Сколько раз, бывало, решал я встать с солнцем, полюбоваться на море, и всегда просыпал. Надо подняться. Я осторожно прошел к окну и чуть отодвинул штору. Открыл окно. Пахнуло соленой свежестью морского утра. Да, море было красиво. Тихое, с бело-розовыми полосами течений на зеленоватой глади. Еще курилась даль синеющими тенями только что растаявшей ночи. Пара фелюг медленно подвигалась вдоль берега по ветерку. Паруса под косыми лучами солнца отливали розовым золотом. Далеко черной точкой виднелся пароход. Он-то и разбудил меня своим ревом, когда отходил от порта.
Под окном прошел Антон.
– Раненько поднялись.
Я вспомнил про черепах.
– Антон, вы, я слышал, сегодня покончите с черепахами?
– Да уж надоели! – махнул он рукой. – Дались им эти самые черепахи! Разве уследишь! Тут дело горит, а ты черепах лови!
– Вы погодите их… того…
– Да велел прикончить. И им-то, должно, надоело. Каждую-то ягоду храни! Тут от одного дрозда не убережешь. Тут щипнет, там колупнет… Конечно, черепашка тоже спуску не дает, уж такое ей обыкновение дано питание себе искать…
– Вы погодите. Я поговорю с капитаном. Мы их устраним другим способом…
– Да, барчук-то беспокоились шибко… Конечно, им с непривычки-то жалостно… Так-то смотреть – гад, а все-таки…
Я еще вечером, ложась спать, решил переговорить с капитаном. Я даже составил план освобождения черепах. Жоржик будет доволен. Мы выгребем черепах из ямы, сложим в большую корзину и торжественно вынесем подальше от сада, в заросли. Корзины две-три. Это будет прекрасный сюрприз для Жоржика.
Милый мальчуган! Он спал, подвернув под себя одеяло. Спал крепким утренним сном, ничего не подозревая. Можешь спать спокойно! Черепахи! Маленькие каменные черепахи! Вы увидите солнце. О, вы опять увидите привольные заросли, и ваши лапки не будут беспомощно царапать по стенкам. Солнце! Как оно хорошо! Бодростью веяло на меня с синего морского простора. Вон оно, солнце. Выше и выше подымается. Да благословен будет Тот, Кто дал его, Кто дал нам глаза, чтобы видеть жизнь под солнцем! И это море… Да благословен Тот, Кто дал жизнь! Черепахи, маленькие каменные черепахи! И вам дана жизнь, и маленьким мошкам, и былинке. Чуткий Жоржик!
Я никогда не забуду это бодрое, солнечное, морское утро.
В саду капитана, омытые росой, пышно цвели мальвы. Розовые олеандры в кадочках под окном посылали мне нежный аромат свежей горечи. Сочно играли фиолетовым блеском гирлянды цветущих глициний на террасе. Какой теперь сон! Хорошо выкупаться в утреннем море.
Я оправил штору, чтобы веселое солнце не разбудило Жоржика. Быстро оделся. Взял полотенце и вышел. Антон еще сидел на лавочке под окном и курил.
Сел и я.
– Сегодня персиков предоставлю, – начал он. – Поспели. Потом пойдет слива. Арбузы не скоро. Сперва дыня… Нонешний год – из годов год.
– А виноград?
– Хороший будет. Ежели дождик перепадет, совсем хорошо. В сок пойдет, в налив.
– Попробовать бы японского…
Антон покрутил головой.
– Одно горе, ей-богу… Его только черепахе кушать, вот что…
– Как так?
– Да так. Мы-то не знаем, что ли! Что толку, китайский! Для красоты глаз только, потому как он видимость имеет, как яйцо. Да у нас это добро из садов выгоняют, а не то что… Черепаха его жрет, конечно…
Я слушал, не понимая ничего.
– «Воловье око» – зовут его по-нашему, а не «ки-ри-ки». «Воловье око»… За огромадность его так. А только в нем вкуса нет… Духа нет. А барин, как привезли, и говорят: «Вот вам китайский! У самого ихнего императора в саду рос». А ему, стало быть, уважение сделал, как он был капитан…
– Да вы бы сказали ему…
– Да уж говорил. А он все одно: «Ничего вы не понимаете! Я, – говорит, – его по семи морям вез». С ним не поговоришь. Уж ему приносил лозу здешнюю… Говорит, усики не такие. А ягоды, как на грех, в прошлом году морозом тронуло да черепашка сгрызла…
Теперь я был окончательно убежден, что капитана надули. «Воловоко», как говорил Димитраки, было слово не японское, а чистейшее русское «воловье око». Теперь я знал, что мне делать. Что делать, милейший капитан! Ваши надежды будут сегодня же разбиты! Проститесь с вашим «ки-ри-ки»! Не желаете ли «воловоко»? Вы можете призвать тысячи проклятий на головы японцев, но черепахи не виноваты.
Теперь скорей купаться! Нет, надо непременно разбудить Жоржика и порассказать ему кое-что.
Я вернулся в комнату.
– Жоржик!..
