дышал и щурился, щурился и дышал.
Я чихнул.
– Бабу попросил меня напомнить твоей маме принести сегодня зелени. К челоу-кебабу.
– Маму готовит лучший челоу-кебаб! Я всегда просто объедаюсь.
– Я тоже, – отозвался я. – Ну, то есть когда мама с папой его готовят.
Сухраб прижал правую ступню к левой и почесал ее тыльную сторону большим пальцем. Тишина повисала между нами душным грузом. У меня начали разогреваться уши, предвещая скорую повышенную боевую готовность.
Сухраб сглотнул. Небольшая ямка на ключице темнела на фоне его сияющей кожи.
– Хочешь немного поиграть?
Он прекрасно знал, как прервать это молчание.
– Да.
Все говорили чистую правду: Фариба Бахрами действительно готовит лучший челоу-кебаб на свете.
А может быть, даже во всем Альфа-квадранте.
Мы ужинали в тени фиговых деревьев Бабу, столпившись вокруг карточных столов или присев на выступы вазонов для дедушкиных трав. В отличие от сада семьи Резаи сад Бабу не зарос свежей мятой, но это был только вопрос времени.
Сопротивление бессмысленно.
На каждом столе стояли корзины зелени: петрушка, водяной кресс, тархун, базилик и мята, перья зеленого лука, свежий редис, чьи плоды были вырезаны в форме цветов. Здесь же лежали дольки лимона, чтобы выдавливать сок на мясо, и стояли маленькие блюдца, до краев наполненные рубиновым сумахом, которым можно было посыпать буквально все.
Предполагается, что сумах помогает переваривать пищу, и это прекрасно, потому что я не знаю ни одного Перса, Частичного или нет, кто бы не переедал, когда на стол подавали челоу-кебаб.
– Я же говорил, – сказал Сухраб и ударил меня по плечу. – У твоей бабушки получается лучше всех.
– Да.
Ложкой я отломал небольшой кусочек кебаба. Из всех персидских блюд кебаб, возможно, выглядит самым подозрительным образом, даже подозрительнее, чем фесенджан. Каждый кебаб имеет форму мягкого коричневого бревнышка, которое блестит от масла и жира и имеет ямки в тех местах, где папа прищипывал фарш, чтобы он держался на вертеле.
Глубокий намек на кое-что непристойное.
Моя двоюродная сестра Назгол, которая на самом деле была Призраком Кольца, сидела в тот день рядом со мной, наблюдая, как Лале резала кебаб и подкладывала себе в рис помидоры, жаренные на гриле. Назгол повернулась ко мне и положила в рот лепесток цветка, вырезанного из редиса.
– Хочешь?
– Нет, спасибо.
– Это же полезно. Вот. – Она попыталась просунуть кусочек редиса между моих губ, но я рассмеялся и отвернулся.
– Не надо, Назгол-ханум, – сказал Сухраб. – Оставь его в покое.
Назгол пожала плечами и предложила редиску Лале, которая быстро закинула ее в рот и вся сморщилась.
Сухраб наблюдал за тем, как давится Лале. Он поймал мой взгляд и усмехнулся.
– Спасибо, – сказал я. – Я пойду еще возьму. Хочешь?
– Мерси, Дариуш. – Он снова сощурился, а потом сказал: – Может, чуть-чуть.
– Ладно.
Я взял обе наши тарелки в кухню, где все доступные поверхности были заставлены блюдами с кебабами и рисом. Когда ужин закончится, стопки тарелок будут еще выше, чем гора, которую мы с мамой перемыли после Навруза.
Вечеринка с челоу-кебабом – довольно-таки дерзкая затея.
Пока я зачерпывал себе риса с шафраном, папа накладывал в свою тарелку еще одну порцию овощей. На этот раз он никак не прокомментировал мой выбор еды, хотя вторая порция риса – это классический изъян рациона. Он был слишком занят выслушиванием советов и критики в отношении приготовления кебабов от всех мужчин семьи Бахрами.
– Нужно подгадать количество соли. Это очень важно, – сказал дядя Джамшид.
– Прищипывай лучше, а то с шампура упадут, – сказал дядя Сохейл.
– Проверь, чтобы гриль был достаточно горячим, – сказал Бабу. – Но не слишком раскаленным.
Мне было почти жаль папу.
Почти.
Я ловил его взгляд, чтобы понять, нужна ли ему моя помощь.
Но папа улыбнулся мне и повернулся к Бабу.
– Мне нравится обмазывать пальцы растительным маслом, а не водой, – сказал папа. – Фарш не так сильно прилипает. Хотя пятен, конечно, больше.
Мужчины семьи Бахрами кивнули в знак одобрения.
Я ему не завидовал.
Честно.
Место моего отца тоже пустовало.
Возможно, он уже понял, как его заполнить.
Такое вполне возможно.
Когда столько персов собираются в одном месте, их количество неизбежно достигает критической массы, и они начинают играть в «Грача».
На этот раз Бабу играл в одной команде с дядей Сохейлом, а папа – с дядей Джамшидом.
Я не мог понять, как можно играть в «Грача» столько, сколько играл Ардешир Бахрами.
Иногда я замечал, что он играет даже в постели, с самим собой: раскладывает карты на одеяле и придумывает ходы и ответные ходы воображаемых оппонентов и воображаемых товарищей по команде.
Я нашел местечко в уголке и наблюдал, как мужчины семейства Бахрами – и Стивен Келлнер – начинают делать ставки.
Как ему это удавалось?
Как он мог так легко и просто к ним присоединиться?
– Дариуш, – сказал Сухраб. – Ты подвис?
– А?
– Ты говоришь, что тебя иногда заклинивает. И ты думаешь о чем-то грустном.
– А. – Я сглотнул и потянул за завязки на толстовке. – Ничего особенного.
– Эй, слушай. – Сухраб поднял меня на ноги. – Я больше не позволю тебе подвисать. – Он повел меня к столу, за которым сидели Парвиз и Навид, сыновья дяди Сохейла. Парвизу было двадцать три, Навиду – двадцать один, и по возрасту они были мне ближе всех, если не считать Назгол, девятнадцатилетней назгул.
– Дариуш, – сказал Парвиз. Его голос был звучным и густым, как мягкое арахисовое масло. Акцент почти не проявлялся, только в резкости гласных и рисунке предложений, как будто во всем, что он произносил, таился вопрос. – Как так вышло, что ты никогда не рассказывал нам, что играешь в футбол?
– Ой. Э…
– Сухраб сказал, что ты здорово играешь.
Я изо всех сил сдерживал улыбку.
– Это правда. Вам надо посмотреть.
– Не так уж и здорово.
– Нет, здорово! Ты бы слышал, что сказал Али-Реза. Он так разозлился, говорил, мол, это нечестно, я никогда в жизни больше не стану играть против вас двоих.
Парвиз фыркнул:
– Ты все еще с ним играешь?
– Я думал, он переехал, – добавил Навид.
Голос Навида был глубоким, как у его матери. Он унаследовал ее изящные изогнутые губы и длинные темные ресницы Маму. У меня тоже бабушкины ресницы, из-за которых меня часто дразнят в школе.
Хотя, если честно, они мне нравятся.
Правда.
– Он собирался переезжать в Керман, – сказал Сухраб. – Но его отец потерял работу, и ему пришлось остаться тут.
По-моему, Али-Реза был полным дебилом, образцовым воплощением Бездушного Приверженца Господствующих Взглядов, но я все равно испытал к
