Я был очень удивлен, что Сагачок еще не вернулся, после обеда пошел на кладбище посмотреть, что он там делает. Там Сагачка не было, и кладбищенский сторож сказал мне, что не видел его. Так как сведения по этому делу нужно было сообщить исправнику с первой отходящей почтой, то есть вечером того же дня, то я при помощи сторожа живо измерил кладбище и пошел домой. Сагачок вернулся ночью, и слышно было, как он пьяным голосом выводил любимого «журавля». Безобразие!..
Утром Афия сообщила мне (она постепенно стала поставщицей всех стручанских новостей), что Сагачок вчера весь день пьянствовал на «похрыстынах» у Степана Куцего, а куда его черт носил ночью – никто не знает.
Я велел десятскому позвать Сагачка. На мой вопрос, почему он не исполнил вчера моего поручения, Сагачок развязно ответил, что исполнил, а потом зашел к Куцому на «похрыстыны». И при этом Сагачок подал мне клочок бумаги с точным обозначением пространства кладбища. Я сказал, что за несвоевременное исполнение моего поручения подвергаю его аресту на три дня. Сагачок прямо открыл глаза от неожиданности, но, когда я позвал десятского и приказал ему запереть Сагачка в холодную, последний вскинул на меня насмешливый взгляд и развязно двинулся за десятским. Десятский запер дверь холодной, и ключ я взял к себе.
Хотя порок в лице Сагачка уже нес должное наказание в холодной, тем не менее я был неспокоен: казалось, что и тут Сагачок проявит свою плутоватость, – очень уж легко отнесся он к своему аресту. И вот, гуляя по обыкновению вечером по двору, я подошел к окну холодной, которое изнутри было завешено, по-видимому, чем-то плотным, так как лишь сверху окна пробивалась яркая полоска света. Заглянуть в холодною я не мог – было высоко, и потому я осторожно придвинул к стене дождевую бочку, перевернул вверх дном, вскарабкался и заглянул в щелку окна. Глазам представилась следующая картина. На одной скамье сидели два десятских, на другой – Сагачок и кучер, а посередине находилась табуретка, на которой стоял штоф водки, хлеб, колбаса и огурцы. Bсе они с ожесточением резались в карты, то сбрасывая их в кучку на угол табуретки, то разбирая по рукам и почему-то пряча за спину.
Теперь мне стало ясно, почему Сагачок не боится холодной. Я оставил свой наблюдательный пост, пошел, взял висячий английский замок, тихо запер дверь холодной и лег спать, справедливо полагая, что, когда товарищи Сагачка увидят себя запертыми, это послужит для них хорошим уроком. И действительно, когда на другой день утром я вошел в холодную, все они были очень смущены, что, видимо, доставляло удовольствие Сагачку, который насмешливо посматривал на своих злополучных товарищей. Сделав им всем выговор и отобрав у одного из десятских подобранный ключ от замка холодной, я снова запер холодную двумя замками и принялся за работу в канцелярии. После обеда жена, вероятно под влиянием Афии, попросила меня позволить послать Сагачку остатки обеда, так как жена его почти ничего, кроме хлеба, ему не приносит. Понятно, я не позволил.
Вечером в тот же день, гуляя в палисаднике, я случайно услыхал, как хлопнула калитка, – кто-то вошел во двор. Раздвинув кусты сирени, я стал всматриваться в ночную темноту и различил одного из десятских, который, крадучись, тихо направился к холодной и осторожно постучал в окно. Должно быть, окно открыли, потому что послышался тихий голос Сагачка:
– Опанас, ты?
– Я, – так же тихо ответил десятский.
– Принес все?
– Все, только булок не было – раскупили, так я хлеб взял. А колбаса прямо из печки, еще теплая.
– Хорошо, а то я хочу есть, словно сто собак. Так выпьем разве по одной.
– Что ж, выпьем.
Но выпить им не удалось: я конфисковал и водку, и колбасу, которая распространяла дразнящий аппетитный запах чесноку, и хлеб. Я осмотрел окно холодной и увидел, что оно совершенно незаметно открывается вверх на шарнирчиках. Между тем, когда я по приезде первый раз осматривал холодную, Сагачок сказал, что окно закрыто наглухо, и мне показалось то же: помню, я даже щелкнул пальцем в оконную раму. Я велел десятскому принести фонарь, гвоздей и молоток и наглухо заколотить окно. Воображаю, как чувствовал себя Сагачок со своим неудовлетворенным аппетитом, словно у ста собак!
Когда десятский, в моем присутствии, открыл дверь холодной, чтобы выпустить Сагачка на свободу, я внушительно заметил Сагачку, что за малейший проступок буду подвергать его аресту, Сагачок обиженно пожал плечами и грубо сказал:
– Ну что ж, и буду сидеть. Очень-то я боюсь вашей холодной.
