Зазвонил телефон - один, другой, третий. "Не мертвецу звонят, отметил он злорадно. - На всей земле нет ни единого человека, который бы не знал, что Хозяин с этим миром распрощался. Значит, мне звонят. Зашевелились, задергались соратнички!"
Он взял наугад одну из трубок. К его великому удивлению это был прямой городской телефон. "У него и такой был! - это никак не укладывалось в его голове. - Зачем? С кем он говорил по нему? Кто ему звонил?" Резко бросил в трубку: "Да!" И услышал, узнал голос: "Никита, это я, Маша. Этот номер мне дал твой помощник. Извини, если не вовремя". Наступила пауза, которую он прервал: "Говори, я слушаю". "Наша семья поздравляет тебя с высоким назначением, - делая вид, что она не поняла всей грубости и нелюбезности его тона, продолжала Маша.- Завтра день рождения Алеши. Ты его знаешь с пеленок, собственно это он попросил меня позвонить и пригласить тебя к нам на любимые Иваном, Сергеем и тобой вареники". И была еще одна пауза, и вновь он ее прекратил:
- За поздравления спасибо. Приехать не смогу. Oрги, я имею в виду организационные мероприятия, в самом разгаре. Вконец замучили. Так что... и он медленно опустил трубку на рычаг. Иван, Сергей, Маша, Алеша... Это не прошлое, это давно забытое позапрошлое время. На земле - четыре с половиной миллиарда двуногих. И у каждого своя дорога, своя судьба, своя Голгофа. Его, Никиты - Партия, Власть, Держава. Увы, на посещения никак не связанных с этим мероприятий у него нет ни часа, ни минуты, ни секунды. Ни секунды...
Вещий сон
Мартовские сумерки осторожно вползли в кабинет сквозь окна серо-синей мглой. В последние дни Никита спал по три-четыре часа. И теперь, впервые за всю свою жизнь, он сидел совершенно бездумно, опустошенный похоронными и постпохоронными заботами. Всегда такой активный, живой, деятельный, он с четверть часа недвижно наблюдал за мерно качавшимся маятником настенного "Павла Бурэ", пока его вконец не сморил сон. Невероятные картинки, которые сам Никита, проснувшись, назовёт "бредовыми кошмарами", мелькают - одна пространно, другая скомканно - кадрами фильмов-премьер.
25 июня 1953 года. В зале заседаний Совета Министров в Кремле идет заседание президиума ЦК. Маленков предоставляет слово Хрущеву. Тот обвиняет Берию в службе в мусаватистской контрразведке в Баку; в антирусской направленности национальной политики в республиках; в предложении отказа от строительства социализма в ГДР; в отказе запретить произвол, чинимый органами МГБ и МВД. Все, кроме Микояна, поддерживают Никиту. Маршал Жуков, генерал Москаленко и другие военные арестовывают Берию. Через полгода его расстреляют, а труп сожгут. Несколько дней спустя беседуют Хрущев и Маленков.
Хрущев: - Теперь можно вздохнуть полегче. Этот мингрел собирался лишить нас не только власти, но и жизни.
Маленков: - Думаешь, мы правильно поступили? Может быть, разумнее и гуманнее было бы предложение Микояна сохранить ему жизнь и дать работу поменьше?
Хрущев: - Разумнее! Гуманнее! Ты не хуже меня знаешь, что мы все у него были вот где (сжимает два кулака, потрясает ими в воздухе). Уж он-то и тебя и меня шлепнул бы с великим удовольствием. И не моргнул бы глазом. А главное - делить власть - и с кем? С мингрельским бандитом? Ты меня плохо знаешь!...
Февраль 1955 года.
Маленков: - Тебе что - мешает мой авторитет в партии и стране?
Хрущев: - Твой "авторитет" в тех компроматах на тебя, которые я обнаружил в сейфе Берии полтора года назад.
Маленков: - Шантажируешь?
Хрущев: - По-товарищески предупреждаю.
Маленков: - Чего же ты хочешь?
Хрущев: - Наш любимый вождь Иосиф Виссарионович, помнится, говорил: "Россия по историческому складу и характеру народа страна самодержавная. Ею должен править один человек".
Маленков: - Но кто-то же должен сидеть на Совмине? Или ты собираешься сесть на оба стула?
Хрущев: - Пока посидит Булганин. А ты будешь у него в замах. Как? Не возражаешь?
Маленков: - А что - у меня есть выбор?
Хрущев: - Давай без обид. Вдвоем с тобой мне тесно. Я задумал широкие реформы и не хочу терять время на бесчисленные согласования, подгонки, притирки. А у тебя с колхозниками получается, тебя они хвалят. Вот и займись деревней.
Февраль 1956 года. На XX съезде Никита запальчиво, гневно, грозно обрушивает на головы потрясенных делегатов свой доклад о культе личности Сталина. По ходу доклада выкрик из зала: "А вы, Хрущев, где были?" "Встаньте, кто задал этот вопрос!" - возвращает крик в зал Никита. Делает это повторно. Зал молчит. "Вот там и мы были!" - с удовлетворение констатирует Никита. Начинается брожение во всех компартиях мира. Взорвана бомба под фундаментом Социалистического Содружества.
