сорок назад. Все перезабыла.
«Еще бы! — подумал Генка. — За сорок-то лет…»
Мальчишки отошли от толстой тетки и остановились.
«Что же дальше?»
Все трое молчали.
— Идея! — вдруг крикнул Яшка. — В милицию! А что?! Отнесем в милицию. Там разберутся.
— Ну что ж, — сказал Генка.
Честно говоря, идти в милицию ему не хотелось. Один только раз был Генка в милиции, когда залез на чердак пустого дома, где шел ремонт. И хотя тогда все кончилось, в общем, благополучно, и лейтенант даже в школу не пожаловался, но больше в милицию Генку что-то не тянуло.
— Да, пожалуй, — сказал Митрий. — В милицию.
Но тоже без энтузиазма.
И тут им повезло.
Из кафе-мороженицы вышел Вовчик — высокий, загорелый, в темных очках. И с тоненькими усиками. Эти усики всегда удивляли ребят: были они ровные, прямые, как стрелки. И тоненькие-тоненькие. На голове у Вовчика — шикарная зеленая шапочка. Вернее, не шапочка, а козырек. Из тонкого зеленого пластика. Он нежно светился под солнцем, и весь лоб у Вовчика от этого козырька был бледно-зеленым. И нос тоже.
Вовчика мальчишки знали давно. Студент, учится в Ленинграде, а сюда приезжает к родителям на каникулы.
Нет, дружбы с Вовчиком у ребят не было.
Студент! А они — всего лишь семиклассники. А главное, был он всегда как-то снисходительно небрежен. И ядовито остроумен.
Но сейчас Вовчик был как дар небес. Студент! Уж он-то английский знает!
Ребята бегом бросились к нему.
— Понимаешь, Вовчик, — торопливо сказал Яшка. — Я тут, в море, выловил бутылку. Понимаешь, где-то — кораблекрушение. SOS…
— Минутку! — перебил Генка и четко, коротко изложил в чем дело.
— Вот, — сказал Генка. — Читай! — и протянул Вовчику записку.
— Блеск! — сказал Вовчик и снял темные очки. — Мальчикам захотелось романтики? Им опостылели пресные будни? — он обвел мальчишек насмешливым взглядом.
— Читай! — сказал Генка.
В другой раз он нашел бы, что ответить. Но сейчас не хотелось обострять отношений.
— Читай. И, пожалуйста, побыстрее! — взмолился Яшка.
Вовчик взял записку.
— Ого! На машинке?! — он усмехнулся. — Значит, так. Буря. Авария. Шлюпка. И в шлюпке — изможденный человек. Стучит на пишмашинке? SOS! Интересно одно: откуда у него в шлюпке — машинка?
— Я об этом уже думал, — насупился Генка. — Конечно, не в шлюпке. А может, так: на судне пожар. Рация горит. И кто-то сразу — за машинку: SOS! Спасите!
— А на корабле машинки есть. Это уж точно… — добавил Митрий.
Вовчик усмехнулся.
— Гипотеза возможная, но маловероятная…
— Да читай же ты! — опять взмолился Яшка. — Спорить потом будем!
Вовчик поднес записку к глазам, долго разглядывал ее.
Ребята молча ждали.
— Итак, мушкетеры, — наконец, сказал Вовчик. — Должен вас огорчить. Во-первых, дата письма — четвертое июня тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Понятно? Пятьдесят девятого! Следовательно, если кто-нибудь и потерпел аварию, он уже давно или — а — умер с голоду, или — бэ — утонул, или — вэ — съеден акулами.
— Пятьдесят девятый! — ахнул Яшка. — Значит… Значит, одиннадцать лет?..
— Именно, — подтвердил Вовчик. — Именно так. Одиннадцать лет бутылка носилась по волнам.
Он с сожалением развел руками.
Ребята нахмурились.
— Все равно! — вдруг выкрикнул Яшка. — Надо изучить. Может, тут какая-то тайна. Морская трагедия…
Вовчик сделал строгое лицо.