– Да как ты смеешь так грубо говорить со мною? – накинулся я на Сагачка. – На три дня под арест.
Сагачок и десятский только вытаращили глаза в полном недоумении, но я тотчас привел в исполнение мое распоряжение, и Сагачок вновь очутился в холодной под замком.
После полудня жена Сагачка принесла ему обедать. В «блызнюках» были картофельный суп и житнии галушки, скупо посыпанные творогом. Я думаю, что Сагачок, избалованный за двадцать пять лет приставской кухней, а теперь к тому же и нежной заботливостью Афии, не очень-то был доволен таким обедом. Последнее я заметил жене Сагачка, которая, кстати сказать, выглядела как старая баба: видно, несладко жилось с таким мужем.
– А чтоб он «хоробы» наелся, лентяй проклятый! Bсе люди, как люди, а он – черт знает что такое! Пускай еще Бога благодарит, что и это принесла ему поесть. Разве он заслуживает? Копейки никогда на дом не даст, все на баб да на водку тратит! Ах, расскажу я вам про всю мою горькую жизнь… – И жена Сагачка начала рассказывать еще про то, как была девушкой, и к ней сватался Федько Вдовиченко, а она – известно – молодая, глупая, – вышла замуж за Сагачка.
Я выслушал ее рассказ, хотя даже мое полицейское терпение подвергалось риску лопнуть, как мыльный пузырь, – очень уж долго и слезливо она рассказывала…
Следующий день был воскресный, и жена, со слов Афии, сказала мне, что Сагачок приглашен в кумовья к Варапузю, одному из стручанских богачей, и что Варапузь уже несколько раз осведомлялся стороной, не выпущу ли я его кума из холодной?.. Меня это очень порадовало, так как – я знал – пребывание Сагачка в холодной на пище его жены вместо веселого времяпрепровождения за ужином с приличной выпивкой на крестинах было для него весьма чувствительным наказанием.
Когда Сагачок, отбыв арест, вышел из холодной, лицо его было мрачнее тучи; он не мог примириться с тем, что в холодной нельзя играть в карты, пить водку и весело беседовать с приятелями, что нужно довольствоваться стряпней жены вместо приставской кухни и что, наконец, сидя в холодной, нельзя быть кумом у Варапузя.
Я немедленно вручил Сагачку пакет и велел тотчас отнести в волость. Сагачок сунул пакет за пазуху и заметил, что по дороге в волость он умрет с голоду, а потому, прежде всего, должен поесть что-нибудь.
– На три дня под арест, – распорядился я, отняв у него пакет и вручая десятскому. Сагачок, видимо, испугался не на шутку, стал просить меня о прощении, хотя вряд ли понимал, за что, собственно, я наказываю его. Но я был неумолим, и Сагачок снова отсидел в холодной.
Я выехал на несколько дней в стан, а Сагачок остался на свободе. Вернулся я домой ночью, и кучер стал распрягать лошадей, а я, зайдя в комнату, вышел затем к колодцу взять свежей воды, так как Афия не переменила воды в графине, меня же мучила нестерпимая жажда. В это время к кучеру подошел Сагачок и, понятно, не видя меня, спросил его:
– Ну что, Трофим, во благополучии привез его на мою беду?
Кучер рассмеялся и ответил:
– Привез, привез, не беспокойся: будешь сидеть в холодной. Дорогою разболтался со мною про тебя и говорит: «Будет он вечно сидеть в холодной, заморю его, как зайца».
– А не врешь?
– Ей-богу, не вру. Так и сказал: заморю, как зайца, – побожился кучер, взяв грех на душу.
– Так почему ты не опрокинул его в какой-либо ров и не придавил бричкой?
– В ров?.. Зачем?.. Он – хороший человек, пускай себе живет на здоровье.
– Так, хороший – только характер у него проклятый: никогда не рассердится, но так донимает словами, что лучше морду бы тебе разбил. И всюду нос свой тычет, все знать ему нужно. Вот теперь посиди в холодной, не то что прежде. Эх, сколько я пережил приставов, все были лучше этого! Но меня он не скрутит, вот увидишь.
Кучер снова рассмеялся. Это, видимо, подзадорило Сагачка, потому что он продолжал с апломбом:
– Не смейся – я тоже не дурак и придумал штуку. Как только он посадит меня в холодную, то вместо жены обед мне будет приносить кум Осипенко. И – знаешь – что? Всякий раз будет передавать по бутылке водки или «запеканки», чтобы веселей мне было, – мы с ним вчера так условились. А обед…
Я не стал слушать дальнейший разговор Сагачка с кучером и незаметно ушел в комнату.
На другой день, утром, не помню – по какому случаю, я снова посадил Сагачка в холодную. После полудня пришел десятский взять ключ от холодной, чтобы передать принесенный Сагачку обед.
