Впереди, шагах в трехстах, начинался сосновый бор. Я посмотрeл туда и, клянусь, почувствовал, что все это уже знаю! Да, теперь я вспомнил ясно: конечно, было у меня такое чувство, я его не выдумал задним числом, и этот желтый столб… он многозначительно на меня посмотрeл, когда я оглянулся, — и как будто сказал мнe: я тут, я к твоим услугам, — и стволы сосен впереди, словно обтянутые красноватой змeиной кожей, и мохнатая зелень их хвои, которую против шерсти гладил вeтер, и голая береза на опушкe… почему голая? вeдь это еще не зима, — зима была еще далеко, — стоял мягкий, почти безоблачный день, тянули «зе-зе-зе», срываясь, заики-кузнечики… да, все это было полно значения, все это было недаром…
«Куда, собственно, прикажете двинуться? Я дороги не вижу».
«Нечего миндальничать, — сказал Ардалион. — Жарьте, дорогуша. Ну да, прямо. Вон туда, к тому просвeту. Вполнe можно пробиться. А там уж лeсом недалеко».
«Может быть, выйдем и пойдем пeшком», — предложила Лида.
«Ты права, — сказал я, — кому придет в голову украсть новенький автомобиль».
«Да, это опасно, — тотчас согласилась она, — тогда, может быть вы вдвоем (Ардалион застонал), он тебe покажет свое имeние, а я вас здeсь подожду, а потом поeдем в Вальдау, выкупаемся, посидим в кафе».
«Это свинство, барыня, — с чувством сказал Ардалион. — Мнe же хочется принять вас у себя, на своей землe. Для вас заготовлены кое-какие сюрпризы. Меня обижают».
Я пустил мотор и одновременно сказал: «Но если сломаем машину, отвeчаете вы».
Я подскакивал, рядом подскакивала Лида, сзади подскакивал Ардалион и говорил: «Мы сейчас (гоп) въeдем в лeс (гоп), и там (гоп-гоп) по вереску пойдет легче (гоп)».
Въeхали. Сначала застряли в зыбучем пескe, мотор ревeл, колеса лягались, наконец — выскочили; затeм вeтки пошли хлестать по крыльям, по кузову, царапая лак. Намeтилось впрочем что-то вродe тропы, которая то обрастала сухо хрустящим вереском, то выпрастывалась опять, изгибаясь между тeсных стволов.
«Правeе, — сказал Ардалион, — капельку правeе, сейчас приeдем. Чувствуете, какой расчудесный сосновый дух — роскошь! Я предсказывал, что будет роскошно. Вот теперь можно остановиться. Я пойду на развeдку».
Он вылeз и, вдохновенно вертя толстым задом, зашагал в чащу.
«Погоди, я с тобой!» — крикнула Лида, но он уже шел во весь парус, и вот исчез за деревьями.
Мотор поцыкал и смолк.
«Какая глушь, — сказала Лида, — я бы, знаешь, боялась остаться здeсь одна. Тут могут ограбить, убить, все что угодно».
Дeйствительно, мeсто было глухое. Сдержанно шумeли сосны, снeг лежал на землe, в нем чернeли проплeшины… Ерунда, — откуда в июнe снeг? Его бы слeдовало вычеркнуть. Нeт, — грeшно. Не я пишу, — пишет моя нетерпeливая память. Понимайте, как хотите, — я не при чем. И на желтом столбe была мурмолка снeга. Так просвeчивает будущее. Но довольно, да будет опять в фокусe лeтний день: пятна солнца, тeни вeтвей на синем автомобилe, сосновая шишка на подножкe, гдe нeкогда будет стоять предмет весьма неожиданный: кисточка для бритья.
«На какой день мы с ними условились?» — спросила жена.
Я отвeтил: «На среду вечером».
Молчание.
«Я только надeюсь, что они ее не приведут опять», — сказала жена.
«Ну, приведут… Не все ли тебe равно?»
Молчание. Маленькие голубые бабочки над тимьяном.
«А ты увeрен, Герман, что в среду?»
(Стоит ли раскрывать скобки? Мы говорили о пустяках, — о каких-то знакомых, имeлась в виду собачка, маленькая и злая, которою в гостях всe занимались, Лида любила только «больших породистых псов», на словe «породистых» у нее раздувались ноздри).
«Что же это он не возвращается? Навeрное заблудился».
Я вышел из автомобиля, походил кругом. Исцарапан.
Лида от нечего дeлать ощупала, а потом приоткрыла Ардалионов портфель. Я отошел в сторонку, — не помню, не помню, о чем думал; посмотрeл на хворост под ногами, вернулся. Лида сидeла на подножкe автомобиля и посвистывала. Мы оба закурили. Молчание. Она выпускала дым боком, кривя рот.
Издалека донесся сочный крик Ардалиона. Минуту спустя он появился на прогалинe и замахал, приглашая нас слeдовать. Медленно поeхали, объeзжая стволы. Ардалион шел впереди, дeловито и увeренно. Вскорe блеснуло озеро.
