«Вот, б а р ы н я, делается чего на свете!..» - сказал, запирая ворота, Карп.
Дариньку удивило и даже испугало, что Карп назвал ее почему-то «барыней». С того дня так он и называл ее. Почему - Даринька не знала. И не спрашивала его об этом.
19 марта, день памяти мучеников Хрисанфа и Дарии, - было это великим постом, в субботу, - Даринька причащалась. Придя из церкви, благостная и просветленная, она увидела на столе корзину белых гиацинтов и большой торт, любимый ее, из сбитых сливок, от немца на Петровке, где когда-то пила она шоколад с Димой, подумала с грустной нежностью, что Виктор Алексеевич все-таки не забыл, что сегодня день ее Ангела,- а она ему не говорила, - и улыбнулась на торт со сливками: «Забыл, что сегодня пост». И увидела вложенную в бумажное кружево карточку. У Дариньки захолонуло сердце, когда читала она написанное знакомым почерком: «С Ангелом, Дари!» Она стала осматривать гиацинты, и там, в кудрявых, хрупких, будто из снежного фарфора, колокольчиках, пряталась такая же точно карточка, с теми же грустными словами, - почувствовалось так Дариньке, - «С Ангелом, Дари!»
Вернувшись со службы и узнав все, Виктор Алексеевич почувствовал себя раздавленным: Даринька не напоминала, а он забыл, что сегодня ее день Ангела. В раздражении он не мог удержаться и спросил Дариньку: «Ты ему писала?..» Она покачала головой. Он сказал: «Ты права, что не удостоила меня ответом». Она ему предложила, не подумав, торта. Его передернуло, он вскочил и крикнул: «Ты… научилась издеваться!..» После он целовал ей руки, просил прощения. Торт отослали в детскую больницу: ни Анюта, ни Прасковеюшка, ни Карп не ели постом скоромного.
В конце марта - двухлетие их встречи - адвокат по разводным делам сообщил, что, ознакомившись с делом, он пришел к выводу, что развода добиться не удастся. Противная сторона заявляет, что супружескую верность нарушил истец: бесспорное доказательство - открытое его сожительство с бывшей послушницей Страстного монастыря, цеховой Дарьей Королевой. Госпожа Вейденгаммер развода пока не требует, а начинает процесс о взыскании на содержание детей и ее самой в соответствии с ожидаемым наследством. Если же намерены настаивать на разводе, ее адвокат представит консистории дело из архива монастыря «о побеге белицы, цеховой Дарьи Королевой при соучастии инженера В., к последнему».
События устремлялись, узлы как-то сами рассекались: все совершалось как по плану,- «выталкивало и направляло, куда н у ж н о».
В апреле на Фоминой другой адвокат доложил о положении дела о наследстве. Бийские прииски дают остаток по активу в 18 тысяч. Компаньоны-англичане предлагают 20 при ликвидации без суда. По договору процесс придется вести в Иркутске. Можно, конечно, потягаться, вытащить кое-что еще. Виктор Алексеевич судиться не захотел. «Миллионный» дом на Тверском бульваре «висит на волоске», подрядчик Р. требует по второй закладной с процентами за три года, предлагает оставить дом за собой, с переводом долга кредитному обществу, и соглашается дать в очистку только из уважения 25 тысяч чистоганом. Можно довести и до торгов, но можно и промахнуться ввиду начинающейся войны. После переговоров подрядчик накинул еще пятерку, и Виктор Алексеевич согласился. Сказал Дариньке: «От наших миллионов осталось только полсотни тысяч». Даринька сказала: «Довольно с нас». Дом на Тверском бульваре стал называться «Романовкой», а над Виктором Алексеевичем смеялись, называли «инженером-бессребреником».
В начале мая приятель сообщил из Петербурга, что за проект назначили Виктору Алексеевичу «в поощрение» три тысячи, и советовал выждать время, а пока согласиться принять участок между Орлом и Тулой, старшим инженером движения в Мценск. Виктор Алексеевич понял, что его выживают из Москвы: у бывшего тестя большие связи в управлении дороги. В раздражении он решил было бросить службу. Но случилось «странное совпадение»…
В самый тот день, как пришло письмо от приятеля, он искал в газетах для Дариньки на лето спокойную дачу-усадебку, чтобы переменить место и впечатления, и прочел,- бросилось в глаза: «Под Мценском, на живописной Зуше…» Под М ц е н с к о м! По случаю семейного раздела продавалась недорого, за 12 тысяч, барская усадьба-дача Уютное, с лесом, лугами по речке Зуше. яблочный сад, парк, вишенник, лошади, охота, лодки, рядом церковь… Что-то ему мелькнуло… когда прочитал он - «Уютное»… н поразило, что - т о ж е М ц е н с к, и…- что-то такое связано с… Уютное?.. Не мог припомнить. Эти места он знал, не раз там бывал, в разъездах,- тихие места, лесные. Даринька леса любила… Он поглядел на карту. Мценск, Горбачево, Козельск, Тихонова Пустынь, Жиздра… Козельск?.. там эта знаменитая Оптина пустынь. Задумался,- и, «неожиданно для себя», спросил Дариньку, проносившую стопочку белья: «Дара… хочешь хозяйничать, помещицей?» Она остановилась. «Это… в деревне?» «Да, в барской усадьбе, называется Уютное… у нас будут лошади, цветы, сад… Ты лошадок любишь…» - сказал он ласково, как ребенку. Она улыбнулась светло. «Да, я люблю лошадок».- «Там большие леса, близко Оптина пустынь и рядом церковь, в селе… Уютное!..» И он вспомнил, что ему мелькнуло в мыслях. Она быстро спросила, запыхавшись: «Это почему? мы едем, да?» Он смотрел, как светилось ее лицо. «Если ты хочешь, мы уедем совсем туда… будешь кататься на лошадках, править, сажать цветы… вишни, яблоки… и там большие монастыри, старинные…» - «Большие монастыри?!..» - повторила она, светясь. «Да, большие монастыри…»- сказал он шепотом, вспомнив вдруг, как она недавно говорила, что в и д е л а…- «и там б о л ь ш и е м о н а с т ы р и…». «Ты сказал… называется Уютное?..»-перебила она его, радостно осветив глазами. Он посмотрел в газету: «Да… Уютово… но это одно и то же».-«Уютово… так и написано?..» И они встретились глазами. Их мысли встретились, но они не сказали, о чем подумали. Вспомнили оба счастливый день, морозный, ясный, монастырь и матушку Виринею-прозорливую: «Господь вас обоих и пожалеет, обоих и привеет, как листочки, в уюточку». Даринька положила на стол белье, сложила под шеей руки, ладошками… «Хочешь?..» - спросил он ее опять. «Хочу!.. - вскрикнула она с радостной мольбой.-Господи! так… хочу, хочу!..» И в глазах ее заблестели слезы. Он взял ее руку, поцеловал и почувствовал легкость в сердце. «Мы уедем… тебе понравится»,-сказал он. Она перекрестилась и тихо, будто в себя, сказала: «Там будет хорошо».
