Сдав в цензуру „Арабески“ (цензурное разрешение 10 ноября 1834 г.), Гоголь еще через полтора месяца заканчивает подготовку к печати „Миргорода“ (цензурное разрешение 29 декабря 1834 г.); оба разрешения подписаны цензором В. Семеновым. Восстановить историю работы Гоголя над повестями „Миргорода“ можно лишь приблизительно. Помещенная в сборнике последней „Повесть о том, как поссорился…“, рукопись которой до нас не дошла, написана раньше других, вероятно летом или в начале осени 1833 г. (соображения о ее датировке см. в комментарии к ней*). Три остальные повести, очевидно, написаны одна вслед за другой: черновые тексты их находятся в одной и той же записной тетради, где и расположены без всяких перерывов и перебоев в том же порядке, в каком напечатаны: Старосветские помещики — Тарас Бульба — Вий. Тетрадь эта (ниже обозначаемая РЛ1) описана в Соч. Гоголя, 10 изд., т. VII, под шифром РА № 3. Она хранится в Ленинградской гос. публичной библиотеке; куплена в 1887 г. у В. Г. Мозгового, к которому перешла от Н. С. Соханской (Кохановской). В тетради (переплетенной в лист) — 40 листов и один дополнительный, бумага плотная, вержированная, без водяных знаков; дополнительный листок, вклеенный в тетрадь (к тексту „Старосветских помещиков“) — на другой более тонкой, тоже вержированной бумаге с водяным знаком 1832 г. Это единственное внешнее указание на дату, притом мало существенное, так как „Старосветские помещики“ и по другим данным не могли быть написаны раньше 1832 г. (см. комментарий к этой повести*). Текст „Старосветских помещиков“ начинается с листа 12-го; первые 11 листов частью заняты другими вещами (отдельные куски „Взгляда на составление Малороссии“, явно примыкающие к какому-то другому тексту той же статьи, начало „Носа“, отрывок „Мне нужно к полковнику“, отрывок „Я знал одного черезвычайно замечательного человека“, отрывок „Новоплатонические Александрийцы“), — частью оставлены пустыми (листы 1, 7, 8, 10, 11, кроме двух слов). Датировка тетради затрудняется тем, что одновременно с ней Гоголь пользовался другою тетрадью (наш шифр — РМ2, в 10-м издании — РА № 2), в которой записаны повести и статьи, вошедшие в „Арабески“. Тетрадь РМ3, начатая не позже января 1832 г. (предельная дата „Ночи перед Рождеством“), заканчивалась не раньше августа — октября 1834 г. (исходные даты последних текстов тетради — „Последнего дня Помпеи“, „Записок сумасшедшего“, „Ал-Мамуна“). Но тетрадь РЛ1 открывается статьей „Взгляд на составление Малороссии“, написанной, повидимому, между декабрем 1833 и мартом 1834 г.; если обеими тетрадями Гоголь пользовался одновременно, — естественно допустить более или менее значительный срок для написания трех больших повестей и отнести: „Старосветских помещиков“ — к самому концу 1833 и началу 1834 года, „Тараса Бульбу“ — ко времени после ознакомления с „Запорожской стариной“ Срезневского (что было между 12 февраля и 6 марта — см. ниже), т. е., вероятно, к весне и лету этого года; что касается „Вия“, он написан, очевидно, по окончании „Тараса Бульбы“; и, может быть, уже после сдачи в цензуру „Арабесок“, т. е. в ноябре — декабре. Более точная датировка повестей „Миргорода“ пока не может быть установлена.
Как и „Вечера“, „Миргород“ был составлен из двух частей, отдельно сброшюрованных, но вышедших вместе как части одной книги. В первую часть вошли „Старосветские помещики“ и „Тарас Бульба“; во вторую — „Вий“ и „Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем“. Из этих четырех повестей только последняя была до этого напечатана в сборнике „Новоселье“, ч. II, 1834 г.; остальные три были для читателя новостью.
Печатание „Миргорода“ осложнилось упомянутым выше эпизодом: изъятием предисловия к „Повести о том, как поссорился…“ Предисловие это занимало в книге две страницы (оборотная оставалась пустой). Но Гоголю удалось избежать переверстки листов: повидимому, именно для этого он дополнил текст „Вия“ (за которым следовала „Повесть о том…“) концовкой, занявшей тоже две страницы (разговор Горобця с Халявой о судьбе Хомы). Он воспользовался этим случаем и для новой правки текста „Вия“ — как видно, наименее доработанной из всех четырех повестей. Подробности об этой правке, а также об изъятии предисловия, см. ниже, в комментарии к „Вию“ и к „Повести о том, как поссорился…“
„Миргород“ вышел в свет вскоре после 20 февраля и не позже 10 марта 1835 г. Даты эти устанавливаются на основании писем Гоголя: 31 января 1835 г. Гоголь пишет Погодину: „…я стараюсь, чтобы через три недели вышло мое продолжение «Вечеров»“; 9 февраля пишет ему же, что „Вечера на днях выходят“; и 20 февраля, т. е. по истечении трехнедельного срока: „моя книга уже отпечатана и завтра должна поступить в продажу“. Поступила ли книга в продажу именно 21 февраля — неизвестно, но 10 марта 1835 г. Гоголь уже пишет С. П. Шевыреву: „Посылаю вам мой Миргород“. Таким образом печатание „Миргорода“ заняло около двух месяцев (считая со дня цензурного разрешения), — почти столько же, сколько печатание „Арабесок“ (вышли в свет не позже 22 января 1835 г.). Как видно, недоразумение с изъятым предисловием было ликвидировано более или менее безболезненно.
