колен Перси: во всем теле жуткая слабость, зато оно вроде бы мне повинуется, – и на локтях подаюсь вбок, к – какое счастье! – канаве, куда меня и выворачивает. И снова. И снова. Потом я еще долго стою на четвереньках, и опустевший желудок сотрясают сухие спазмы.
Руки подламываются, и я едва не падаю лицом в мостовую, но Перси ловит. Он не отпускает, растирает мне плечи и держит за волосы, пока судороги не заканчиваются, потом прижимает к себе и массирует пальцами кожу. Меня мутит и трясет. Мертвой хваткой вцепившись в Перси, я вдруг вспоминаю, как он лежал в Марселе, больной и беспомощный, и я не мог его даже поддержать, – а теперь мы поменялись ролями, и он точно знает, что и как делать. Похоже, все на свете, кроме меня, с рождения умеют заботиться о ближнем.
Передо мной опускается на корточки Фелисити.
– Монти?
Я вцепился в Перси, как пиявка. Фелисити тянется пощупать мне лоб, но я чувствую, будто Элена снова отвешивает мне оплеуху, вижу, как ловец воров вскидывает руку, чтобы меня напугать, – и наконец мне является отец, а я не могу ни дать отпор, ни закрыться.
И я начинаю плакать.
Только «плакать» – слишком уж слабо сказано. Я взахлеб рыдаю.
Фелисити хватает такта отвернуться, Перси хватает неравнодушия не отворачиваться. Он обнимает меня, и я утыкаюсь ему в грудь: если пытаться сдержать рыдания, они становятся только горше, остается их заглушить.
– Все хорошо, – произносит Перси, кругами водя ладонью по моей спине. Я реву все отчаяннее. – Тебе лучше, мы в безопасности. – Я все плачу и плачу, рыдания волнами сотрясают тело – кажется, я никогда не успокоюсь. Тяжело дышать. Я все плачу: слезы копились во мне многие годы и, кажется, многие годы будут литься.
Я понимаю, что перестал плакать, только когда снова открываю глаза: я то ли заснул, то ли потерял сознание – что там еще бывает, если одновременно рыдать и выводить из организма яд. Перси по-прежнему обнимает меня, только теперь моя голова лежит у него на плече, я навалился на него всем телом, а его ладонь поддерживает меня за поясницу. Лицо будто распухло и стянуто засохшими дорожками слез – я со стыдом припоминаю, как лишился рассудка, вспомнив пощечину Элены – а потом почему-то отца.
Я сажусь, и Перси вздрагивает. Похоже, он задремал.
– Проснулся? – спрашивает он. – Как себя чувствуешь?
– Лучше.
И правда, по сравнению с прошлым пробуждением я уже почти в своей тарелке, хотя все тело ломит и в животе неспокойно. В горле поднимается мерзкая изжога, и я закашливаюсь.
Перси убирает волосы у меня с глаз, гладит большим пальцем мой висок. Я, кажется, все еще готов в любую секунду расплакаться и утыкаюсь лицом в сгиб локтя, как будто так смогу это скрыть.
– Что случилось?
– Мы сбежали, – Перси легко улыбается. – Только парой часов раньше, чем собирались.
– Что стало с Эленой? И с Данте?
– Мы сбежали, пока Элена была без сознания. Дверь в спальню Данте Фелисити на всякий случай подперла стулом, хотя вряд ли он стал бы нам мешать. Коварная у тебя сестра.
– Ты скрипку забрал? – спрашиваю я.
– Что-что?
– Скрипка твоя с тобой?
– Какая разница, это просто скрипка.
– Но ты ее забрал?
– Да. – Перси чуть сдвигается: футляр лежит у его бока.
На меня теплой волной накатывает облегчение – первое приятное чувство за несколько дней.
– А Фелисити где?
Я тру руками глаза и оглядываю округу. Мы сидим под длинным булыжным мостом, рядом с местом, где впадает в канал сточная канава. Вокруг мерзко смердит гнилыми фруктами, мочой и тухнущими на жаре сточными водами.
