въ обитель скорби я внесу животворящій духъ извѣстіемъ о томъ, что ты, Николаичъ, клянешься твоимъ смѣхотворнымъ носомъ достать нужное количество дублоновъ еще раньше новаго года.
Карповъ не переставалъ болтать, надѣвая на себя различныя части туалета, а Прядильниковъ глядѣлъ на того съ улыбочкой и думалъ:
«Чѣмъ-бы дитя ни тѣшилось, только-бы не плакало».
— Спасибо, Николаичъ, спасибо, голубчикъ! — вскричалъ Карповъ и расцѣловалъ Прядильникова въ обѣ щеки. — Ты меня зарядилъ такимъ зарядомъ, что теперь весь женскій полъ вкупѣ для меня — мѣдь звенящая и больше ничего!
— Надолго-ли? — спросилъ Прядильниковъ.
— Самъ увидишь. Только вотъ что ты мнѣ скажи, Николаичъ. Гдѣ ты слимонишь эти шесть тысячъ? Ужь не заполучилъ-ли ты пая, аль опять концессіи?
— Заполучилъ, — разсмѣялся Прядильниковъ.
— Такъ возьми, братецъ, въ долю. Это будетъ почище всякаго журнала.
Онъ надѣлъ шляпу набекрень и вышелъ съ шумомъ.
XI.
Карповъ отправился на Вознесенскій. Онъ остановился у воротъ дома, гдѣ петербургская грязь и всякая черная работа такъ и кидались въ глаза. Поднялся онъ по грязной и вонючей лѣстницѣ со двора въ третій этажъ и вошелъ въ одну изъ тѣхъ квартиръ, гдѣ испоконъ вѣку отдаются комнаты жильцамъ. Его обдало паромъ и запахомъ кухни. Растерзанная кухарка, полоскавшая что-то въ корытѣ, окликнула его.
— Ермолаевъ дома? — спросилъ онъ.
— Идите, — отвѣчала кухарка.
— А Бубликовъ все еще здѣсь живетъ?
— Свезли его.
— Куда свезли?
— Въ больницу.
— Давно-ли?
— Недѣли двѣ никакъ будетъ.
Онъ прошелъ темнымъ корридорчикомъ и отворилъ, угловую дверь налѣво.
Въ большой, совершенно почти пустой комнатѣ кто-то лежалъ на желѣзной кровати лицомъ къ стѣнѣ. Убогій ломберный столъ была заваленъ книгами. Между двумя стульями валялся на полу чемоданъ. Въ комнатѣ пахло табакомъ и водкой.
— Антонъ Антонычъ, — окликнулъ Карповъ: — спите вы?
— Нѣтъ, не сплю, — отвѣчалъ лежавшій на кровати хрипло и медленно. — Это вы, Карповъ?
— Н, батюшка, и съ радостною вѣстью.
— Ужь навѣрно до меня не касающейся…
— До васъ-то она и имѣетъ прямое касательство.
— Брешете!
— Вотъ-те крестъ!
Лежавшій на кровати обернулся лицомъ къ Карпову. Лицо это было заспано, красно и измято. Крупный носъ и сѣрые крупные-же глаза имѣли комическое выраженіе. На лобъ спускалась вьющаяся прядь русыхъ волосъ.
— Откуда васъ нелегкая принесла, — спросилъ онъ, поднимая голову: — вѣдь васъ и въ Питерѣ-то не было?»
— Ѣздилъ въ Москву. И только-что ввалился сюда, сейчасъ-же былъ оживленъ нѣкоторымъ сюрпризомъ.
— Какимъ такимъ?
— Вы, чай, не позабыли про нашъ художественный еженедѣльникъ.
— Улита ѣдетъ, скоро-ли будетъ…
— Вотъ въ томъ-то и статья, что Улита пріѣхала.
— Брешете.
— Да полно вамъ, Антонъ Антонычъ! вы еще все глазъ хорошенько не продрали. Приподнимитесь, дайте себя встряхнуть.
Анторъ Антонычъ потянулся, громко зѣвнулъ, запахнулся въ грязный бухарскій халатъ, который не покрывалъ ему ногъ, и облокотившись о подушку, измѣнилъ лежачее положеніе на полулежачее.
— Ну-съ, — спросилъ онъ: —какой-же супризъ изготовили?
— Да вотъ сегодня Николаичъ объясняетъ мнѣ, что овъ найдетъ надлежащіе финансы.
— Укралъ, что-ли?
— Онъ-то украдетъ!
— А то гдѣ-же раздобылся?
— Онъ нынче за дѣло взялся; міроѣдовъ-то своихъ сталъ, должно быть, къ рукамъ прибирать.
— И сколько же презрѣннаго металла отсыпаетъ?
— Да сколько намъ понадобится.
— Ой-ли!
Антонъ Антоновичъ совсѣмъ спустилъ ноги и весело взглянулъ на Карпова.
