покоя на том свете умершему и станет душа его по земле шататься, как неприкаянная, а может и того хуже – нежитью стать, вроде ырки.
Да только было это давно, с тех самых пор обряжали вместо жениха да невесты деревце простое, ленточками да бусами украшали, нитками красными обвязывали, да приговаривали, причитали, а после похорон сажали то деревце на могиле.
А Кулапиха-то вот что удумала – Марью невестой сделать мёртвому Илюше, и станет она после обряда вдовицею, наденет платок чёрный, не распустит косы длинной, не запоёт песни весёлой. Посвататься-то после можно к такой девице, да только много ли будет желающих взять в жёны ведьмину сноху.
Тоскливо у Марьи на душе. Вот и зорька утренняя в окнах забрезжила, первые петухи запели. Мать у лавки прикорнула, возле отца.
– Пора идти, – подумала Марья, – Не стану маменьку будить, незачем ей сердце рвать. Авось вернусь домой живой. Перекрестилась Марья на образа, вышла на крылечко, росой медвяной умылась, солнышку поклонилась, оглянулась на дом родительский да направилась к дому Кулапихи.
Вот и изба её. Сроду бы сюда ногой не ступила, да тятеньку ведьма погубит, надо идти. Толкнула Марья дверь и шагнула в сени. Дохнуло на неё сладким, тошнотворным, прелым. Помутилось в глазах, однако ж вошла Марья в избу, огляделась. Темно в избе, тихо. Вдруг еле различимый шёпот послышался со всех сторон сразу, пронёсся ветерком, зашуршало по стенам, по полу, по потолку и видит Марья – полчища пауков полезли отовсюду, изо всех щелей, побежали по стенам, по потолку, по полу. Подняла Марья глаза, а в центре избы гроб стоит на лавке, покрывало белое из него свесилось, лапы еловые внизу постланы, а в гробу том Илюша лежит.
И при жизни-то нехорош был, а теперь и вовсе страшный сделался – лицо-то тёмное, вокруг глаз чёрные круги залегли, рот приоткрыт, будто сказать что силится, руки вспухли. Мерзко стало Марье и жутко, да назад ходу нет, тятя пред очами на лавке возник – недвижимый от ведьминых чар. Подошла Марья ближе, а пауков всё больше и больше становится.
– Морок, – думает Марья, – Запугать меня хочет ведьма проклятая.
А пауки уж по покрывалу взбираются, и вдруг, видит Марья – все они Илье прямо в рот полезли, много пауков и конца края им нет, и всё лезут и лезут внутрь. Тошно стало Марье, прикрыла она глаза, молитву читать про себя принялась и тут ударило что-то по крыше, загрохотало, дверь отворилась и Кулапиха вошла. Открыла Марья глаза и смотрит – пусто кругом, сгинуло наваждение.
– Что, пришла, Марья? – оскалилась старая карга, – Молодец, что слово держишь. Ну чего встала? Обряжайся давай, скоро в путь. Вот и гости уже подоспели.
Глянула Марья по сторонам, хотела спросить – где же гости? И тут видит, как прямо из стен образины полезли пакостные, рожи жуткие, с копытами да рогами, и худые и толстые, и с глазами и без глаз, и низкие и высокие, корявые, кособокие, у иных клыки торчат, иные вовсе без рта.
Дурно стало Марье, закружило голову, а сзади уж подхватили её невидимые руки, потащили куда-то, волосы распустили, сарафан стащили, другой напялили, а перед тем измазали с ног до головы мазью вонючей, на ноги обувку обули, на голову венок, с виду цветы как цветы, а как на голову-то надели, словно шипы впились, вскрикнула Марья от боли, а руки дальше продолжают, бусы красные на шею накинули, а на грудь траву неведомую прикололи, вроде как веточка с горошинками чёрными.
Толкнули Марью куда-то вперёд, распахнулись створки тёмные от времени, а там – зеркало огромное, с головы до пят в нём Марья отразилась, себя в отражении не признала, Словно чужая девка на неё из зазеркалья глянула. Как во сне всё Марья видит. Кулапиха подлезла сбоку, засуетилась, складки на сарафане Марьином расправила, оглядела придирчиво, кивнула одобрительно.
– Пора! – крикнула и завертелось всё кругом, закружилось, поднялось как в вихре и упала Марья без чувств.
