- Ничего другого не было, - сказал Н.-В., - только коньяк. И он был вкусный. Потому что если его пить часто, то он невкусный, а если редко, то вкусный, а если его совсем не пить, то он французский коньяк. Почему-то смех приходит вместе с опьянением: то ли опьянение смешит, то ли смех опьяняет. Особенно много смеялись обсуждая возраст. Сначала Вера себе немного сбавила, а Н.-В. ничего не сбавлял, и получилось, что он старше. А потом Вера себе накинула то, что сбавила, и даже прибавила еще один год и получилось, что она старше его на год. И тогда Н.-В. накинул себе несколько лет, и получилось, что он намного старше, и это было особенно смешно. И потом они уже вместе скинули то, что прибавили, и получилось, что Вере столько же, сколько и Н.-В., только они никак не могли разобраться с армией и с зимой. Потому что, если Н.-В. родился зимой в таком-то году и чтобы его не забрали в армию, ему на месяц изменили дату рождения и получалось, что он родился не в эту зиму, а тоже зимой, но в следующем году. Но трудно было разобраться, в каком следующем. И получалось, что у него два дня рождения: одно настоящее, а другое официальное. И сначала он родился по-настоящему, а потом уже через 18 лет официально. И чтобы по-настоящему не умереть официально, он не служил в армии совершенно официально. Потому что учился в таком институте, после которого в армию не берут. "А куда берут?" - "Сразу на работу". Но на работу, на которую берут, Н.-В. сам не пошел, а на которую хотел пойти, его не взяли. И он сам себе нашел работу, на которую не ходил.
- Но других же забирают, - сказала Вера.
- Куда?
В армию. И там избивают. Их не кормят, бьют и убивают. И чтобы в армии не сойти с ума, нужно до армии притвориться сумасшедшим. Нужно стать педерастом, которых тоже не берут, наркоманом, уголовником, заикой, с нарушением вестибулярного аппарата не берут, нужно быть левшой, квашней, дураком, политическим. Или сходить, отслужить и вернуться. И вернуться заикой, педерастом, дураком... или мертвым.
И утро то такое, а то такое, и то люди, то воробьи, и те мысли и те эти. И если жить, то столько, а если умереть, то во сколько? В сто лет. А что здесь делать-то в сто лет, на этом свете. А если умереть в тридцать. То что там делать в тридцать лет, на том свете? Начать новую жизнь. А может, у смерти нет возраста. Все молодые. Только у жизни есть возраст - все старые. И земля как-то быстро состарилась. Ее съели. И съели ее люди. Все съедобное. И человек жует сам самого себя. А вот как речь зашла о Снандулии, было просто непонятно. Сначала они просто говорили о редких именах. А у Веры было простое имя. И у Н.-В. простое. И пусть его простое имя останется тайной. А у Снандулии непростое. И Вера сказала: "А помнишь, как звали ту женщину, которая выздоравливает? Кто она тебе, помнишь, ты говорил в машине". И Н.-В. сказал: "Снандулия". "И кто она тебе?" - опять спросила Вера. И Вера совсем не удивилась, что Снандулия его жена.
- И сколько ей лет?
- Почти столько же, сколько тебе.
- Почти столько же больше или почти столько же меньше?
- Почти столько же, столько же.
- Зачем ты на ней женился?
Зачем люди вообще женятся. То ли так выходит. То ли по-другому не выходит. Есть браки по любви и по расчету. И в браке по расчету расчет только один, что это будет брак. Это и есть личная жизнь. Которая никому лично другому не понятна, кроме того, у кого эта личная жизнь есть.
- Она была девушка, - сказал Н.-В., имея в виду Снандулию.
- А ты? - спросила Вера.
- И я - девушка.
Они лежали обнявшись, и оба были немножко пьяненькие, грязненькие и бедненькие. И им было хорошо. А если бы они были трезвые, чистые и богатые, может быть, им было бы и плохо. Кто знает? Тот, кто об этом знает, тот пусть и скажет. Пусть напишет. Один писатель пишет: "П. пошел, П. пришел", ясно, что это он пишет о себе, это он пришел и ушел, а другой писатель пишет: "П. заснул", ясно, что это он сам заснул. Все пишут о себе. И Лев Толстой бросился под поезд, а не Анна Каренина, Анна по-прежнему живет с мужем. Все пишут о себе. Но кто же напишет о других людях? Сами и напишут. Эти другие люди и напишут опять же сами о себе.
И потом стали приходить второстепенные мысли. Нужные, но незначительные, как второстепенные герои, и даже если всех второстепенных героев соединить вместе, то не получится одного главного. Эти второстепенные мысли были, конечно, второстепеннными по отношению к главной мысли. Но главную мысль как-то трудно было сформулировать, и поэтому все мысли казались второстепенными, а главной так и не было.
- Вот, что я тебя хотела спросить, - спросила Вера, и она привстала.
- Что?
