по крашеной фанере:
– Открой! Кто там у тебя на стене? Петя, что ли? Откуда?
– Паш, тут, это, твой телефон обзвонился. – За его спиной стоял Бородатый, потный, утирающийся шапкой, как всегда. – Пять пропущенных, мож, такое дело, что случилось? С собой носи его. Я только прилег.
Павел, еще раз засадив ногой по двери Семена, шумно выдохнул, поплелся за Бородатым. Тому было любопытно: в Зимнюю он, видимо, заявился впервые. Смотрел на поленницы, на печные заслонки, за которыми, играя в круглых отверстиях, потрескивал огонь. Высунувшаяся в коридор с туго набитым мусорным мешком Танька шарахнулась от Бородатого, как от незнакомца. И тут Павел сообразил, что Бородатый и на службах, сколько они здесь, ни разу не бывал.
За дверью с табличкой «Младшие классы» спорили, слышалось Асино: «Да тише вы!»
– Это вы там поете, да? – Бородатый заглянул в щелку. – А чего орут? Мне тетка какая-то сказала, что ты в Зимнюю убежал.
Павел кивнул с трубкой у уха. Оттуда сыпались вопросы: «Ну, ты куда пропал? Когда на работу выходишь?» Олег распсиховался, а Павлу хотелось вышвырнуть телефон, убежать в волонтерскую, спрятать голову под подушку. Неужели Семен и есть тот пацан? «Але? Слышь меня? В понедельник, говорю, выйдешь?»
– Нет, – Павел удивился своей решимости. – Извини, неинтересно.
«Ты чего меня подводишь-то? Оклад видел? И это только на первое время. Дальше прибавим». Трубка была готова еще что-то пообещать, но Павел нажал на отбой. В голове стало ясно, легко, как будто разобрал бардак на рабочем столе.
Из класса, сопровождаемый взволнованными тетками, вышел регент.
– Ты-ы-ы-ы? – вдруг заорал Бородатый.
Ася прошмыгнула едва ли не у регента под мышкой. Встала возле Павла. Остальные, вытянув шеи, столпились в дверях класса.
– Сволочь неблагодарная, вот, значит, где ты окопался! – Щеки Бородатого налились красным.
Павел схватил Бородатого за руку.
– Ты что, рехнулся? Это же регент здешний.
– Уже регент, значит? Отец тебе не снится, нет? Ты в курсе, что он лежал полгода, звал тебя каждый день, помириться чтобы. Такое дело, почернел весь.
Регент стоял, опустив голову. Павел видел его бледный лоб, нос, скулы.
– Носится со своим голосом, людей живых в грош не ставит. Монах хренов! Ну говорил мне папа твой, что ты рясу надел, но не думал вот так с тобой столкнуться. Вот где ты прижился!
Регент молчал.
Бородатый, брызгая слюной, утирая пот, кричал: предатель, отца родного выкинул из жизни, что это за религия такая, когда сидишь на острове, как в тюрьме, что может держать на камнях этих, даже отлучиться нельзя, надо было ему, Бородатому, раньше приехать, силой приволочь «дорогого Серегу» в Питер, к отцу в больницу, где тот умирал. Из бессвязных криков Бородатого Павел понял, что Серегой звали регента в миру, а Бородатый учился у его отца в Питере, сдружился с семьей.
Регент молчал.
Павел ждал, что Иосиф наконец расправит плечи, прояснит все со спевкой и повестками, судами, поставит на место Бородатого. Обретет силу и правоту, с которыми пел ту полунощницу, и маленький абажур освещал его, как на сцене. Одного звука его голоса было бы достаточно, чтобы хористы приняли его сторону, даже если все обвинения – правда.
Ася встревоженно перетаптывалась, расчесывая руки, не зная, что сделать. Митя, покосившись на Павла, широко перекрестился.
Регент молчал.
На старом Игуменском кладбище покачивались под ветром колокола. Маленькие, нестрашные, устроенные в колокольне-арке из красного кирпича. Кладбищенский храм просматривался с дороги, взрытой ремонтниками. Прибыла еще одна бригада с материка. Зарплатой своей дорожники, похоже, были довольны, по крайней мере улыбались Павлу утром. Потом истово крестились на купола. Прошлым летом, Ася говорила, они же проводили «обеспыливание» кладбищенской дороги – раствором поливали, просили волонтеров воздержаться от походов на кладбище без надобности. Было в этом что-то очень современное. На острове не только часы – целые века смешивались, путались. Иногда Павлу казалось, будто там, в большом мире, еще нет онлайн-магазинов, умных домов. Что и в Москве гремят конки, коптят газовые фонари. И вдруг по Ладоге скользила черно-белая яхта «Паллада», в очертаниях которой было что-то космическое, в монастырской лавке просили подавать записки через сайт – беречь деревья. Тогда Павел вываливался из сонного прошлого в настоящее. Впрочем, и его настоящее шло наперекосяк.
Со вчерашнего вечера в волонтерской все точно разладилось. Бородатый шастал туда-сюда, хлопал дверью, как будто в комнате никого не было. Потом молча рухнул спать. Дед Иван не пришел ночевать. Павлу не хватало его бессвязного ворчания. Он смотрел на карту острова в телефоне, приближал все эти бухты, скиты и представлял жутковатые сценарии. Вот дед Иван свалился в Ладогу или уснул пьяный и замерз. Хотя ночами уже не морозило. Его свалил инфаркт? Энцефалит дал осложнение? Зубы свои потерял и теперь ищет в потемках по двору?
Зачем он об этом думает, что, своих проблем нет? Ведь кто угодно мог быть тем «пацаном», кто-то нормальный. Родной. Но оказался Семен. Как назло.
Промучившись так полночи, Павел встал, оделся, вышел. Понял, что не знает, где искать деда Ивана, сел на скамейку через дорогу от трапезной. Поднял голову. Прямо за колокольней висела полная луна. Могучий колокол был вписан аккурат в пылающий лунный диск. Силуэт «Андрея» был неправдоподобно четким, бледные купола храма давали металлический отсвет. Ни один прохожий не хрустел гравием, окна были темны. Монастырь будто вымер. Павел, наконец, остался сам с собой: можно спокойно подумать, не торопясь на послушание, на ужин, в баню. Но его мысли затопило одиночество. Космическое. Вселенское. Невыносимое.
Луна поднялась выше, сместилась на восток. На втором ярусе колокольни кто-то шевельнулся. Черный против белого лунного света, он размахивал руками, чтобы заметили. Павел вскочил. Сам не зная, что делает, тоже поднял руки. Человек свесился из колокольни – почти так же, как качнулся утром, выронив ведро, Бородатый – и вдруг полетел вниз, короткий, похожий на мешок картошки. Павлу показалось, что ног у человека нет. Донеслось что-то вроде: «Вот он я!» Ударило, екнуло. Земля под ногами Павла заходила ходуном.
Павел бросился к каре, вцепился в решетчатые запертые на ночь ворота. Дергал, гремя и лязгая висячим замком.
– Эй, вы, откройте! Человек упал, разбился! Скорее!
В кельях тут и там зажигались желтые окна. Лысый монах, крестясь, в накинутом поверх рясы пальто появился с той стороны ворот. Узнав, в чем дело, велел Павлу подождать, а он проверит. Сквозь решетку Павел видел, как монах обежал колокольню, прямо по клумбам, не разбирая дороги, как вышли еще двое в