Но снова невидимые руки подхватили, потянули больно за волосы, плеснули в лицо холодным, кислым и очнулась Марья.
Видит она, крыша избы неведомым образом раскрылась и все они – Кулапиха, нежить, гроб с покойным и Марья, вверх поднялись. Всю деревню увидела как на ладони. Из-за реки солнце взошло, поднялось над горизонтом, разлилась над миром зорька алая, народ деревенский, многострадальный, по хозяйству уж хлопочет, пастух коров погнал, хозяюшки печи растопили, хлеб печь собираются, мужики да молодёжь на луга идут с косами. А Марью с Кулапихой и всем полчищем бесовским будто и не видит никто, что за наваждение?
Но, как глянула Марья на ведьмину избу, так и поняла всё – увидела она, что посреди избы гроб на прежнем месте стоит, а в гробе Илюша, рядом Кулапиха безутешная, а чуть в стороне она сама, Марья, замерла. А вокруг них, в горнице, деревенские, вон и тётка Груша, и бабка Игнатьевна, и дед Макар уже тут. Кто ради любопытства заглянул, кто из страха перед ведьмой, поди ж ты знай, может она всех запомнит, кто не зашёл с Илюшей проститься, да опосля и отомстит.
Перехватила Кулапиха Марьин взгляд, усмехнулась недобро:
– Что дивишься? Не мы это там, внизу. Тульпы это.
Тут загогоготали нечистые и почувствовала Марья, как взмывают они ввысь, засвистело в ушах, завертелось всё перед глазами, темнота, звёзды, и далеко-далеко внизу земля, реки как веревочки, города, как платочки вышитые, леса зелёными омутами. Холод объял колючий. Всё неслось на немыслимой скорости в потоках воздуха.
Сколько продолжалось всё это и не знает Марья, потеряла она счёт времени. Наконец стало затихать, медленнее полетели они и вот начали опускаться вниз. Лес дремучий внизу, самая чаща, посреди чащи поляна круглая, ровная, словно тысячами ног вытоптана, отполирована, а вокруг поляны вал высокий из земли, веток, мха да камней.
– Ведьмина поляна, – вспомнила Марья. Слышала она от деревенских про места такие, мол, на поляны эти ведьмы слетаются на шабаш, творят тут злые свои дела. Ежели простой смертный забредёт случайно в такое место, да перелезет через вал, то обратно уже выбраться не сможет, пока кто-то из ведьм не отпустит бедолагу. А вот когда они прилетят в следующий раз это неизвестно, может и вовсе сгинешь тут за то время.
Опустились на поляну. Гроб ровнехонько стал на земле, нежить по кругу разбежалась, а Кулапиха велела Марье рядом с ней стоять, сама же достала из бесчисленных складок своей одёжи какую-то старую, потрепанную книгу, неимоверной толщины и, раскрыв её, принялась читать что-то, бормоча себе под нос.
Закачались деревья-исполины, обступившие поляну плотным кольцом, застонали, потянули к ним со скрипом сухие ветви с корявыми пальцами. Небо вмиг потемнело, тяжёлый вздох пронёсся над лесом, словно сама земля вздохнула тяжко. А Кулапиха всё быстрее читает, всё громче.
Смотрит Марья – покрывало на мёртвом поползло, упало с гроба, дрогнули веки у покойного и внезапно распахнул он глаза и сел во гробе, мутным взглядом обвёл всех – страшный, раздутый. Марье вдруг вспомнились полчища пауков, что лезли к нему в рот нескончаемым потоком.
Закричала Марья от ужаса, а Кулапиха расхохоталась довольно:
–Что, Марья, страшно? Ну ничего, скоро всё закончится. А там вернёмся мы в деревню и на кладбище пойдём, пусть все думают, что чин чином похоронили мы Илюшеньку моего.
– Думают?…
– Да, думают! Потому как на самом-то деле тульпу мы похороним, пустышку, а настоящий Илюшенька будет и дальше жить.
– Так ведь умер он! – со слезами ужаса прошептала Марья, – Умер! Обман это всё.
– Обман, не обман, бабушка надвое сказала, а будете вы с Илюшей муж да жена теперь.
– Не понимаю я ничего, – вскричала Марья, – Ты сказала, что хочешь обряд провести, какой испокон веков в деревне нашей был. Я думала, что до погоста провожу Илью, и всё на этом, а что же это творится?
– Творится то, что блажь одна этот ваш
