– Куда ты деньги дела? – допытывался Харитон Артемьич.
– Полуянову послала… Ведь он мне муж, тятенька, а в Сибири-то где ему взять?
– Врешь, все врешь… Все вы врете.
Полуянов как-то совсем исчез из поля зрения всей родни. О нем не говорили и не вспоминали, как о покойнике, от которого рады были избавиться. Харитина время от времени получала от него письма, сначала отвечала на них, а потом перестала даже распечатывать. В ней росло по отношению к нему какое-то особенно злобное чувство. И находясь в ссылке, он все-таки связывал ее по рукам и по ногам.
Жизнь в родительском доме была уже совсем не красна. Харитон Артемьич по временам впадал в какое-то буйное ожесточение, и с ним приходилось отваживаться, как с сумасшедшим. Он проклинал дочерей и зятьев, а весь остальной мир обещал привлечь к суду. Для последнего у него были свои основания. Стеариновый завод работал в убыток и требовал все новых расходов. Шахма денег больше не давал, а у Ечкина их никогда не было. Давила главным образом конкуренция с «казанскою свечой». Харитон Артемьич, как на службу, отправлялся каждый день утром на фабрику, чтобы всласть поругаться с Ечкиным и хоть этим отвести душу. Ечкин выслушивал все совершенно хладнокровно и говорил постоянно одно и то же:
– Вот вы теперь ругаетесь, а потом благодарить будете.
– Отдай мои деньги, ничего знать не хочу!..
Ечкину оставалось только пожимать плечами, точно его просили снять с неба луну. Собственно, он уже давно вышел из своей роли и сидел на фабрике, что совсем было не его делом. Представлялось два выхода: найти четвертого компаньона или заложить фабрику в банке. Последнее равнялось собственному признанию своей несостоятельности, и Ечкин медлил. В конце зимы он, наконец, подыскал компаньона – это был Евграф Огибенин. Коммерсант последней формации жаждал примазаться к какому-нибудь модному промышленному предприятию и попался на удочку. Ечкин получил с него деньги и сейчас же уехал в Петербург, где по выданной ему доверенности заложил б одном из столичных банков и стеариновую фабрику. В общем эти операции дали ему около полутораста тысяч, и Ечкин как добросовестный человек ровно на эту сумму выслал компаньонам векселей.
Беда не приходит одна, и Малыгин утешался только тем, какого дурака свалял Еграшка-модник, попавший, как кур во щи. Благодаря коварству Ечкина фабрику пришлось совсем остановить. Кредиторы Ечкина в свою очередь поспешили наложить на нее свое запоздавшее veto. Но Харитон Артемьич не терял надежды и решил судиться, со всеми судиться – и с Ечкиным, и с Шахмой, и с Огибениным, и с дочерьми.
– Всех в бараний рог согну! – кричал он, расхаживая по своему кабинету в халате. – Я им покажу!..
Лучшее утешение в несчастии, как известно, – чужие несчастия. За этим дело не стало. В великом посту приехал в Заполье старик Колобов и завернул навестить Харитона Артемьича.
– А! пришел посмотреть на голого свата! – встретил его Малыгин, впадая в ожесточенный тон. – Вот полюбуйся… Один халат доченьки оставили из милости.
– Все под богом ходим, Харитон Артемьич, – уклончиво ответил Михей Зотыч, моргая и шамкая. – Господь даде, господь отъя… Ох, не возьмем с собой ничего, миленький! Все это суета.
– Нечего сказать, хороша суета!.. А ты-то зачем приехал к нам? Небойсь в банк хочешь закладываться? Ха-ха… У всех теперь одна мода, а ваши мучники готовы кожу с себя заложить.
– Уж как бог даст… да… – шамкал Колобов. – Оно тово, действительно поджимают нас, очень поджимают… У вас в городе-то лес рубят, а к нам щепки летят.
– Так, так, сватушка. У тебя и рука в банке своя… Галактион-то вызволит.
– Уж это што говорить – заступа… Позавидовал плешивый лысому. По-твоему хочу сделать: разделить сыновей. Хорошие ноне детки. Ох-хо-хо!.. А все суета, Харитон Артемьич… Деток вон мы с тобой судим и рядим, а о своей душе не печалуемся. Только бы мне с своим делом развязаться… В скиты пора уходить. Вот вместе и пойдем.
– Нет, брат, шалишь! Я сперва еще всех на подсудимую скамью запячу! Жив не хочу быть, пока не оборудую этого самого дела!
– Крутенек ты, сватушка, как я погляжу, а на сердитых иоду возят.
– Ничего, авось за собакой камень не пропадет! Я теперь на отчаянность пошел… С голого, что со святого, – взять нечего.
Старики разговорились. Все-таки они были свои и думали одинаково, не то что молодежь. Михей Зотыч все качал своею лысою головой и жаловался на худые дела.