— Должен вас вторично огорчить, мушкетеры. Никаких тайн. Никакого кораблекрушения. Никаких SOS. Никакой романтики. Все очень просто. Это записка гидрографической экспедиции. Они, видите ли, изучают морские течения. Вот и бросили в воду эту бутылку в таком-то пункте четвертого июня пятьдесят девятого года. И просят каждого, кто поймает бутылку, сообщить, когда и где он ее нашел. Вот и адрес: Англия, Ливерпуль, Королевское океанографическое общество. — Вовчик усмехнулся, снова надел очки. — Итак, мушкетеры, у вас есть возможность подтолкнуть старушку науку. Напишите в Лондон. Если, конечно, денег на марку не жаль.
А вообще, мушкетеры, разрешите дать вам совет. Как старший товарищ. Смотрите на жизнь проще. Без розовых слюней. Жизнь — она примитивна. Поел, поспал. Опять поел, опять поспал. А всякие кораблекрушения и SOSы — это все из старых романов. Салют, мушкетеры!
Вовчик приложил пальцы к нежно-зеленому козырьку и неторопливо зашагал по пляжу.
Ребята молча провожали его глазами.
— Паразит, — хмуро пробормотал Митрий.
Генка и Яшка молча кивнули.
Да, вроде бы Вовчик сказал все правильно. И ни в чем он не виноват. Не SOS, а гидрографы. Все точно. И все-таки…
— Есть же такие люди, — сказал Яшка. — Чтоб кому жабу за шиворот сунуть — это ему первое удовольствие.
— Паразит, — повторил Митрий.
Мальчишки по-прежнему стояли на раскаленном пляже.
— Ну ладно, — сказал Яшка. — Что будем делать, мушкетеры?
— Я вот тебе, во-первых, за «мушкетеров» сейчас врежу, — пригрозил Генка. — Ишь перенял… А делать?.. Потопали к нашей немке. Она хоть и немка, но и английский тоже знает. Будь здоров! Разберется. И ответ напишет.
— К Наталье Николаевне? — Яшка и Митрий переглянулись.
— А что?! — сказал Яшка. — Потопали. Поможем толкать науку.
Мальчишки стали торопливо одеваться.
Яшка натягивал штаны, рубаху и думал:
«Вот обида! Один раз подвернулось настоящее приключение — и на тебе!.. Сорвалось».
Генка одевался рядом.
«А оно ведь и лучше, что никакого крушения, — думал он. — А просто — для науки. Сейчас, в двадцатом веке, самое главное — наука. И наша бутылка, и письмо в Англию — это тоже для науки.
А кстати, надо почитать про гидрографов. Какие у них экспедиции? И как это они бутылки бросают? Наверно, не одну, а сразу штук сто? А может, даже тысячу?»
А Митрий думал свое:
«Этого Вовчика надо все-таки как-нибудь ущучить. Может, на спину ему записку приляпать: «Я — подлюга»? Или на пляже спрятать его шмотки? Пусть через весь город в одних плавках дует! В плавках и зеленом козырьке!»
Митрий был реалист. И не любил плохих людей.
На третьем этаже большого старого дома открылась форточка:
— Геннадий!
Генька стучал во дворе костяшками домино. Он поднял голову. Отец в подтяжках стоял возле окна и махал рукой.
— Иду! — неохотно буркнул Генька.
Еще немного поиграл с приятелями — пусть видят: не очень-то он торопится, он человек самостоятельный, — и поднялся домой.
— Ужинать, — сказал отец.
Генька стал привычно накрывать на стол. Расстелил скатерть, положил вилки, ножи. Отец принес из кухни сковородку с яичницей, кипящий чайник. Через плечо у отца перекинуто полотенце. Это висящее полотенце всегда раздражает Геньку: «Как у кухарки».
Отец небрит. Усталые глаза на худощавом, морщинистом лице. Надо лбом — глубокие залысины. Ему меньше пятидесяти,
