Навруз, и единственная моя пара классических брюк цвета хаки.
Они были того же цвета, что стены домов в Йезде. Я подозревал, что сольюсь со зданиями и всем будет казаться, что над землей парит только моя голова.
Бабу потянул за мой воротник и расправил его.
– Ты очень хорошо выглядишь, Дариуш-джан.
– Э… Спасибо.
При этом я не очень хорошо себя чувствовал.
По ощущениям, я прибыл в отдаленный уголок Вселенной с секретной миссией и работаю под прикрытием с целью проникнуть в другую культуру и вести наблюдения, не нарушая при этом Главной Директивы.
Я чувствовал себя актером, исполняющим роль хорошего внука-зороастрийца.
Я чувствовал себя туристом.
Но Бабу еще немного повозился с моим головным убором, хотя Маму уже его закрепила. Иногда он смотрел прямо мне в глаза, как будто ища чего-то и, возможно, думая – чисто гипотетически, – что в конечном счете это нечто во мне изначально есть.
Бабу напевал что-то себе под нос, разглаживая швы у меня на плечах, а потом его руки так и остались лежать на них.
– Я рад, что ты здесь и все сам увидишь, Дариуш-джан.
Может быть, не таким уж я был туристом.
Может быть, этот опыт мы сможем разделить с Бабу. Будет что-то вроде нашего с ним «Звездного пути».
Возможно, так и будет.
– Я тоже рад.
Аташкадех – это зороастрийский храм огня в Йезде.
В нем службы проводятся не каждую неделю, как в мечети или протестантской церкви. В него пускают только по особым праздникам.
Но внутри этого храма всегда горит священный огонь.
Огонь в Аташкадехе горит уже полторы тысячи лет. По словам Бабу, он зажегся от шестнадцати разных видов огня, в том числе от молнии, и это, если задуматься, просто поразительно.
Все мы были одеты в светлое: мама, Лале и Маму покрыли головы белыми платками и накинули белые манто, а я, папа и Бабу надели специальные белые шапки.
Даже Стивен Келлнер, известный светский гуманист, и тот разоделся в честь такого события.
Храм огня оказался не так высок, как Пятничная мечеть и даже как бадгир в саду Доулетабад. В нем было всего два этажа, вокруг росли деревья. Безмятежный водоем идеально круглой формы отражал безоблачное голубое небо над нашими головами.
– Ого.
Все, чего Аташкадеху не хватало в плане высоты, он с лихвой восполнял своей величественностью. Пять арок по фасаду покоились на гладких белых колоннах, а над ними, на самом верху храма, был вырезан Фаравахар [28]. Крылатая фигура мужчины в камне сверкала над входом безупречной голубизной и золотом.
Я задумался, как ему удавалось сохранять свою яркость под солнцем Йезда, от которого все вокруг выгорало и становилось ослепляюще белым.
Когда мы припарковались, Маму выпустила нас с Лале с заднего сиденья, но потом вернулась в салон.
– Э…
– Идите вперед, – сказала она. – Бабу не очень хорошо себя чувствует.
Я посмотрел через ее плечо на деда. Он был бледен, несмотря на то что в окна машины лился золотой солнечный свет.
Плохо, если ему придется остаться в машине.
Он так рвался показать нам Аташкадех.
Мама проводила нас вверх по широким ступеням храма и показала место, где можно снять обувь и носки.
Внутри было тихо, и тишина казалась такой мощной, что голова моя сжималась, как в слишком тесном головном уборе.
Даже Лале поняла, что в таком месте шуметь нельзя.
Перегородка из цветного стекла отделяла нас от внутреннего святилища, в котором в огромной бронзовой чаше горел древний огонь.
Я думал о Бабу, ожидавшем нас в машине. Сколько раз он приходил сюда посмотреть на танцующие языки пламени?
Сколько раз его бабушка и дедушка смотрели на этот же самый огонь?
И все остальные члены семьи Бахрами. Поколение за поколением проходили через революции и смены режима, войны, вооруженные нападения и погромы. Сколько стояли там, где теперь стою я?
И сколько будут стоять в будущем, если Бабу прав и Эпоха Бахрами подходит сейчас к концу?
Стоя в храме и глядя на огонь, который горит в течение сотен лет, я чувствовал, что меня окружают призраки моих родственников. От их тихого присутствия у меня на руках поднимались дыбом волоски и чесались веки.
Я потер глаза и продолжил стоять, потерянный в огне.
Я знал, что скоро и Бабу станет одним из призраков.
Об этом не обязательно было говорить вслух.
Когда мы вернулись домой, дедушка сразу отправился в постель. Маму осталась с ним. Я слышал их негромкие голоса через закрытую дверь.
Я обнаружил маму на застекленной террасе. У нее на коленях лежал альбом с фотографиями, а еще три ждали своей очереди на диване рядом с ней.
– Мам?
– Заходи.
Мама подвинула альбомы, чтобы освободить мне место.
– Ты в порядке?
– Да, – сказала она. Ее голос был хрипловатым, как будто она недавно плакала. – Я просто решила посмотреть старые фото.
Альбом был открыт на ее фотографиях из Америки: выпускной в колледже, девичник, церемония бракосочетания.
– Это что, папа?
– Да.
В самом низу страницы было фото молодого Стивена Келлнера. На нем он стоит перед дверью ярко-зеленого цвета. Судя по всему, Сверхчеловек когда-то был Сверх-хиппи: неопрятная борода, волосы ниже плеч.
Только представьте: Стивен Келлнер с длинными волосами. Даже с хвостиком.
– Бабу терпеть не мог эти его волосы. Твоему отцу пришлось их отстричь, чтоб ему угодить. А ведь еще чуть-чуть – и на всех наших свадебных фотографиях у него были бы длинные волосы. – Мама усмехнулась. – Боже, ты можешь такое себе представить? Твоему отцу в жизни было бы не искупить вины.
Вот фото мамы с (коротковолосым) папой в день свадьбы. Маму и Бабу стоят по обеим сторонам от новобрачных. Еще одно фото: всё те же, но в дорогом ресторане с видом на реку. А вот мама с огромным животом. И папа, лежащий на диване с младенцем на голой груди.
Папа нежно придерживал руками Лале, которая поджала маленькие ножки под животик, и ее лицо уютно устроилось в ямке возле его ключицы.
– Она была тогда такой крошкой, – сказал я.
– Это ты, мой милый.
– Что?
Я присмотрелся. Мама была права.
Так сложно было поверить, что этот мешочек с картошкой у папы на груди – я.
Сложно было поверить, что Стивен Келлнер мог выглядеть таким довольным, баюкая меня у себя на груди и целуя мои тоненькие детские волосы. (Тогда они еще не были такими темными и кудрявыми.)
Как жаль, что нельзя было к этому вернуться. Вернуться во времена,