– Ох, плохо будет, сватушка, всем плохо!.. Ведь можно было бы жить, и еще как можно, если бы все не набросились строить мельницы. По Ключевой-то теперь стоном стон стоит… Так и рвут, так и рвут. Что только и будет!..
– Зачем две-то новых мельницы выстроил?
– А затем, сватушка, что три сына у меня. Хотел каждому по меленке оставить, чтобы родителя поминали… Ох, нехорошо!.. Мучники наши в банк закладываются, а мужик весь хлеб на базары свез. По деревням везде ситцы да самовары пошли… Ослабел мужик. А тут водкой еще его накачивают… Все за легким хлебом гонятся да за своим лакомством. Что только и будет!..
– Чему быть-то? Ничего не будет.
– А бог-то? Не потерпит батюшко нашего зверства… Божий дар травим да беса тешим.
Михей Зотыч прожил в Заполье недели две и, по обыкновению, обошел весь город и везде побывал. За десять лет город нельзя было узнать, и старик только качал головой. Все-то по-новому, по-модному, на отличку. Старинку как метлой вымело. Побывал Михей Зотыч и на новой вальцовой мельнице Луковникова и уже не знал, дивиться ему или нет. Это была уже не мельница, а целая фабрика. Даже жаль делалось, как гоняют хлеб по всем пяти этажам, с жернова на жернов, между валами, по ситам, веялкам и самотаскам. Завернул Михей Зотыч и к Замараеву. Тут дело верное – без обрезков и без моды. Закончились эти путешествия новым банком, где встретил Михея Зотыча старый приятель Вахрушка.
– Здравствуй, чиновник, – говорил Колобов, разглядывая Вахрушкину ливрею. – Шут не шут, а около того.
– Вот и вы на нашу мельницу завернули, Михей Зотыч, – отвечал в гон Вахрушка. – У нас чистая работа.
– Пришел в сапогах, а ушел босиком? На что чище… Вон и ты какое себе рыло наел на легком-то хлебе… да. Что же, оно уж завсегда так: лупи яичко
– не сказывай, облупил – не показывай. Ну, чиновник, а ты как думаешь, возьмут меня на вашей мельнице в заклад?
– Как же можно, Михей Зотыч, чтобы вам не дали под заклад… Всякие народы закладываются, а вам-то на особицу дадут.
– Так, так, миленький… Верно. Когда волк таскал – никто не видал, а когда волка потащили – все увидели.
Заручившись кредитом, Галактион полетел в Тюмень, где у него уже был на примете продававшийся пароход. Правда, что пароход был старой конструкции, вообще дрянной, но тюка и он мог служить. Главное, чтобы не откладывать дела в долгий ящик. По пути Галактион прихватил и две небольшие баржи. Зимы оставалось немного, и нужно было поспевать. Из Тюмени он проехал на Городище, которое уже давно арендовал у крестьян. План пристани, контор и амбаров был заготовлен раньше, и теперь приходилось только его выполнять. Работа на мысу закипела, как по щучьему веленью. Камень и лес были заготовлены Галактионом еще раньше. Одним словом, все было предусмотрено до последних мелочей.
Ровно через две недели на Городище уже стояла новая пятистенная изба, в которой Галактион и поселился. Тут была и контора, и его квартира, и склад. Никогда еще Галактион не торопился в такой степени и никогда не чувствовал себя так хорошо. Каждый удар топора, раздававшийся на Городище, осуществлял его заветную мечту. Утром он вставал в пять часов, а ложился спать позже всех. С одной стороны, было неудобно, что река Ключевая была судоходна до Заполья только в полую воду, а с другой стороны, это неудобство представляло для Галактиона большие выгоды. Он вот здесь, на Городище, только чувствовал себя дома и был рад, что город далеко. Заполье ему давно надоело, да и не любил он его никогда. А здесь так хорошо. Под рукой были только те люди, которые были нужны, и больше никого. Галактион блаженствовал и смотрел на Тобол с чувством собственности, как на лошадь-новокупку.
В Заполье Галактион приезжал только на несколько часов, когда бывали заседания банковского правления. Здесь он, между прочим, встретился и с отцом.
– Здравствуй, сынок, – остановил его Михей Зотыч. – Аль не узнал родителя?
– Виноват, папаша… Как это вы сюда попали?
– По делу, сынок, по делу… Хочу отведать, как деньги из банка берут.
– Что же вы мне не писали раньше? Я устроил бы все вперед.
– Спасибо, сынок… Не привык я чужими руками жар загребать. Да и тебе-то некогда… Сказывают, пароходы заводишь?
– Завожу, родитель.
– Так, так… А денег где взял?
– Добрые люди дали.
– Люди-то добрые, а чужие денежки зубасты, милый сын… Не по себе дерево гнешь.
– Уж как бог даст, папаша… Я еще молод, в охотку и поработать. Приезжайте, папаша, посмотреть как-нибудь.
