Лишь кричит:
– Я в Киото! В Японии! Но скоро приеду и навещу тебя.
– В пизду. У меня все нормально. У меня с мелкой моторикой проблемы, а не с башкой. Смотри, что меня тут заставляют делать. – Как в замедленной съемке, он с трудом поднимает руку. В кулаке у него ядовито-зеленый шарик. – Я должен сжимать это с утра до вечера. Говорю тебе, я уже на том свете. Где поэты должны до скончания веков сжимать куски глины. Они все тут, Уолт, и Харт, и Эмили, и Фрэнк [132]. Все американское крыло. Сжимают куски глины. Прозаики… – Он закрывает глаза, переводя дыхание, а потом слабым голосом продолжает: – Прозаики смешивают нам напитки. Ты дописал в Индии свой роман?
– Да. Одна глава осталась. Я хочу с тобой увидеться.
– Дописывай роман, мать твою.
– Роберт…
– Мой инсульт тебе не отмазка. Трус! Ты просто боишься, что я помру к ебене матери.
Лишь ничего не отвечает; это правда. «Да, сейчас мы не вместе, / Но, когда меня не станет, / Я знаю, плакать будешь ты». В повисшей тишине посапывает аппарат. Роберт хмурится и поджимает губы. «Llorar y llorar, llorar y llorar».
– Рано еще, – поспешно говорит Роберт. – Не торопи ты так события. Кстати, мне говорили, ты отпустил бороду.
– Ты правда сказал Мэриан, что я вышел за Фредди?
– Кто знает, что я там наплел? Я, по-твоему, похож на здравомыслящего человека? А что, ты за него не вышел?
– Нет.
– И вот теперь ты в Японии. А я тут. На тебя смотреть больно, мальчик мой.
На него-то? Отдохнувшего, холеного, только что из ванны? Но от Тиресия ничего не скроешь.
– Артур, ты его любил?
Артур молчит. Однажды – в захудалом итальянском ресторанчике в Норт-бич, Сан-Франциско, где остались только два официанта да семья немецких туристов во главе с почтенной дамой, которая позже упала в туалете, ударилась головой и (не сознавая, каких денег стоит лечиться в Америке) настояла, чтобы ее отвезли в больницу, – однажды Роберт Браунберн, которому тогда было всего сорок шесть, взял Артура Лишь за руку и сказал: «Мой брак распадается, распадается уже давно. Мы с Мэриан почти не спим вместе. Я очень поздно ложусь, она очень рано встает. Раньше она злилась на меня за то, что у нас нет детей. Теперь злится еще сильнее, потому что время упущено. Я эгоист и совершенно не умею обращаться с деньгами. Я несчастен, Артур. Глубоко, глубоко несчастен. В общем, я пытаюсь сказать, что влюбился в тебя. Я и так собирался уйти от Мэриан, еще до встречи с тобой. И чтобы взор твой услаждать, все дни я буду танцевать, так, кажется, писал поэт [133]. У меня хватит денег на какую-нибудь хибару. Я умею жить скромно. Знаю, звучит нелепо. Но я хочу быть с тобой. Плевать, что скажут люди. Я хочу быть с тобой, Артур, и…» Но тут Роберт Браунберн запнулся и зажмурился, такое его охватило томление по этому юноше, которого он держал за руку в захудалом итальянском ресторанчике, куда они больше не вернутся. Поэт морщился от боли, страдая, страдая по Артуру Лишь. Кто его еще так полюбит?
Роберт, которому уже семьдесят пять, тяжело дыша, говорит:
– Бедный мой мальчик. Сильно?
Артур по-прежнему молчит. Роберт тоже молчит; он знает, как абсурдно просить человека объяснить любовь или грусть. Их нельзя точно определить. Это будет так же тщетно, так же бессмысленно, как показывать пальцем в небо со словами: «Вон она, эта звезда».
– Роберт, я в свои годы еще кого-нибудь встречу?
Повеселев, Роберт приподнимается на локтях.
– В свои годы? Нет, ты только себя послушай. Я тут на днях смотрел научную передачу. Вот такие у меня теперь милые старческие радости. Я стал совсем безобидный. Речь шла о путешествиях во времени. И ученый, который у них там выступал, сказал, что для того, чтобы это провернуть, одну машину времени надо было бы построить сейчас, а другую – потом, через много лет. Тогда мы могли бы между ними перемещаться. Как по туннелю. Но вот в чем штука. Нельзя попасть в более далекое прошлое, чем день изобретения той первой машины. Чудовищный удар для нашего воображения. Я лично был повержен.
Артур говорит:
– Мы уже никогда не убьем Гитлера.
– Но это и так очевидно. Когда встречаешь новых людей. Мы же не можем представить в более юном возрасте человека, с которым познакомились, ну скажем, когда ему было тридцать. Ты видел мои старые фотографии, Артур, видел меня в двадцать лет.
– Ты был красавчиком.
– Но ты не можешь по-настоящему представить, каким я был до сорока с гаком.
– Могу, конечно.
– Ты можешь что-то там себе навоображать. Но по-настоящему представить не можешь. Не можешь вернуться во времени дальше, чем сорок с лишним. Это против законов физики.
– Что-то ты перевозбудился.
– Артур, я смотрю на тебя и вижу мальчика на пляже с крашеными ногтями на ногах. Не сразу, но мое зрение подстраивается. Я вижу двадцатиоднолетнего парня в Мехико. Вижу юношу в римской гостинице. Вижу молодого писателя с первой книгой в руках. Я смотрю на тебя и вижу тебя молодым. И так будет всегда. Но не для других. Люди, с которыми ты знакомишься теперь, будут не в состоянии представить, каким ты был в молодости. Не смогут вернуться во времени дальше пятидесяти. И это не так уж плохо. Они будут думать, что ты всегда был взрослым. Будут воспринимать тебя всерьез. Они же не знают, как ты однажды весь вечер болтал о Тибете, называя его Непалом.
– Поверить не могу, что ты снова это припомнил.
– Или как назвал Торонто столицей Канады.
– Так, я зову Мэриан.
– При канадском премьер-министре. Артур, я люблю тебя. Что я хочу сказать. – После своей тирады Роберт совсем выбился из сил. Переведя дыхание, он продолжает: – Добро пожаловать, это, мать ее, жизнь. Пятьдесят лет – это пустяк. Я вспоминаю себя в пятьдесят и думаю: какого хера я так волновался? Посмотри на меня сейчас. Я на том свете. Иди и наслаждайся жизнью. – Говорит Тиресий.
На экране снова появляется Мэриан:
– Ладно, мальчики, время вышло. Роберту нужно передохнуть.
Роберт поворачивается к бывшей жене:
– Мэриан, он за него не вышел.
– Не вышел?
– Видно, мне неправильно сказали. Тот паренек вышел за кого-то другого.
– Хреново, – говорит она, бросая на Лишь сочувственный взгляд. Белые волосы заколоты за ушами, в круглых очках с черной оправой отражается солнечный денек из прошлого. – Артур, он устал. Здорово было повидаться. Вы можете созвониться в любой день.
– Завтра я буду дома и к вам приеду. Роберт, я тебя люблю.
Старый плут улыбается Артуру и качает головой, глаза у него ясные и блестящие.
– И я тебя, Артур Лишь.
* * *
– В этой комнате мы раздеваемся перед едой. – Барышня застывает