Он спал крепко и не отозвался. Я осторожно взял его за плечо… и мои пальцы сжали пустое одеяло. Жоржика не было: на постели лежала только ловко устроенная из одеяла обманная оболочка. Я расхохотался. Однако!
– Жоржик!
Я посмотрел под кровать, заглянул даже в шкап. Он, конечно, выкинул одну из своих любимых штук. Иногда он удачно проводил нас с капитаном. Помню, на берегу раз, когда мы заговорились, он бултыхнул в воду камень, а сам спрятался за скалой.
Куда же он спрятался? Не было и матросского костюмчика, и сандалий. Шляпа была. И вдруг мне бросился в глаза кусочек бумаги: он был приколот булавкой к одеялу. Что такое?
«Не будите никаво я отравился… всад за чирипахами я Должен с пасти чирипах! ато антон их закапать не будити никаво и делайте вид Ато я на вас разсиржус. Жоржик!»
Милые каракули! О, какие каракули! Он писал в темноте, слова набегали на слова. Я уже не говорю об ошибках. В этот критический момент спешки они всплыли ярко. Я держал эту записку и знаете, что чувствовал? Самое сильное, самое горячее, что когда-либо билось в сердце. И знаете, что я сказал тогда, смотря на эти каракули?
Я сказал:
– Молодчина!
Я хорошо помню это утро – утро освобождения черепах. Помню и посмеивающиеся глаза Антона, и море, и солнце, и мальвы, и треск соек, и назойливую возню дроздов в винограднике… И эту записку, приколотую к одеялу, милую записку, с каракулями карандашом, которую я берегу до настоящего дня.
«Делайте вид»! Очевидно, пропущена целая фраза. Делайте вид, что ничего не заметили? Очевидно. Милый Жоржик! Он, – теперь это ясно, – он еще вчера замыслил это предприятие. Да, да. Ложась спать, он что-то возился под подушкой. Конечно, прятал карандаш. Он и мне не доверил своей тайны. То-то он вчера весь вечер бродил какой-то особенный и все посматривал на часы и звал спать.
Он теперь, конечно, там.
Мое положение было не совсем-то важно: в каком свете я явлюсь перед капитаном? Он и меня обвинит в заговоре. Но «японские» лозы! Я вспомнил про «ки-ри-ки», как говорил Антон. О, теперь все дело принимало самый интересный оборот!
Посмотреть на Жоржика, как он освобождает своих «чирипах».
Я поспешил в виноградник. Какое утро! Оно было прекрасно, как никогда. Кто может спать теперь, когда солнце смеется всему и все смеется солнцу! А капитан похрапывает за своими ставнями в холодке. Какие сны видит? Вон Антон возится в саду, подвязывает розы. Дрозды почвокивают в винограднике. А вон и горка, где буйно зреет заморское «воловоко». Зрей во славу черепах!
Что это? Навстречу мне попадаются черепахи… Одна, другая… еще… Понимаем. Это вы, узницы, тыкающиеся под ярким солнцем! Пойте хвалу ему и еще кому-то, если умеете.
Я осторожно пробирался в лозах. Везде копошились черепахи! Они сошлись как будто на совещание, эти черно-желтые камушки, и наверстывают потерянное. Да, я видел, как они облепили лозы, низко висевшие кисти «японского» винограда. Я слышал, как они чавкали еще твердые кисти «ки-ри-ки» и другие, что попадались им. Голодные! Шевелились и вздрагивали молодые побеги, похрустывали. Если бы видел капитан! Он должен бы упасть в обморок. Нет, теперь он спит, к счастью.
Еще я видел… я видел, как летают черепахи! Именно летают. Они вылетали из ямы и шлепались на сухие комья взрытого виноградника. Они вылетали попарно, одна повыше, другая пониже, а за ними еще, еще, еще… Маленькие и большие. И шлепались глухо, как камни.
Тук… тук… тук…
Где-то внизу ловко работала невидимая машина. Я подступил ближе, пригляделся. Из ямы торчал край доски. Я ждал. Черепахи продолжали вылетать парами с точным постоянством. Наконец это постоянство нарушилось: взлетела одна. Перерыв… Потом еще одна. Тихо. И вдруг из ямы показалась светловолосая голова, раскрасневшееся лицо. Жоржик! И в каком виде! Он выдвигался по доске на коленках, хватаясь за края. Он вылез и встал на ноги. Оглянулся и глубоко вздохнул. Посмотрел к дому, на солнце и чихнул. Вышло очень смешно. Потом деловито вытер о штаны руки, перевернул ногой черепаху и заглянул в яму. Потом опустился на корточки и стал перевертывать беспомощно лежавших на спинке. Даже топал ногой. Черепахи ползли тихо-тихо, слабые и потрясенные ярким солнцем.
– Жоржик!
Он вздрогнул, заметил меня, и лицо его стало виноватым. Он как-то съежился.
– Ах… это вы… Они сейчас уползут… смотрите… – растерянно бормотал он.
Я подошел к нему, взял за тонкие плечики и заглянул в глаза. Они были ясные-ясные… Милые, тихие глаза!
