жалюзи минут пятнадцать, он не выдержал и вышел из магазина. Неподалёку было отделение банка — вот он и посмотрит, сколько на карте денег и не перепутала ли она чего. А если с картой какая-то проблема — то пусть сходит и разберётся.
К банкомату протянулась такая же очередь. По мере того, как за Дальней начали возводить новостройки, удовольствия от жизни в этом районе становилось всё меньше и меньше. Всё больше было машин там, где в детстве Артём спокойно ездил на велосипеде, не внушая бабушке страха, всё больше маргиналов становилось на улицах. Возможно, скоро могли вырубить и рощу, которая для него была местом чуть ли не священным.
То, что происходило в мире и вовне, и в его личном пространстве, ему не нравилось. Не такой он представлял себе взрослую жизнь в детстве. Не тех людей хотел бы видеть вокруг себя. Уж точно не этого вот мужика, который стоял перед ним и вонял перегаром, — когда он отошёл, Артёма перестало подташнивать. Он наконец шагнул к банкомату и вставил в него карту.
«Баланс: 37,52 Р» — появились на экране чёрные буквы.
Что? В смысле?
Артём снова отошёл в сторону и взялся рукой за шуршащие жалюзи, которые были и здесь. Опять открыл недавние звонки и нажал на кнопку вызова — поплыли выедающие мозг гудки. Ещё пятнадцать минут, и ещё десятки вызовов — безрезультатных.
Артём снова оказался на улице, в холодной темноте, и рванул домой. Она никогда себе такого не позволяла. Могла говорить с ним без желания, могла не ответить пару, тройку раз, но несколько десятков — и в самый нужный момент? Нужный, между прочим, ей самой — её же день рождения, не его.
Корзину, которую Артём с такой любовью и фантазией собирал, теперь наверняка растащили, а он сам мчался заснеженными переулками, поскальзываясь и чуть не вылетая под колёса машин.
Если бы она не дурила — он не подверг бы себя опасности прямо сейчас. Всего этого вообще бы не было. Он просто оплатил бы покупку и вернулся бы домой, они вместе приготовили бы блюда к её дню рождения, и пусть скромно, но отметили бы праздник — а она и из этого решила сделать какую-то чушь. Почему нельзя было сказать, что деньги не там?
Дома на веранде сидела и хлопала своими овечьими глазами бабушка, а в комнате, куда Артём ввалился прямо в ботинках, не обратив внимания на её возглас, не было никого. Только штора развевалась от ветра, гулявшего из распахнутого окна.
— Где она? — вернувшись, спросил Артём бабушку, которую его интонация встревожила.
— Так где же… — замешкалась она. — В комнате сидела ведь. Неужели я не заметила, как…
Бабушка встала и заглянула в ванную — там тоже никого не было.
Дичь какая-то.
Хорошо, что не разулся, — легче было в ту же секунду выйти и обогнуть дом, потому что куда ещё она могла деться… Хотя это всё было странно даже для неё.
Под ботинками скрипел снег, и это мешало прислушиваться, чтобы хоть что-то понять. Где-то на задах залаяли собаки, а потом что-то упало в сарае с инструментами, и послышалось тихое ай.
Она была там.
Артём распахнул дверь и не встретил сопротивления, в сарай проник приглушенный свет со двора. Она резко вдохнула воздух и снова обо что-то споткнулась. Всё загремело и посыпалось, и она тоже чуть ли не упала. Как бы прося о чём-то, подала ему руку, а он взял её — и рванул.
Она полетела совсем в другую сторону и опять обо что-то ударилась. Прямо в домашней одежде упала на грязный, с лужицами воды, которая недавно была снегом, пол. Получила по голове — и снова резко вдохнула с каким-то мерзким звуком.
— Ты какого не отвечаешь, сука?
Ей и теперь нечего было ответить, она только и закрыла голову руками и подставила бок. Он пнул её, вышибив из её туши ещё один мерзкий звук. Навис над ней — и треснул по плечу, а потом ещё, ещё и ещё, до тех пор, пока она ещё могла что-то издавать.
Это было вместо его молчания — и за её молчание в самый нужный момент. Он мог бы зайти в цветочный на рынке, потому что с двух тысяч должно было кое-что остаться, и купить ей розу на день рождения, а теперь у неё не было даже такого подарка.
И ничего у них не было — никакой семьи.
Артём включил свет в сарае, сел на старую табуретку, совсем рядом с ножкой которой лежала её грязная рука, и заплакал.
Она полежала ещё немного. Смогла встать, пусть и шипя от боли, и вышла из сарая, захлопнув покосившуюся дверь.
Артём остался один и смотрел, сидя на табуретке, на разбросанные инструменты. Переводил взгляд на маленькое прямоугольное окошко, откуда видно было на вечернем небе колкие, похожие на ледяные пылинки звёзды. Думал о том, когда уместно будет вернуться к ней в дом и, наверное, что-нибудь сказать. В третий раз пообещать, что этого больше не повторится и он сделает этот раз последним.
Он достал телефон из кармана и следил за тем, как медленно на экранных часах сменяют друг друга минуты. Ещё пять минут. Или ещё десять. Тогда можно будет идти. А потом ещё неделя. Или ещё месяц. Тогда она снова ему поверит и снова окажется в его власти, которой он… попытается распорядиться.
От Кузьмина донеслись какие-то звуки. Артём встал, отметив про себя, как болит в плече правая рука, расставил всё, что упало и разлетелось, по нужным местам, выключил свет и вышел из сарая. Проскрипел по снегу до самой входной двери, отсчитывая каждый шаг, и заглянул на веранду. Бабушка посмотрела на него из-под очков:
— Ну что там? Нашлась?
Дверной косяк хрустнул под ударом кулака.
* * *
Артём метался с улицы в дом и из дома на улицу третий час, а её нигде не было.
И вот куда она, дура? Куда? К матери? К Белкиной своей? Уже давно были поодиночке… Надо будет спросить у