Тольяти: - Ты топишь Бриллиантовый Крест Надежды человечества в бочке с дерьмом.
Хрущев: - Когда-то нужно было сказать правду.
Тольяти: - Я сам слышал от Сталина рассказ о твоем сыне Леониде. Правда, основанная на мести, оборачивается страшной ложью. Перечеркивается даже святое.
Хрущев: - Например?
Тольяти: - Да хотя бы то, что - как ты заявил - "Он якобы ни разу не выезжал на фронты". Вообще, выходит и победа в войне, и превращение лапотно-ситцевой России в великую индустриальную державу - все это вопреки Сталину?
Хрущев: - Конечно, вопреки. Партия, народ побеждают!
Тольяти: - Трагедия и триумф бездумно преданы злобной анафеме. И ненависть открытых врагов смешалась с ненавистью тайных недругов.
Июнь 1957 года. Маленков и Молотов ставят на Президиуме ЦК вопрос о смещении Хрущева. "За" голосует большинство - и примкнувший к ним Шепилов. "Против" - Микоян, Суслов, Кириленко. Никите предлагают стать министром сельского хозяйства. Он отказывается подчиниться: "Меня избирал Пленум, а не Президиум". Созывается Пленум - стараниями Серова, Фурцевой и Жукова. Маршал перебрасывает участников Пленума в Москву на армейских самолетах. Хрущевские клакеры заглушают его противников. Никита - "на коне", "антипартийная группа" (хитроумное клише, изобретенное Аджубеем) изгоняется из рядов КПСС.
Каганович (по телефону): - Что же теперь с нами будет, Никита?
Хрущев: - Надо бы вас всех, засранцев, к стенке. Но я добрый, ты же знаешь это лучше других.
Каганович: - Знаю, конечно, знаю! (Про себя : "Знаю, как ты тысячами расстрельные списки подмахивал и в Москве, и в Киеве"). Значит, котомку с вещичками не собирать?
Хрущев: - Хрен с вами, живите. Да больше не балуйте. Не то...
Поздно вечером, получив поздравления со свершением героического подвига - объявлением смертного приговора усатому тирану - от ближайших соратников: Суслова, Поспелова, Брежнева, Козлова, Жукова, Фурцевой, Мухитдинова, Кириленко - Никита вышел из Большого Кремлевского Дворца на воздух. Охрана услужливо распахнула дверцу ожидавшего лимузина, но он прошел мимо и направился к соборам. Он шел молча, быстро, один, повинуясь внутреннему зову и недоумевавшие телохранители едва поспевали за ним. У главного входа в Архангельский собор он остановился, коротко приказал открыть двери и оставить его одного.
Хрущев долго стоял в усыпальнице русских царей посреди мрачно проступавших надгробий. Промозглую темноту нарушал слабый свет далеких фонарей, едва проникавший в храм через узкие верхние окна. "Зачем я здесь? - удивленно думал он, боясь шелохнуться, произвести невольный шорох. Нарушение мрачной, торжественной тишины, казалось, будет неизбежно наказуемым кощунством. - Знаю, знаю! Каждый правитель Руси должен предстать здесь пред тенями ушедших. Власик рассказывал, что и Сам бывал здесь... Какая, впрочем, ерунда, все эти поповские байки о загробном мире. Есть прах, и тлен, и небытие... Но, если бы была у меня возможность задать им хоть один вопрос, я непременно спросил бы: "Что сделали они и не сделал я, чтобы остаться навсегда в памяти народной? Только что не родился царевичем? Велика доблесть! Зато я идола низверг..."
- Идола, которому всю его жизнь поклонялся?!
Никита вздрогнул, обернулся на грозный глас. Пред ним стоял Иоанн Грозный.
- Почто ты здесь, плешивый оборотень? - откинув капюшон монашьей рясы, сдвинул он брови. - Почто наш сон тревожишь?
- Оборотень? - плаксиво переспросил Никита.
- Кто ж еще! - брезгливо усмехнулся царь. - Всю жизнь Ему жопу лизал, а намедни принародно дёгтем измарал. Страшней нет, когда кто милым дружком прикинется, в душу влезет да сердце секирой вдруг и полоснет. Сам познаешь сие. У меня был такой, небось слыхал про Курбского? И у жинки моей под подолом шарил, и прямую измену свершил государеву. Однако, отвагу и подлость имел при жизни моей сии козни вершить. А ты - аки тать в ночи могильной, тать трусливый и шкодливый - всю жизнь твою...
Внезапно Грозный исчез, лишь серебряный посох его остался, холодно мерцая на полу. Изо всех углов теперь на Никиту надвигались попарно шедшие черные монахи. Перекрикивая друг друга, галдели угрюмо, монотонно. Поначалу он не разбирал слов, но когда они приблизились к нему вплотную, он стал улавливать словеса, фразы, сентенции:
