молоком и не вернулся". - "Хм! Вы с ним до этого поссорились?" - "О! Нет! Он каждый день ходит за молоком и мы никогда не ссоримся. У нас двое детей: девочка и мальчик. Я боюсь, что что-нибудь случилось. Я протелефонировала в его бюро, и мне сказали, что он не приходил. Не можете ли вы навести справку? Не попал ли он под автомобиль? Не отвезли ли его в госпиталь?" "Если бы так, вам уже дали бы знать. У него в кармане должны были быть бумаги". - "Нет, он как раз {186} все забыл дома. Даже денег на нем не было". - "А! Можно позвонить. Ваша фамилия? Ваш адрес?'' - "Анна Далле..." - Без поспешности полицейский вышел и, вскоре вернувшись, сказал, что в ближайшем госпитале раненого Далле не значится. Что до общего списка, то его устанавливают в Префектуре, по мере того, как поступают сведения, но особенно рассчитывать на то, что список будет полным, до завтрашнего утра не приходится. - "Надо подождать..." - На мгновение завеса тьмы отделила Анну от того, что ее окружало и звуки жизни заменил колокольный звон обморока. Но она почти тотчас же очнулась. Ее усадили на скамейку, дали выпить воды, проводили до дому. Там, подавив тревогу, Анна занялась домашними делами и ей казалось, что это помогает минутам и часам уходить в прошлое и ей самой не впадать в отчаяние. Она сходила за детьми в школу и по дороге домой объяснила им, что телефонировала папе на службу и узнала, что он неожиданно уехал в командировку и неизвестно когда вернется. Она отлично понимала, что ее объяснения недостаточны, но Роза и Максим, хорошо воспитанные, не задавали никаких вопросов. Поползли вечерние часы, те, когда она начинала ждать Дениса. Обед она приготовила на четырех, - как бы не желая признать своих сомнений, терять надежду. Когда раздался звонок, Анна, не подумав, что у Дениса ключ, побежала открыть. На площадке стоял сухопарый человек, довольно высокий, со стриженными усами, которого она не узнала. - "Я пришел насчет часов, как было уговорено", - произнес Джиованни Джиованнини. - "Входите", - произнесла Анна дрожащими губами. - "Вы нездоровы?" - спросил он. - "Нет, нет, войдите", - повторила Анна. Ей показалось, что если часы пойдут, это будет хорошим знаком. Пока Джиованни возился с починкой, она молчала, а когда он кончил, то, сама не зная почему, почувствовав к нему доверие, она ему рассказала обо всем, что случилось. Потянулся, кончился медленный, угнетающий вечер.
Наступила ночь, - бесконечная, безжалостная, наполненная снами, кошмарами, перерывами, похожая на дремучи лес, где, из-за каждого дерева, из каждого куста доносятся шумы и вздохи, где в ветвях, над головой вдруг начинает биться птица, где кто-то далеко стонет и кто-то близко шепчет...".
Не выдержав я вскочил, прошелся по комнате, снова сел... - "где его совесть, - говорил я себе, - как рука его повернулась такую размазню выводить..." и, снова подчинившись, продолжал:
"...На утро вступила в свои права забота о детях. За молоком сходила Роза. После завтрака Анна, как всегда, отвела детей в школу, и направилась в комиссариат, где узнала, что Денис в списке Префектуры не значится. Все, пострадавшие вчера опознаны. - "Увы, - прибавил полицейский, с оттенком сочувствия {187} в голосе, - налицо, всего вероятней, бегство. Если вы хотите, мы можем начать розыски. Сделайте заявление". - Он записал показания Анны и попросил ее подписаться. - "Начнем сегодня же", - кончил полицейский. Вечером Джиованни пришел узнать новости. Анна казалась обессиленной. замученной... Прошлое было выкинуто за борт. Впереди открывалось что-то такое, таких полное возможностей, о которых он никогда и не помышлял,"...