В сознании большей части критики 30-х годов „Миргород“, в соответствии с прямым смыслом заглавия, был продолжением „Вечеров на хуторе“ и оценивался соотносительно с этими повестями. Как и в оценке „Вечеров“, направление критических отзывов о „Миргороде“ зависело преимущественно от того, как воспринимались представителями различных общественных групп заключенные в повестях Гоголя элементы демократизации литературы а именно: подрыв ее норм вводом „низового“ героя, отказ от прописной дидактики, ирония, прямая или скрытая сатира, наконец реалистический метод творчества — всё то, что переключало литературу из плана активно-панегирического или невинно-развлекательного в план критического отношения к современной действительности.
Подголоски правящих кругов, представленные группой Булгарина, получили в половине 30-х годов сильное подкрепление в Сенковском и его широко популярном журнале. Журнальная конкуренция между „Северной Пчелой“ Булгарина и „Библиотекой для чтения“ Сенковского, мелочная полемика между ними и даже случаи более или менее серьезных разногласий по частным вопросам, не устраняют очевидного факта общности их политической позиции. Неудивительно, что к такому явлению, как „Миргород“ Гоголя, отнеслись они в общем одинаково.
Для реакционной журналистики 30-х годов характерна враждебная оценка „Повести о том, как поссорился…“ как повести „грязной“, „взятой из дурного общества“ (Сенковский), как „неопрятной картины заднего двора человечества“ (П. М-ский) и рядом с этим сочувственная оценка „Старосветских помещиков“ и „Тараса Бульбы“, воспринимаемых, однако, не в их новаторском существе, а по связи с привычными чувствительными или патетическими повестями. Рецензии П. М-ского (в „Северной Пчеле“ (1835, № 115, стр. 457–458) и Сенковского в „Библиотеке для чтения“ (1834, т. III, отд. V, стр. 29–32) в этом сошлись совершенно; Сенковский прибавил отрицательную оценку „Вия“, оставленного П. М-ским без внимания. Заметим, что рецензент „Северной Пчелы“ отрицательно оценил и заглавие книги и эпиграф к ней: „Назвав свою книгу, не знаем почему, именем уездного города Полтавской губернии, автор придал ей два самые странные эпиграфа… Нынче в моде щеголять странностию эпиграфов, которые не имеют ни малейшего отношения к книге“. Этим непониманием еще больше подчеркивалось, что реалистические и сатирические элементы сборника в глазах рецензента не имели никакого значения.
В „Московском Наблюдателе“ 1835, № 2, рецензия на „Миргород“ была написана Шевыревым. Для Шевырева, — представителя патриархально-дворянского консерватизма 30-х годов, — в отличие от Булгарина и Сенковского, приемлем весь Гоголь в его характерных чертах (отбрасывается только фантастика „Вия“): не только патетический и чувствительный, но и комический Гоголь. Но это признание Гоголя достигнуто ценою существенного обеднения его содержания, комизм Гоголя понят Шевыревым согласно с определениями французского классицизма (в конечном счете — Аристотелевыми) как „безвредная бессмыслица“. Юмор Гоголя определен как „простодушный“; таким образом, элементы критического отношения к действительности в гоголевских повестях Шевыревым не были замечены. При этом в согласии с Сенковским, упрекавшим Гоголя за героев из „дурного общества“, Шевырев требует от Гоголя другой — светской тематики: „столица уже довольно смеялась над провинциею и деревенщиной… высший и образованный класс всегда смеется над низшим… Но как бы хотелось, чтобы автор, который, кажется, каким-то магнитом притягивает к себе всё смешное, рассмешил нас нами же самими; чтобы он открыл эту бессмыслицу в нашей собственной жизни, в кругу так называемом образованном, в нашей гостиной, среди модных фраков и галстуков, под модными головными уборами“. Как видно из отмеченного выше определения комизма как безвредной бессмыслицы, Шевырев призывал Гоголя не к сатирическому изображению большого света: сущность его советов заключалась в требовании отказа от демократизации повествовательной тематики. Как иронически резюмировал Чернышевский, Гоголь в „Миргороде“ — в глазах Шевырева — „беззаботный весельчак, который для столичных светских людей рисует преуморительные карикатуры провинции, не имеющей понятия о модных галстуках“ (Соч. Чернышевского, 1906, т. II, стр. 100). При анализе отдельных повестей (кроме „Повести о том…“) Шевырев неизбежно вступает в противоречие со своей общей характеристикой Гоголя и „Миргорода“. По поводу „Старосветских помещиков“ он пытается полемизировать с критиками, „которые ограничивают талант автора одною карикатурою“; в „Тарасе Бульбе“ он отмечает „талант многосторонний, решительный и кисть широкую и смелую в повествователе“. По существу, однако, Шевырев и здесь примыкает к тем самым критикам, с которыми полемизирует, так как именно „Старосветские помещики“ и „Тарас Бульба“ были ими одобрены. Оценка Шевырева по существу не отличается от оценки Сенковского. Они совпадают даже в деталях; Шевырев только смягчает резкость некоторых формулировок Сенковского. Сенковский подчеркивает у Гоголя „особое дарование рассказывать шуточные истории“, Шевырев — „чудный дар схватывать бессмыслицу в жизни человеческой и обращать ее в неизъяснимую поэзию смеха“. Сенковский рядом с этим приветствует „верность и простоту красок“ и „неподдельное чувство“ в „Старосветских помещиках“ и „Тарасе Бульбе“; то же в тех же почти выражениях говорит о „Старосветских помещиках“ Шевырев, очевидно, не замечая в повести ничего большего. Совпал Шевырев с Сенковским и в отрицательной оценке „Вия“.