Решилось сразу. Виктор Алексеевич телеграфировал, что принимает Мценск. Съездил, взглянул - и купил усадьбу. Вернулся легкий. Дом оказался приятным, светлым, сад распускался, было благоуханно, тихо, в кустах по речке заливались соловьи, куковала в бору кукушка. Начали готовиться в отъезду.
В половине мая, когда Виктор Алексеевич был на службе, Даринька выкапывала из клумбы маргаритки, чтобы снести на кладбище, матушке Агнии и Виринее-прозорливой. Было жарко, полдень, нежилась сирень на солнце, Даринька нарвала сирени. Когда ломала сирень, услыхала, что кто-то за кустами. Выглянула - и оторопела: Дима?!.. Вагаев шагал по клумбам в белой блиставшей куртке, придерживая саблю, позванивали знакомо шпоры. Пряча лицо в сирень, Даринька смотрела неподвижно. «Не ждали? - крикнул Вагаев, запыхавшись. - Только на минутку, мимоездом… не мог не…» Черные его глаза сияли. Он снял фуражку и положил на куст сирени. «Не сердитесь? - спросил он, как когда-то.-Я вас встревожил, милая Дари?..» - «Нет, я рада…- шептала Даринька оторопело,- Виктор Алексеевич на службе, я такая грязная: копалась. Вы… проездом?..» - «Да, в армию. Сядемте, Дари…- показал он на старую скамейку.- Ваше письмо я понял. И ваше «невозможно» тоже… понимаю. Писал вам… У вас чудесно, все сирень… Можно?..-потянул он.из букета ветку.- Светлая вы какая… Дари!..»
Даринька была в белом пикейном платье, с длинными косами, как она ходила дома. Пряталась в букет, дышала. Вагаев саблей царапал землю.
«Виктора не увижу. Скажите, заезжал проститься. Скажите, что… Не закрывайтесь, дайте на вас глядеть. Чудесная… стали еще юней… Ну, зачем же плакать… Можно?..» Он поднял ее руку и поцеловал. «Вся в земле… я маргаритки… вы… на войну?» - «Да, в армию. Я вас встревожил, но я не мог не…» - говорил он ей, ее руке, поглаживая тихо. «Нет, вам я рада…- через силу сказала Даринька,- мы тоже… уезжаем, совсем… в Мценск…» - «Мценск? Вот как… Знаю, как раз поеду мимо. Мы еще встретимся, Дари? правда, мы встретимся…?» - «Да, мы встретимся».
Вагаев взял с куста фуражку.
«Я счастлив, что еще раз увидел… вас, чудесную! и все - чудесно! Милая Дари, мы остаемся вечными друзьями, да?..» - «Да…- сказала через слезы Даринька, уже не видя,- дайте… я перекрещу вас… Дима…» - «Да, перекрестите. Мама крестила, а теперь вы, другая милая…» Не видя, Даринька утерла сиренью слезы. Он склонился к ней. Она его перекрестила, истово, смотря в глаза, притронулась руками к темной голове, к играющим височкам, все таким же, поцеловала над глазами. Он поцеловал ее у бровки. «Не буду больше вас… пора… как взволновался, увидал вас… но перед вами мне не стыдно… Ну, до свидания, Дари… до сви-дания?..» - «Да…» - шепнула она вздохом, ничего не видя. «Дайте мне…» - потянул он белую сирень, какой она утерла слезы. «Все возьмите…» - «Нет, только э т у, вашу… Нежный ангел!.. Помните, Дари… ведь это правда, это не стихи… «Прости, он рек, тебя я видел… и ты… н е д а р о м мне сиял…» Это - з д е с ь. Я счастлив, Дари… я очень счастлив… очень! я в и д е л вас. Вот, смотрю на вас, запоминаю… Дари!..» Он держал ее руку и смотрел, запоминал. Даринька помнила: в глазах его блестели слезы, «Ну… до