Я не понял. "Она, - сказал я себе, - и о каких возможностях для Мари мог он думать, когда сочинял?".
"...не мечтал, которых не воображал", - побежали строки.
- Ну, зачем это? Зачем же это? - пробормотал я. - Если он испытывал потребность все на свой лад переиначивать, переправлять, облитературивать, то путать-то, смешивать-то, зачем ему было нужно? - "Как хочу, так все и перемешиваю", - казалось говорил он. Действительно ведь, и я тоже все, как есть, выбросил за борт и теперь находился в обществе привидений: Зоины полотна, Зоины рисунки, Зоина комната и, в нескольких метрах от меня, сам Аллот. "Куда он гнет? Какую преследует цель? Ведь не просто для времяпрепровождения он все это написал?".
"Самый вокзал, - ответили строки, - был указанием на то, что ему надо, не теряя времени, пускаться в путь. Он был дверью в жизнь. Эта жизнь, которая показалась ему настоящей, промелькнула перед ним в ряде, связанных один с другим, подвижных и ярких образов: тут были корабли, пристани, пестрая толпа, морские дали, гортанная речь цветных грузчиков, запах просмоленных канатов, пальмы на пустынных островах, небоскребы, банкиры с сигарами в циничных ртах, туннели, города, материки, золотые прииски, гангстеры, сомнительные притоны, оазисы, роскошные особняки, участие в восстаниях, снежные бури в ледяных пустынях, красавицы, груды золотых монет на игорных столах, взрывы в шахтах... Вся жизнь и каждый из ее дней. Bcе дни, и каждая из их минут. Bсе отношения! Сойдясь в одном пункте, лучи его воображения и памяти воспроизвели перед его умственным взором видения детства и отрочества. А им самим созданные обязательные жизненные правила вдруг теряли смысл. Он удивился тому, что так долго мог любить семью, ходить в бюро, получать жалование, соблюдать статьи личного бюджета, платить за квартиру и за газ, спать с Анной. Вдруг, взамен всего этого, такие острые, такие наперченные, такие экзотические блюда! Как раз по его вкусу!".
- Леонард Аллот, когда он это писал, не был, по-видимому, в нормальном состоянии, - сказал я, вставая и принимаясь ходить по Зоиной комната, от стены к стене, как ходил в комнате Заза. - Проницательность его, во всяком случай, никуда не годилась. Ничего {188} нет общего между его Денисом Далле и мной, ну ровно ничего. Я, кажется, свободен и могу выпасть из игры.
Но снова сел, снова взял в руки папку. На странице, которая следовала, были только заметки, отдельные, между собой не связанные, фразы, - нечто вроде путаницы было. Но ниже текст принимал очертания.
"...Пересекающиеся под прямым углом занумерованные улицы, занумерованные дома, этажи. Высота зданий соответствовала, по-видимому, каким-то, до последней степени хитроумным, деловым соображениям и расчетам. В этажах этих гигантских домов были, до странности многочисленные, но почти совершенно одинаковые, конторы. Джэмс А. Кадоган покинул непрерывный поток автомобилей, смешался ненадолго с потоком пешеходов и попал в вертикальный лоток лифтов. Дирекция Северо-Восточного Шоколадного Треста находилась в двадцатом этаже, и так как Трест этот был богат, то она занимала его почти целиком. Когда Джэмс был в пятидесяти сантиметрах от двери она, подчиняясь невидимой силе, распахнулась. Красивая и приветливо улыбавшаяся секретарша, блондинка с несколько томными глазами, пригласила Джэмса за ней последовать. Они пересекли обширный зал, где пользуясь многочисленными усовершенствованными машинами большой персонал был занят письменными и вычислительными операциями. Подведя Джэмса к звуконепроницаемой двери секретарша нажала кнопку. Зажглась синяя лампочка, дверь распахнулась и Джэмс проник в роскошно но просто отделанную комнату, в глубине которой стоял стол, за которым сидел...".