– И где это мы?
– У доков. Фелисити пошла искать какое-нибудь судно, на котором можно доплыть до Франции.
– Мы возвращаемся?
– А куда нам еще плыть?
Я не успеваю возразить: по брусчатке стучат деревянные каблуки, и через мгновение рядом со мной тяжело садится Фелисити.
– Ты проснулся!
– Да и ты не спишь.
– Ну это-то не новость. – Она касается моей щеки тыльной стороной ладони, в последний момент чуть не отдернув руку: похоже, боится, что я снова расплачусь. – Уже не такой бледный. И не такой холодный.
– Нас здесь всех зарежут и по частям продадут отцу.
– Монти-Монти, ты драматизируешь. – Двумя пальцами проверив мой пульс, Фелисити спрашивает: – Ты помнишь, что случилось?
– Элена меня отравила.
Фелисити коротко выдыхает через нос.
– Она тебя не травила.
– Она что-то в меня воткнула. – В доказательство я закатываю рукав, но след иглы уже зажил. – А потом мне стало плохо.
– Она вколола тебе белладонну.
– Это еще что?
– Сонная одурь, лекарство из их шкафчика. Это не яд, а обезболивающее. От него тело временно погружается в коматозное состояние, например, чтобы залечить повреждения. Вид у тебя был… довольно мертвый.
– Но я жив.
– Разумеется, – отвечает Фелисити.
– Слава богу, – добавляет Перси.
Я сажусь и, морщась, подтягиваю ноги к груди.
– Надо уезжать из страны, пока Роблесы нас не нашли.
– Какое им теперь дело, что с нами будет? – отмахивается Фелисити. – Плохо, конечно, что мы знаем тайну сердца их матери, но мы вернули им шкатулку, и им есть чем заняться.
– К слову, о шкатулке… – Я указываю подбородком в сторону футляра со скрипкой. Перси откидывает крышку; на их с Фелисити лицах написан ужас.
– Чем ты только думал? – вскрикивает Фелисити, когда Перси открывает отделение для канифоли, и на свет появляется Лазарев ключ. – Мы же хотели от него избавиться! Специально в Испанию ездили!
– Я не мог оставить его им… Матеу Роблес сказал мне шифр. – Я достаю ключ – руки так дрожат, что выходит только с третьего раза, – и кладу на ладонь. Мы склоняемся к нему. Теперь, на свету, видно, что он совсем небольшой. Бородка ключа напоминает заостренный слом кости. На головке нацарапан лев святого Марка, покровителя Венеции.
Подняв голову, я натыкаюсь на разъяренный взгляд Фелисити.
– И ради каких таких свершений ты снова его украл?
– Предлагаю поехать в Венецию и забрать сердце.
– Зачем?
– Ради Перси.
Перси берет у меня ключ и кладет себе на ладонь.
– Ты нашла нам корабль? – спрашивает он.
– И не один. Несколько шебек курсом в Геную и Марсель. Ближайшая отплывает примерно через час. Вообще им нельзя брать пассажиров, но я их уговорила. – Фелисити, помолчав, добавляет: – За деньги.
– Если на вас, пока я изображал труп, не свалилась груда золота, денег-то у нас как раз и нет, – замечаю я.
– Согласна, тут в моем плане осечка. Давайте сначала решим, куда нам надо.
– Только не в Марсель! – говорю я. – Рано нам туда. Давайте доплывем до Генуи, а оттуда как-нибудь доберемся до Венеции.
– Но мы не вправе забрать сердце! – возражает Фелисити. – За него отдана человеческая жизнь.
– Но нам же оно нужно, – настаиваю я. – А жена Роблеса все равно уже умерла, какая ей разница, воспользуется кто-то ее сердцем или нет?
Бровь Фелисити взлетает.
– Говоришь, нам нужно?
– Перси нужно, – поправляюсь я. Чего она к словам придирается? Все мы понимаем, о чем я.
– Перси, ты-то что скажешь? – спрашивает Фелисити.
Перси осторожно
