не попадает, живот сводит, ноги и руки ходуном ходят. И думать ни о чем невозможно – в голову как ледяного бетона налили…
В такой день от трех деревушек возвращался в город маршрутный автобус – не новый, но еще крепкий ПАЗ. Дождя хоть и не было, но по окошкам стекали мутные, вязкие капли. Внутри вертикально стекали, а снаружи боком, сдуваемые ветром движения.
За окнами с обеих сторон одно и то же: лесополосы, а дальше поля, и снова лесополосы, и снова поля до далеких увалов. Тополя почти голые, кое-где висят сморщенные листья. Но вот один весь в серой и пышной листве. Не выдержал летней засухи. Живые сбрасывают листву, а ему, мертвому, не надо. Мертвому всё равно.
Летом и нескольких рейсов мало – постоянно битком, а сейчас в автобусе человек пять, не считая водителя и кондуктора. Но куда в такую погоду… По городу не погуляешь, разве что в магазины за самым необходимым.
ПАЗ выбрался с ухабистой районной дороги на федеральную и побежал резвее. И люди стали пытаться подрёмывать, пряча руки в рукава курток и плащей, носы в воротники, шарфы. Но дремать не получалось – в салоне, кажется, стало еще холоднее.
– Водитель, включите печку, – потребовала одна из женщин.
– Да включена.
– Колотун страшный просто.
– Может, форточка открыта где. Поглядите.
Никто из пассажиров не двинулся проверять, тогда встала кондуктор, прошла, заглядывая под короткие шторки с бахромой.
– Всё закрыто. – Наклонилась, пощупала железный выступ с левой стороны салона. – И печка греет. Одеваться надо теплей.
Сама она была в зимнем пуховике, сапогах с высокими голенищами. В голенища заправлены шерстяные штаны.
– Организм не привык к холоду, вот и мерзнем, – объяснил пожилой здоровенный мужчина с седыми короткими волосами. – В пятницу еще жара стояла какая, я в одной майке работал, а сегодня вон…
– Заморозки скоро, – прозвучал грустный вздох.
– При такой погодке нескоро. Погниет просто всё.
Заморозки уже были, недели две назад. Несильные. Прибило помидоры, огурцы, что росли на грунте, а картошка стояла бодрая. Копали ее с сожалением – понимали, пора, а душа просила повременить: пускай еще порастет. Кто выкопал да высушил, успел спустить в подполья и погреба, сейчас радовались. Другие сердились на себя, глядели на небо, искали солнца…
Пейзаж за окнами тот же и тот же. Поля, лесополосы. Иногда своротки к другим деревням. Деревень отсюда не видно, они далеко – за полями, за увалами. Никто, наверное, из пассажиров там не бывал, но слышал с детства их названия: Нижняя Ничка, Верхняя Ничка, Коя, Каратуз, Мураново, Сухое Озеро… Когда-то манили они, эти названия, хотелось узнать землю вокруг, увидеть, но с годами желание гасло и погасло совсем. До города вот – и обратно. В свой дом, к своим привычным и никак не кончающимся делам.
Автобус стал притормаживать. Кондукторша встрепенулась. Глянула на водителя, куда-то наружу. Тем временем остановились, и передняя дверь, шикнув, открылась.
– Да нельзя здесь! – И кондукторша вскочила, загородила собой вход в автобус.
– Пустите… Я замерзла, – голос с улицы.
– Нет остановки! Закрывай, поехали! – Испуганно-сердитые вскрики кондукторши. – Слышишь?
Водитель послушно закрыл дверь. Медленно тронулся.
– Да есть остановка, – размазывая влагу на стекле, сказал здоровенный, седой. – Вон и знак. Вы чего?
И остальные пассажиры зашевелились, загудели.
– У нашего маршрута нет! И билетов нет таких!
– Да пустите вы человека.
Словно надеясь, что кондукторша передумает, водитель не разгонялся, катил пока по обочине, хрустя гравием.
– Нельзя! Нас отслеживают!
– Да кто отслеживает? Эти, квадрокоптеры?
– ГЛОНАСС, – уже спокойно или, вернее, успокоенно ответила кондукторша, тем более что ПАЗ бежал теперь с прежней скоростью. – Шофер новый, не привык…
– Ну вы даете, – усмехнулся другой пассажир, не здоровенный и не седой, и в этой усмешке все услышали презрение. – Чтоб человека не подобрать…
Кондукторша встрепенулась снова, хотела заругаться, но вместо этого почти заплакала. Не слезами, а голосом:
– Нам такие штрафы за это… Есть маршрут с определенными остановками. Эта остановка в маршруте не значится… Что я, по своей воле, что ли… Не надо из меня зверя какого-то делать…
Отвернулась и стала обиженно смотреть в окно. Может, и не видела там ничего, а так смотрела, слепо.
Пассажиры повздыхали осуждающе, повозились, прячась в свою одежду, и затихли.
Двое стариков копали могилу, один сидел рядом на перевернутом ведре.
– Думал, Юрка мне выроет, а вот как получилось…
– Примкнулся бы. Рвешь душу.
– Не могу я молчком.
– А я твои стоны не могу слушать. Если я рассупонюсь и Евгенич вон, что делать будем? И себе тоже нарыть и лечь?
– Что ж ты мне и погоревать не даешь, Валер…
– Потом погорюем. На поминках.
– Себе не прикажешь, когда горевать.
– Рой давай.
– Слушай, чего ты мне всё указывашь?!
– Паш, не нарывайся.
– Хорош лаяться, мужики. Кого сменить, может?
– Да сиди, Евгенич, куда тебе…
– Пока никуда. Я пока не собираюсь.
– Хм, Юрка тоже не собирался. Всё бегал, бегал…
– А что его в город-то не отправили? Положено в морг там, вскрытие…
– Если странная смерть или этот… криминал – увозят. А он – сам. Ну, то есть естественная смерть.
– Естественная… в сорок три…
– Ну, с сердцем ведь у него давно было. Вот и случилось. Фельдшерица приезжала, написала – инфаркт. А до города сколько везти… К тому же Настя здесь его похоронить настояла.
– И правильно – что ему там, на районном… Кто приглядит? Через полгода и могилку не найдешь… Чего, давайте сменю.
– Да сиди, Евгенич, успеешь.
– Неудобно.
– Извиняй, стул не захватили.
– Ох ты остроумец какой, Валер. Молодым, помню, слушал всё, а теперь так и шпаришь.
– Ну, наслушался, научился на старость лет…
– Да-а, на Юрку большая надежда была. Без него сгинет деревня. Когда эта приехал с ним, думал: вот сейчас рассада пойдет. А она через две недели, что ли, сбежала… Как ее? Алёна? Алина?..
– Да какая разница – что была, что нет.
– А Юрка страдал без нее…
– Без бабы любой застрадат. Даже нам надо кого помять иногда.
– Как эт – кого! Ты, Валерка, гляди, у тебя жена живая.
– Да я так, Евгенич… Я так…
– Так он, хм… Сменить?
– Уговорил. Тут легче пошло – песок.
Старик Павел, опираясь на лопату, выбрался из прямоугольного углубления, а старик Евгенич занял его место. Павел присел на ведро, вытряхнул из пачки сигарету. Сделал пару затяжек, вздохнул:
– Ну и ее понять можно, конечно.
– Кого?
– Ну, Алёну… Алину.
– В смысле – понять?
– Как ей здесь – ни газа, ни воды. От колодца не натаскаешься.
– Наши до сих