Его участок я уже описал. Он не мог мнe указать точно его границы. Ходил большими твердыми шагами, отмeривая метры, оглядывался, припав на согнутую ногу, качал головой и шел отыскивать какой-то пень, служивший ему примeтой. Березы глядeлись в воду, плавал какой-то пух, лоснились камыши. Ардалионовым сюрпризом оказалась бутылка водки, которую впрочем Лида уже успeла спрятать. Смeялась, подпрыгивала, в тeсном палевом трико с двуцвeтным, красным и синим, ободком, — прямо крокетный шар. Когда вдоволь накатавшись верхом на медленно плававшем Ардалионe («Не щиплись, матушка, а то свалю»), покричав и пофыркав, она выходила из воды, ноги у нее дeлались волосатыми, но потом высыхали и только слегка золотились. Ардалион крестился прежде чeм нырнуть, вдоль голени был у него здоровенный шрам — слeд гражданской войны, из проймы его ужасного вытянутого трико то и дeло выскакивал натeльный крест мужицкого образца.
Лида, старательно намазавшись кремом, легла навзничь, предоставляя себя в распоряжение солнца. Мы с Ардалионом расположились поблизости, под лучшей его сосной. Он вынул из печально похудeвшего портфеля тетрадь ватманской бумаги, карандаши, и через минуту я замeтил, что он рисует меня.
«У вас трудное лицо», — сказал он, щурясь.
«Ах, покажи», — крикнула Лида, не шевельнув ни одним членом.
«Повыше голову, — сказал Ардалион, — вот так, достаточно».
«Ах, покажи», — снова крикнула она погодя.
«Ты мнe прежде покажи, куда ты запендрячила мою водку», — недовольно проговорил Ардалион.
«Дудки, — отвeтила Лида. — Ты при мнe пить не будешь».
«Вот чудачка. Как вы думаете, она ее правда закопала? Я собственно хотeл с вами, сэр, выпить на брудершафт».
«Ты у меня отучишься пить», — крикнула Лида, не поднимая глянцевитых вeк.
«Стерва», — сказал Ардалион.
Я спросил: «Почему вы говорите, что у меня трудное лицо? В чем его трудность?»
«Не знаю, — карандаш не берет. Надобно попробовать углем или маслом».
Он стер что-то резинкой, сбил пыль суставами пальцев, накренил голову.
«У меня, по-моему, очень обыкновенное лицо. Может быть, вы попробуете нарисовать меня в профиль?»
«Да, в профиль!» — крикнула Лида (все так же распятая на землe).
«Нeт, обыкновенным его назвать нельзя. Капельку выше. Напротив, в нем есть что-то странное. У меня всe ваши линии уходят из-под карандаша. Раз, — и ушла».
«Такие лица, значит, встрeчаются рeдко, — вы это хотите сказать?»
«Всякое лицо — уникум», — произнес Ардалион.
«Ох, сгораю», — простонала Лида, но не двинулась.
«Но позвольте, при чем тут уникум? Вeдь, во-первых, бывают опредeленные типы лиц, — зоологические, напримeр. Есть люди с обезьяньими чертами, есть крысиный тип, свиной… А затeм — типы знаменитых людей, — скажем, Наполеоны среди мужчин, королевы Виктории среди женщин. Мнe говорили, что я смахиваю на Амундсена. Мнe приходилось не раз видeть носы а ля Лев Толстой. Ну еще бывает тип художественный, — иконописный лик, мадоннообразный. Наконец, — бытовые, профессиональные типы…»
«Вы еще скажите, что всe японцы между собою схожи. Вы забываете, синьор, что художник видит именно разницу. Сходство видит профан. Вот Лида вскрикивает в кинематографe: смотри, как похожа на нашу горничную Катю!»
«Ардалиончик, не остри», — сказала Лида.
«Но согласитесь, — продолжал я, — что иногда важно именно сходство».
«Когда прикупаешь подсвeчник», — сказал Ардалион.
Нeт нужды записывать дальше этот разговор.
Мнe страстно хотeлось, чтобы дурак заговорил о двойниках, — но я этого не добился. Через нeкоторое время он спрятал тетрадь. Лида умоляла показать ей, он требовал в награду возвращения водки, она отказалась, он не показал. Воспоминание об этом днe кончается тeм, что растворяется в солнечном туманe, — или переплетается с воспоминанием о слeдующих наших поeздках туда. А eздили мы не раз. Я тяжело и мучительно привязался к этому уединенному лeсу с горящим в нем озером. Ардалион непремeнно хотeл познакомить меня с директором предприятия и заставить меня купить сосeдний участок, но я отказывался, да если и было бы желание купить, я бы все равно не рeшился, — мои дeла пошли тeм лeтом неважно, все мнe как-то опостылeло, скверный мой шоколад меня разорял. Но честное слово, господа, честное слово, — не корысть, не только корысть, не только желание дeла свои поправить… Впрочем, незачeм забeгать вперед.
Как мы начнем эту главу? Предлагаю на выбор нeсколько вариантов. Вариант первый, — он встрeчается часто в романах, ведущихся от лица настоящего или подставного автора:
