Из книжного магазина она вышла сияющая - забрала прекрасно иллюстрированный последний экземпляр "Дамы с собачкой".
- Ты знаешь, Лека, как моя мама перестаралась? Чтобы развить у меня вкус к литературе, она с самых ранних лет пичкала меня классиками. Всего Гоголя, всего Пушкина, всего Тургенева. Для ребенка это почти то же, что кормить его одним блюдом каждый день и по нескольку раз на день. Позже я к ним не возвращалась - была уверена, что перечитывать их незачем. У меня создалось мнимое знание классиков. Это все равно что в тумане мнимая видимость. Дорога будто и видна, а нет-нет и вырастет перед тобой что-нибудь неожиданное. А возьму сейчас уже читанную книгу, - и открываю заново. Вообще я читатель посредственный, но не люблю посредственных книг. Вот Флобер...
- Флобера предпочитают эстеты.
- Это не так уж плохо. У эстетов неограниченные возможности наслаждаться. Кстати, ты знаешь, что незадолго до смерти академик Павлов начал разрабатывать учение об эстетотерапии?
- Не слышал.
- Он утверждал, что многие нервные расстройства могут быть излечены, если человек... если человека, ну как бы тебе сказать... заставить испытывать эстетическую радость в повышенных дозах. Вот и для меня пребывание в таком красивом городе - эстетотерапия. Здесь все красиво: и море, и набережная, и парк, и горы. Это как-то умиротворяет.
- Пожалуй, ты права, - согласился Алексей Алексеевич. - Только сегодня море не успокаивает, а будоражит.
Море вело себя и впрямь странно. На берегу тихо, даже самые верхние ветви гигантских эвкалиптов недвижимы. Застыли и облака, залегшие отдохнуть на полукружье горного хребта, прикрывающего город. А волны беспокойно бились о гранит, словно пытались разбудить задремавшую под знойными лучами землю.
Уселись в тени эвкалипта. Кромки берега отсюда видно не было, море далеко отодвинулось и казалось спокойным.
- Здравствуй, Ленок! - сказал Брянцев, заглядывая Елене в глаза.
- Здравствуй, - вяло отозвалась Елена и примостила голову на его плече. - Ты хотел бы здесь жить?
- А чем бы я здесь занимался?
- Мало ли чем? Разрабатывал бы проблему получения золота из морской воды. Или ведал складом шин в автохозяйстве.
- А что, это дело. - Алексей Алексеевич рассмеялся.
Засмеялась и Елена.
- Знаешь, Алеша, почему мне еще так хорошо с тобой? С тобой я не чувствую своего возраста. Появляешься ты - и я автоматически включаюсь в те семнадцать.
- А я возраста вообще не чувствую. Когда мне было семнадцать, я на сорокалетних смотрел, как на стариков. А сейчас самому сорок, а кажется, что ничего не изменилось, и, главное, - Брянцев понизил голос до шепота, потому что на скамью рядом кто-то сел, - не чувствую, что поумнел.
- Так тебе что все-таки кажется? Что ты тогда был такой умный, как сейчас, или теперь такой глупый, как тогда? - самым невинным тоном спросила Елена.
Брянцев не любил оставаться в долгу, когда его поддевали, но против уколов Елены был беззащитен. Он только покосился на нее.
- Обидеться изволили? - осведомилась Елена. - Ой, Лешка, Лешка, что с тобой делать! Избаловала я тебя донельзя.
Алексей Алексеевич погладил ее по руке, не то прощая, не то соглашаясь.
- Какой пароход! - восхищенно сказала Елена, увидев белый гигантский корпус "России", и вскочила с места. - Пойдем в порт!
Они подошли к причалу, когда трехпалубный красавец-лайнер уже швартовался. Из всех его репродукторов лилась музыка, на палубе толпились люди. Едва спустили трапы, как на асфальт набережной хлынула пестрая толпа туристов, большей частью молодежи. Предельно открытые легкие платья, спортивные костюмы, узкие брюки на девушках, модные прически, яркие блузки. Люди не задерживались на набережной, спешили уйти в город, удовлетворить свое любопытство. Только одна группа, по всей видимости студенческая, собралась у трапа и хором вызывала какую-то Рену, не спешившую сойти на берег.
Брянцев усадил Елену на причальную тумбу, взял из ее рук сумочку, достал книжку.
- А ну, что по этому поводу писал Чехов?