— Экой вы Ѳома невѣрный! — вскричалъ Карповъ.
— Не вѣрится, чтобы какой-нибудь оглашенный далъ на такое дѣло не токмо-что нѣсколько тысячъ, а и нѣсколько сотъ рублей!…
— Почему-же такъ?
— Потому, не то въ воздухѣ…
— Какъ не то въ воздухѣ?
— Теперь никого вы не проймете созерцаніемъ и оцѣнкой прекраснаго.
— Вы-ли это говорите, Антонъ Антонычъ, вы, который поддерживали во мнѣ священный пламень!
— Поддерживалъ!… Ну, такъ что-жь, что поддерживалъ? Глупъ былъ, оттого и поддерживалъ.
Антонъ Антоновичъ всталъ и, взъерошивъ волосы, началъ расхаживать по комнатѣ. Ноги его болтались въ стоптанныхъ шлепальцахъ. Карповъ стоялъ у кровати, разводя руками.
— Да, глупъ былъ, — повторилъ Антонъ Антоновичъ: — а вы что думали? Ну, какая теперь и въ комъ есть любовь къ прекрасному? Да вы-то сами, что вы думаете: эстетикъ вы? Какъ бы не такъ! Нѣтъ, душенька моя, такъ нельзя предаваться культу. Вы — презрѣнный диллетантъ, позвольте вамъ доложить.
— Ну, диллетантъ, что-жь изъ этого слѣдуетъ?
— А то, что въ васъ не найдется не только пламени, а порядочной головешки, чтобы подогрѣть общее «скопленіе умовъ и сердецъ.
— Да я и не берусь одинъ, Антонъ Антонычъ, — заговорилъ жалобнымъ тономъ Карповъ: — потому-то я и хочу сплотить цѣлый кружокъ.
— Какой кружокъ’ — закричалъ Антонъ Антоновичъ. — Никакого кружка нѣтъ и быть не можетъ. Вы помните, что говоритъ Гамлетъ Щигровскаго уѣзда о кружкѣ «in der Stadt Moskau». To же можно сказать и о кружкѣ «in der Stadt Petersburg», еслибъ въ Петербургѣ возможенъ былъ какой-нибудь кружокъ. Околѣвать надо! Вотъ что!
— Антонъ Антонычъ! Зачѣмъ же такъ мрачно?
— Завидую душевно Бубликову. Вотъ онъ благую часть избралъ! Седьмую бѣлую горячку претерпѣваетъ.
— Ну, это искусство не трудное…
— Вамъ такъ кажется, ибо вы, страха ради іудейска, и отъ бытоваго-то питія отшатнулись. Есть двоякія натуры: однѣ допиваются до бѣлой, а другія только припиваются и въ утробахъ своихъ уязвляются сугубо…
— И вы принадлежите къ ихъ числу?
— И я принадлежу къ ихъ числу! Завидую Бубликову чрезвычайно!
— Однако, нельзя же всѣмъ допиться до портиковъ?
— Другаго занятія не остается нашему брату.
Слушая Антона Антоновича, Карповъ не могъ брать серьезно его возгласовъ. Улыбка не сходила съ его красиваго рта, а руками онъ продолжалъ разводить, дѣлая свою жестикуляцію все болѣе и болѣе комичною.
— Да давайте же объ дѣлѣ толковать! — наконецъ вырвалось у Карпова.
— Никакого дѣла пѣтъ и быть не можетъ!
— Однако, позвольте, Антонъ Антонычъ, — началъ Карповъ дѣловымъ тономъ, садясь на кровать: — вѣдь надо же вамъ припомнить все то, о чемъ мы съ вами уговаривались. Съ тѣхъ поръ прошло какихъ-нибудь четыре, много пять мѣсяцевъ. Что же измѣнилось? Вѣдь не перевернулась же святая Русь вверхъ тормашками? У насъ съ вами могла уйти энергія, мы раскисли, но нельзя же вѣкъ киснуть, надо встряхнуть себя. Теперь денегъ намъ даютъ, времени у насъ до новаго года довольно. Мы соорудимъ знатную программу и будемъ исподволь подбирать сотрудниковъ.
— Да мнѣ что! — крикнулъ Антонъ Антоновичъ, остановившись передъ Карповымъ. — Я достаточно испод-лился и манжакать мнѣ тоже хочется. Если будутъ карбованцы, я стану строчить; но поймите, что все это — плѣнъ! Всѣ мы изъерничались… а впрочемъ, что тутъ за упокой-то сводить, коли вашей милости завгодно въ этотъ самый хомутъ лѣзть, такъ пойдемте первымъ дѣломъ къ Бубликову.
— Да вѣдь онъ въ бѣлой горячкѣ?!
— Эгоистъ вы петербургскій! Значитъ, отъ человѣка, какъ отъ бѣшеной собаки, нужно бѣгать, колп онъ литературную болѣзнь схватилъ?
— Да
