рассказывать — с таким напором и болью, словно «ционжка справа», «тяжелая история», толкала его изнутри, срывала все замки и рвалась наружу, к первому встречному. И если б не его тусклое лицо человека, совершенно не способного к выдумке, можно было бы подумать, что он пробует выжать из нас слезу на предмет чаевых.
Все просто, пани: моя сестра, млодша сиострычка , Агнешка, пять лет тому приехала сюда с другом на вакацье. И здесь они наняли так гондолу, на полчаса. Вот эту самую холерна крыпа , на ней Марио работал. И вот, шановна пани , Марио влюбился в Агнешку, а она полюбила его. Владеку, ма сэнь розумець , это было горько, Владек набил Марио морду и уехал один, а она тут осталась. Но еще два раза Владек приезжал за ней сюда и дрался смертным боем с Марио… Но ничего ему не помогло, потому что у Агнешки и Марио была вьелька милощьчь , понимаете, зэ биг лав, тут ничего не попишешь…. А когда у них родилась Янка, они поехали на Сицилию показать ее родителям Марио. И это они сделали напрасно, потому что у Марио там давно были двух врогов , от которых он собственно, с Сицилии и бежал. Он думал, что приедет потихоньку, только покажет внучку старикам — девочка по просту лялечка , пани, я покажу фотографию, когда вернемся, вылитая Агнешка… Но те два брата, двух врогов , которые подстерегали Марио столько лет, они узнали, что он приехал. Наверняка не обошлось без негодяев соседей, пся крев! И эти парни… словом, они стреляли по его машине, и ционжко ранили его, и убили мою сестру. Мою млодша сиострычка . Агнешку. Девочку тоже задело, но слава богу, обошлось — она только ножку слегка подволакивает… Так вот вам причина, с чего я здесь вожу эту холерна крыпа … Я тогда сразу бросил учебу в политэхника , приехал — Марио не мог работать, у него прострелено легкое, а ведь это нагрузка. Это ционжка нагрузка, пани, скажу вам честно. Я быстро научился этому ремеслу, и все ничего, и уже два года кручусь здесь, но проблема: я вообще не могу долго быть на воде, у меня морская болезнь… Так только, немного тут и там, туда-сюда… Надо помочь Марио, жалко его. И Янку жалко, но они не хотят в Лодзь, ни за что…
— И этот бизнес кормит вас троих? И хватает?
Он помолчал, тяжело крикнул «Ои-и-и!», оттолкнувшись ногой от стены и заворачивая к тому месту под мостом, где взял нас…
— Владек помогает, – проговорил он, с облегчением накинул на сваю петлю каната, подтягивая гондолу к узкому, чуть не в две ладони шириной, деревянному причалу и явно радуясь, что наша прогулка подошла к концу. – Дает денег на девочку… Он благородный, но также еще и упрямый, такой упарты! — уверен, что Янка — его дочь…
Затем минут сорок мы втроем пили кофе в ближайшей кондитерской, тут же, в Гетто, на первом этаже старого дома с тяжелыми черными балками по потолку, рассматривали фотографию девочки — он носил ее с собой в бумажнике: действительно, хорошенькая, с длинноватым носиком, бровями-лодочками и кроткими большими глазами; при расставании добавили червонец — если можно сказать так об этой новой общей валюте, – не на чай, конечно, не подаяние, боже упаси! – просто, девочке на подарок. Но не больше, нет. У нас на Востоке так: любая, даже самая трогательная история, поведанная караванщиком, не влияет на окончательный расчет.
* * *
Венецианское стекло — оркестр, который, не смолкая, исполняет над твоим ухом прекрасную музыку. Сначала это восхищает, изумляет, доставляет наслаждение чуть ли не чувственное; потом устаешь и пытаешься отвести взгляд от фанфарных призывов и валторновых пассажей пурпура с золотом, лазури с солнечно-белыми жемчугами…
Да не тут-то было! Венеция вокруг повсюду: цвет торжествует и трубит по обе стороны улиц, кружит тебя флейтой на любой из площадей, заарканивает в переулках тонкой петлей из цветных бусин, вывешенных на дверях лавок; вскипает дружным тутти струнных в витринах, киосках, на скатертях дорогих ресторанов; цвет гремит, лезет в глаза, ощупывает, встряхивает, зазывает и в конце концов вытягивает у тебя, изможденного пением цветовых сирен, кошелек и выносит на берег, где, очнувшись, нащупываешь в карманах два пакетика с нитками третьесортных бус, купленных в беспамятстве на подарки…
После чего наступает обморочная тишина и плеск равнодушной воды в канале.
Словом, курортный городок Десензано на Лаго ди Гарда, где у нас были заказаны две последние ночи, показался благостной заводью — на такую, собственно, и выходила терраса нашего отеля: в ней тихо покачивались лодки и катера.
Впрочем, дом напротив, на другой стороне площади, – совершенно венецианского облика дом с витыми колонами, розетками и печными трубами на крыше, с круглыми, юбочкой, навершиями, – словно переглядывался с нами византийскими окнами второго и третьего этажей, в которых среди бордовых тяжелых портьер мелькали то и дело чьи-то плавные руки, а из дверей первого этажа два ленивых официанта по утрам выносили и расставляли на площади столы и стулья.
Там размещалось довольно заурядное кафе.
* * *
На главной площади Десензано на белом постаменте стоит святая Анжела с железным пропеллером на запрокинутой к небесам голове. Святая Анжела держит в левой руке то ли копье, то ли жезл, то ли посох. Правую прижала к груди.
Судя по надписям, выбитым на всех четырех сторонах высокого мраморного постамента, эта воительница — патронесса городка, и то ли жила в нем, то ли умерла, то ли в конце концов вознеслась на небо вживую, запустив железный пропеллер на макушке.
Она воинственна, сурова и к чему-то взывает — но вот понять бы, к чему. Тут иностранец бессилен. Иностранец не вглядывается в святых, он отдыхает.
Итальянцы, впрочем, тоже отдыхают — бары, траттории, пиццерии, остерии и прочие едальни полны, и по воскресным дням места следует заказывать заранее.
По воскресеньям на площади полукругом разворачивается стихийный базар.
Помимо всякого обожаемого мною хлама — тусклых бронзовых ламп без абажура, желтых от времени кружевных воротничков, пенсне с одним поцарапанным стеклом — а другого нет уже лет шестьдесят, – помимо надбитых вазочек, часов с кукушкой, старых венецианских масок со стертой позолотой на щеке, а также вездесущих африканских фигурок и аляповатых мексиканских тряпок, тут можно много чего найти и потрогать, шатаясь между столиками и лавками, над расстеленными на земле польскими и украинскими газетами, заваленными хохломой, гжелью, грудами янтаря и всевозможными поделками, что свозят сюда удалые садко-садковичи из Украины и Польши. Они и тут бодро перекрикиваются, наливая