- Забыла, - сказала, и она опять легла.
- Вспомнила, - сказала она, когда легла, - ты что, влюбился в меня?
- Ты сама меня в себя влюбила, - сказал Н.-В.
- Кто?
- Ты сама.
- Что?
- А кто закричал на аэродроме, кто сел ко мне в машину? Ты.
- А кто схватил меня за руку и усадил к себе в машину? Ты.
- А кто ко мне приехал? Ты.
И трудно в этом разобраться. Это труд, который не стоит труда. Это нелегкий труд. И неблагодарный. Но ведь это. и есть счастье - не знать кто - в кого. Кто влюбил, а кто влюбился. Кто первый, а кто второй. Кто дает, а кто берет. Кто кого кто. И, кажется, наступил вечер. Потому что, кажется, стемнело. И есть захотелось точно. И суп был холодный. Потому что в нем было много сыра. И в супе было все, что надо для человека. И Вера пока резала зелень, она ее одновременно и жевала. И про зелень не в супе, а в природе говорят - листья или трава, а про барана в супе говорят - баранина, а корова в супе - говядина, а индюшка в супе - индейка, а свинья в супе - свинина, а теленок в супе - телятина. И суп - это вещь. А человек, который ест суп, - это человек, который ест.
Все-таки замечательно, что в жизни не устаешь удивляться жизни. Самой жизни. И розочки, которые трепещут на ветру, и они там тоже где-то серые от сумерек. И где-то там за горизонтом граница моря заходит вместе с солнцем на горизонте. И люди размножаются вокруг одной удочки. И эта удочка не просто удочка. Эта такая леска, а на ней крючки, а на крючках мясо. И нужно на матрасе уплыть далеко в море. И рыба, которая ест мясо, так и остается рыбой, а мясо ест траву и так и остается мясом. И люди, которые ловят рыбу, разговаривают. Они говорят:
- Гыр-гыр-гыр - буек.
- Гыр-гыр-гыр - зажигалка.
- Гыр-гыр - дискотека.
В их языке не нашлось слов для буйка, зажигалки и дискотеки, потому что их язык, на котором они говорят, - старый, а эти слова - новые. Даже не юные, и не молодые, и не молоденькие, а - новенькие. Эти слова даже не успеют состариться, так и умрут новенькими. И рыба уснула и не стала есть мясо, и люди уснули и не стали есть рыбу.
И после зеленого супа, после белого захотелось кого-нибудь убить. Кого-нибудь живого. Живого барана или живую корову, даже курицу. Но в комнате их не было - живых. Их не было даже мертвых. Они, мертвые, были только в магазине. И только сзади. Но не хотелось сзади идти в магазин. Только в ресторан. Но и в ресторан - сзади. Или сзади заснуть. Но заснуть можно и не сзади. Можно просто заснуть. И никого не убивать. И ничего не есть. Потому что, когда спишь, не хочется есть. А когда живешь, хочется. А когда спишь, нет. Значит, во сне не живешь. Во сне спишь - когда уже поел. Зато во сне не хочется спать. А в жизни - хочется. И в жизни - хочется жить. И вот что еще удивительно. Пока один человек живет, другой ведь тоже живет. И этот другой человек живет своей жизнью, а этот своей. А потом вдруг, когда они вдруг встречаются, каждый преподносит друг другу свою жизнь. Вот это сюрприз! Сюрпризом для Н.-В. оказалось то, что у Веры есть дочка. "Никогда бы не подумал". - "Она еще маленькая". - "А муж?" Оказывается, и муж есть. И мама и папа, и бабушка и дедушка. "И где они?" Все на своих местах. Все - у себя. Мама - у себя, папа - у себя, муж - у себя. А дочка - у бабушки с дедушкой. А потом все вместе соберутся. "Никогда бы не подумал, удивительно". А что тут удивляться? Удивительно то, что, когда человек живет, ему кажется, что только он один и живет. А все остальные - это как бы фон для его жизни. И все остальные служат ему фоном. Что, они ему действительно служат?
- А у тебя?
- Что? - спросил Н.-В.
- Есть дети?
- Почти, - сказал он.
Это было самое неприятное. Что, кроме Снандулии, у Н.-В. есть еще и Василькиса и что у нее должен быть ребенок.
- Твой? - спросила Вера. - Но это же ужасно.
Нет, вообще это, конечно, прекрасно, что дети рождаются, потому что это все-таки новые люди. Но когда жена - это одна женщина, возлюбленная - другая женщина, а мама ребенка - третья женщина. Разве не может одна женщина быть и женой, и возлюбленной, и мамой ребенка. Не может. Не получается. Получается, что, когда возлюбленная становится женой, она перестает быть возлюбленной, а когда жена становится мамой ребенка, она перестает иногда быть даже женой. Вот именно так и получается. А по-другому не получается.
- А у Снандулии? - спросила Вера.
Не получился ребенок. И она так и осталась женой и не стала мамой ребенка.