Перелистал несколько страниц и стал читать:
- "Вечером, когда немного утихло, они пошли на мол, чтобы посмотреть, как придет пароход. На пристани было много гуляющих; собрались встречать кого-то, держали букеты... Анна Сергеевна смотрела в лорнетку на пароход и на пассажиров, как бы отыскивая знакомых, и когда обращалась к Гурову, то глаза у нее блестели. Она много говорила, и вопросы у нее были отрывисты... Нарядная толпа расходилась, уже не было видно лиц, ветер стих совсем, а Гуров и Анна Сергеевна стояли, точно ожидая, не сойдет ли еще кто с парохода. Анна Сергеевна уже молчала и нюхала цветы, не глядя на Гурова". Набережная уже опустела, а Брянцев и Елена Евгеньевна все еще сидели и читали книгу, - стараясь выдержать чеховскую интонацию, продолжал Брянцев: Глаза у Елены Евгеньевны блестели, но она не нюхала цветов по той простой причине, что ее кавалер не догадался их купить, - в свои сорок лет был так же недогадлив, как в юности...
Елена расхохоталась звонко, как школьница, и порывисто чмокнула Брянцева в щеку.
- Ты обладаешь удивительным искусством приземляться. Причем приземляешься мягко, словно с амортизатором. Пойдем отсюда. А цветы теперь ты мне купишь.
На улице Брянцев увидел стоявшую в сторонке женщину с охапкой великолепных гладиолусов и забрал их все. Подойдя к оторопевшей от такого великолепия Елене, снял шляпу, взмахнул ею, поклонился с грацией испанского гранда и вручил букет.
- Желаю, чтобы другие твои желания исполнялись так же быстро!
- Эгоист ты, Лешка. Законченный. Ведь все мои желания вертятся вокруг тебя.
И тут Брянцев заметил человека, украдкой фотографировавшего их. Но не придал этому значения - мало ли охотников снимать уличные сцены.
Для Елены не было внове, что Брянцев - человек с размахом, что он всегда готов и умеет сделать приятное. Но, получив букет, она сразу преобразилась. Упруже стала походка, горделивее осанка, и вся она как-то помолодела.
Шли под обстрелом взглядов гуляющих. Елене доставляло тщеславное удовольствие читать в глазах восхищение, любопытство и даже зависть. Может быть, букет обращал такое внимание? Но на побережье в цветах нет недостатка. Значит, они сами. А почему бы и нет? Очень уж они гармоничная пара, хотя это гармония контраста. Он - большой, крепкий, смуглый, она - невысокая стройная женщина с копной светлых волос, с серо-голубыми глазами.
- Куда пойдем ужинать? - спросил Алексей Алексеевич.
Он не так хотел есть, как вырваться из толпы, разглядывавшей их.
Поднялись на второй этаж ресторана - привлек полотняный полог над головами, создававший иллюзию прохлады, и открытая терраса с видом на море.
Вечерело. И небо и море гасли, меняли краски. По воде, как по остывающему металлу, скользили "цвета побежалости" - фиолетовый, синий, багровый, розовый. Даже чайки меняли свою окраску. В полосе тени они выглядели обычно, но, попадая в зону, доступную солнечным лучам, мгновенно перекрашивались, становились розовыми и розовыми уходили вдаль.
Елена первая заметила эту удивительную метаморфозу и теперь уже не отводила глаз от моря. Когда стая чаек, встревоженная мчавшимся на них катером, взмыла вверх, она схватила Брянцева за руку, и он успел увидеть, как чайки залпом вспыхнули и тотчас погасли, снова уйдя в тень.
Потеряв сразу интерес к морю, Елена повернулась к Брянцеву.
- Ну что, опять обратимся к классике?
Она закрыла глаза, перелистала книгу и наугад ткнула пальцем в страницу. Взглянула, заколебалась и с явным усилием стала читать:
- "Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди, как муж и жена, как нежные друзья; им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат... Точно это были две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках. Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих".
Елена замолчала и низко наклонила голову над книгой, будто всматривалась в текст, а на самом деле для того, чтобы скрыть слезы. Но они предательски капали на страницу. Взяла гладиолус, поднесла к лицу, опять-таки чтобы скрыть свое смятение.
Оркестр играл что-то заунывно-тягучее, ресторан заполнялся людьми.
Ели молча. Брянцев не сводил взгляда с лица Елены. Фотографии, которые он хранил у себя в кабинете в сейфе, не передавали его очарования. Всякий раз он находил в нем новое, неожиданное, непознанное и всякий раз убеждался, что оно лучше, значимее, чем представляет себе, когда они в разлуке. С грустью думал о том, как виноват перед Еленой, как истрепал ей нервы. Всегда уравновешенная, она вдруг стала плохо управлять собой.
Он робко дотронулся до ее руки и негромко сказал:
- У нас с тобой все иначе, Ленок. У нас все впереди...
