обе стороны ковровой дорожки — точно так, как должны будут встать придворные гости, — пересчитали и таким простодушным, чисто русским способом выяснили, сколько народу следует в конце концов допустить на церемонию… Теперь здесь был другой контингент, но солдатский дух все ощущался, — и Закутаров подумал, что в день инаугурации это символично: идеалом российской государственности всегда была и еще надолго останется казарма. Вопрос лишь в том, кто командир…
Нынешнего командира создал он, Закутаров. За год до выборов он собственноручно (впрочем, по поручению кремлевской администрации) набросал социально-психологический портрет политика, который, поставь такого у власти, смог бы наконец ввести страну в жесткие рамки государственного порядка. Работа увлекала. Воображение живо рисовало Закутарову и образ мыслей, и характер действий, и внешний облик будущего правителя России: невысокого роста, поджарый, энергичный в движениях. В сознании автора персонаж был уже настолько живым, что начинал иногда совершать совершенно неожиданные поступки. В какой-то момент, например, к удивлению автора («Какую шутку со мной Татьяна удрала»), этот (пока еще только литературный) герой решил, что в новогоднюю ночь он полетит на истребителе в Чечню — поздравить тамошние войска, — и Закутаров, потирая руки и похохатывая (так, вероятно, был доволен Пушкин, отправляя Татьяну замуж), внес полет на истребителе в программу будущей избирательной кампании.
Когда портрет был уже совсем готов, под этот виртуальный образ (внимательно изученный и одобренный в администрации) им же, Закутаро-вым, и был предложен вот этот спокойный симпатичный полковник КГБ с высшим юридическим образованием, свободно говорящий по-немецки, каратист с черным поясом, теперешний всеобщий любимец с рейтингом в 70 процентов. В этом творческом проекте («Ты, дружище, творил вдохновенно, как гений, как Леонардо», — говорил восторженный Костя Крутобоков, бывший уже тогда зам. главы администрации) Закутарову ассистировала Карина: она к тому времени имела широкий круг знакомств среди кремлевских жен и обладала ценнейшей «кадровой информацией». Она и обратила внимание Закутарова на мелькавшую время от времени в кремлевских коридорах неброскую физиономию: «Вдобавок ко всем его качествам (и это очень важно!) он еще, безусловно, станет секс-символом российской бюрократии, и все жены всех глав администраций всех уровней будут видеть его в эротических снах…» (Позже владелица художественной галереи Карина Молокан была назначена на должность советника Президента по культуре, но молва приписывала ей более широкое влияние в Кремле, за что она получила заглазное прозвище «Суслов в юбке»…)
Нет, результаты выборов не обрадовали Закутарова, но испугали: с такими процентами не Президента избирают, а царя-самодержца — хоть дочь принцессой-наследницей назначай… Но онто, Закутаров, вовсе не планировал окончательную и навсегда победу своего претендента. Он ведь не ради него старался, но (высокий стиль здесь уместен) ради будущего России (теперь он уже не ерничал, не говорил: «Спасение Расеи»). Расчет был, конечно, на выигрыш, но он надеялся, что будет и альтернативная фигура: 10–15 % голосов на тех выборах мог взять кто угодно из видных политиков-демократов, просто бросая вызов явным авторитарным тенденциям, которые были прописаны в программе закутаровского претендента. (Закутаров знал, что делает: авторитарные нотки — верный способ привлечь симпатии российского избирателя.) Альтернативный кандидат, конечно, не мог выиграть, но он был совершенно необходим стратегически: если вновь избранный Президент свернет с пути, намеченного Закутаровым, и станет угрозой демократии, то альтернативный кандидат, столь смело заявивший о себе, сможет через четыре года (или хотя бы через восемь лет) конкурировать уже всерьез — и он, великий Закутаров, поможет ему стать следующим Президентом России.
Но когда за месяц до выборов выяснилось, что никакой альтернативы не будет (ну, просто нет такого политика в России; несколько политических клоунов не в счет), стало страшно: ставка в игре оказалась слишком высока. Выиграв со своим кандидатом президентские выборы, не проиграл ли он демократическую Россию?
Такие вот сомнения тревожили его последние годы… Сомнения, которые он испытывал перед отъездом из Прыжа (целую ночь он тогда промучился: ехать — не ехать), свои художественные идеи той поры он теперь вспоминал редко и всегда с блуждающей улыбкой — как наивное мечтание. Словно всплывал в сознании романтический вальсок из «Времен года» Чайковского (хотя ничего подобного он в Прыже, конечно, не слушал — в лучшем случае пьяный аккордеонист из культпросветучилища играл «Подмосковные вечера» и еще почему-то фронтовую «Землянку»: «Вьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза…») и ощущался мягкий, уютный печной запах, который особенно сладок, когда входишь домой с мороза, а в избе и пол чисто вымыт, и печь истоплена, и ужин ждет тебя на столе, накрытый белым полотенцем; ну и, конечно же, сразу же вспоминались сладостные ночные ласки Шурки Большовой, тонувшей в мягких перинах, покрытых широкими белоснежными простынями (однажды по какому-то поводу он в шутку сказал, что плохо спит на грубом белье, но она приняла всерьез, специально ездила куда-то, из какой-то своей заначки купила тонкого полотна, сшила несколько огромных простыней, — нелепые полотнища, нелепо свисавшие с постели, — и ему ничего не оставалось, как только нежно поблагодарить ее, и она сияла, была счастлива, что угодила)… Он перебирал в памяти подробности той своей жизни, словно вспоминал счастливый сон: вспомнить-то, конечно, можно, но снова ощутить себя счастливым уже никак не получается. Навсегда проснулся.
Нет, не за карьерой он уехал из Прыжа. Вообще плевать он хотел на карьеру: в эту унизительную натужную игру он никогда не играл. Да и нужды не было: в политике все у него выходило само собой. Так же как и с женщинами — всегда все получалось само собой, без специальных усилий. Или не получалось, и тогда он легко переключался на что-то другое. На другую женщину. Или вообще с женщин на фотографию, или с фотографии на политику, и наоборот…
Дашуля вообще считала, что он стал государственным лицом только потому, что в свое время не заладилась их брачная жизнь — и он переключился. «Мне в ту пору хотя бы один оргазм в месяц или даже реже, — говорила она, — и я бы тебя никуда не отпустила. Жили бы мы с тобой до сих пор в Черноморске, нарожали бы детей, был бы ты счастливым мужем, примерным семьянином, хорошим учителем истории и любителем-фотографом… Ходили бы к морю, читали стихи… Но увы, в постели у нас не получилось, возникли комплексы, и пожалуйста: я — в психушку, ты — самоутверждаться в политике… Ты ведь, миленький, и из Прыжа не хотел уезжать только потому, что твоя Шурка, видимо, была тебе идеальная пара. Никакая политика не нужна была…»
«Да, да, в этом есть какая-то истина, — смеясь, соглашался Закутаров, —
