Мишка заржал, Воробей тоже было намерился похохотать, но вовремя вспомнил, что нельзя из-за головы. Он встал, взял портфель:
- Двигать надо, Валька небось уж бесится.
4
Воробей стряхнул с табуретки мусор, вытер ладони о робу и присел к столу. Взял высохший трафарет. Очиненным черенком кисточки разбил на три полосы: для фамилии - пошире, для имя-отчества - ниже, поуже, а внизу - для когда родился, умер.
Фамилия попалась как специально: Жмур, Михаил Терентьевич. Воробей хмыкнул. На кладбище чего-чего, а этого добра - посмеяться - хватает: Пильдон, Улезло, Молокосус, Бабах...
Воробей клюнул кисточкой в баночку с краской, выжал лишнее о горлышко банки, оправил волоски.
Писать начап, как всегда, с середины - для симметрии: "ЖМ" в одну сторону, "УР" - в другую. "ЖМУР" хорошо лег на сухой, теплый от котла трафарет. Буквы получились широкие, разлапистые. Короткая фамилия всегда лучше: не жмешься, что писать нeкуда, - хоть на другую сторону залезай. Один раз так и сделал: на обороте дописывал - не рассчитал, а переделывать настроения не было. Тетка-заказчица все удивлялась: понятно ли будет. Будет, еще как будет - и всучил ей хитрый трафарет. Обычно трафаретов на складe не было, а в бюро за ними машину гонять - целая история. Обходились.
Собирали старые трафареты из мусора, на худой конец с бесхозов дергали. Бесфамильные от дождя, снега и времени. Сваливали их за котлом - пусть сохнут. Ребята с часовни заносили, подберут где - и занесут. Знали, что дефицит.
Высохшие трафареты Воробей с Мишкой жирно красили тусклой серебрянкой и снова клали сушить - теперь уже на котел. Через день-два трафарет шел в работу.
Положено: захоронили - и трафаретник готовый в холмик: фамилия, имя, отчество, года, чтоб не путались родственники без привычки и не прихорашивали чужую могилу, - и такое бывало. А плата за него, за трафарет, в оплату могильную входит. Там все учтено. Да толку-то, что учтено. Отродясь никто не писал их загодя. На других кладбищах - открытых, серьезных писали, а здесь нет. Загодя писать - на окладе сидеть будешь, на пиво не заработаешь, не то что...
Хитрили: вылавливали возвращавшихся после захоронения заплаканных родственников и безразлично напоминали про трафарет... Родственники покорно плелись в трафаретную.
Один из них - Воробей или Мишка - показывал на другого: "Вот, с художником говорите". Художник нехотя - "уж так и быть" - соглашался сделать к завтрему. "Что ж вовремя не заказали, сейчас даже и не знаю, смогу ли: работы много".
Благодарили по-разному: от полтинника до червонца. Однажды золотозубая, в каракуле, ассирийка дала Мишке четвертак: "Выпей, парень... Помяни... Какой айсор был!.." Воробей, восемь лет лопативший могилы, глазам не поверил.
Этой зимой он попытался усовершенствовать систему: вылавливать клиентов у кладбищенских ворот или у церкви до захоронения. Задумать-то задумал, да против кладбищенских правил, что и дало вскорости себя знать. Часовня скопом приперлась в трафаретную выяснять отношения; Выяснили по-хорошему: до захоронения - атас, сначала мы клиентов трясем, потом вы трафареты ловите. И чтоб в последний раз. Ребята обижаются. Ссориться нам, Воробей, с тобой ни к чему. И своему... студенту скажи, чтоб больше не лез...
Воробей окрысился, но больше для вида - бесстрашие заявить. А какое там, к матери, бесстрашие, когда над правым ухом впадина кожная, без кости, в два пальца... И слуха нет. Подойди сзади и пальчиком щелкни... Спереди, правда, не стоит...
... - С ним рассчитывайся, он бригадир. - Воробей показал на Мишку.
Женщина протянула трешку:
- Хватит?
- Вполне, - ответил Мишка и сунул бумажку в карман.
- До свидания, - женщина взяла свежий трафарет и вышла из котельной.
Мишка вышел следом - ловить клиентов.
Никого не было. Сытые голуби у церкви лениво поклевывали пшено и теребили хлебные крошки.
Яковлевна прихорашивала могилу молодого подполковника милиции, улыбавшегося с полированного высокого черного памятника.
- Анна Яковлевна, чего с ним случилось? Молодой...
- Мишка вычел рождение из смерти. - Тридцать восемь, совсем молодой. Ребята говорят: застрелили...
- А то они знают! Выступал на собрании, поговорил, сел и помер. Сердце... Так, сижа и помер.
- А вам сколько лет, Анна Яковлевна?
- Мне, Мишенька, восемьдесят два в июне будет, если доживу. Уж больно на ноги тяжело ходить стала. Пять могил своих даже Розке отдала, на девятнадцатом у забора. Далеко ходить.
- Да хватит вам работать, поотдыхайте...
- Это что ж, на пенсию? Дома сидеть? Да я скорее помру без работы. А здесь благодать, природа...
Яковлевна вздохнула, веником обила памятник сверху, смела сор с полированного цветника, посыпала песком у оградной калитки. Она собрала инструмент - лопату, веник, метлу, ведерко с песком - и двинулась дальше по своему многолетнему маршруту, к уборочным могилам.
К воротам кладбища подкатил катафалк. Из него вышла группа пожилых людей. Высокий старик крикнул:
- Молодой человек! Не поможете?!
Мишка подошел. Вдвоем с шофером они вытянули из машины гроб и занесли в церковь. Старик сунул Мишке два рубля.
В церковь занести можно, если хозяева просят, а вот из церкви ни-ни: тут уж часовня управляется. И хозяева хоть оборись - никто с хоздвора за гроб не возьмется. Все по закону.
Мишка постоял, обошел от безделья церковь, заглянул и контору. Клиентуры не было. У батареи томился Ваня - дежурный милиционер, на боку у него висела пустая сплющенная кобура, а в окошке позевывала косая Райка, приемщица. Увидев Мишку, она подалась вперед и, глядя не на Мишку, а на Ваню, попросила:
- Миш, все равно без дела, груши околачиваешь. Сбегал бы в "самбери". Яковлевна говорит, колбасу ливерную выбросили. Взял бы кило... Сбегаешь?
- И мне что-нибудь пожевать, - отлип от окна Ваня.
- Утром стакан чаю выпил. А жрать - не лезет. Бултыхается, как в помойной яме. Вчера сестра с мужем приезжала...
- Денежку гоните, дорогие граждане! У меня голяк.
- Знаем мы твой "голяк", - засмеялась Райка.
- С Воробьем небось лучше всех живете.
- Живет - клиентура, - с расстановкой серьезным голосом сказал Мишка. А мы с товарищем Воробьевым - работаем.
- Погода хорошая, вот она и живет, - с некоторым опозданием отреагировал на "клиентуру" Ваня и полез за деньгами.
До обеда Воробей развез все цветники, распустил очередь. Мишку отловил Петрович, послал мусор грузить на центральную аллею.
Воробей сидел в сарае, заложив дверь на крючок, пересчитывал деньги, раскладывая их по старшинству. Потом разделил: себе и Мишке. Сам ли работал, оба - раскрой один: мелочевка - в котел - на обзаведение (гранит, мрамор, цемент, инструмент), остальные на три части. Две себе, одну Мишке. Пускай он теперь и не "негр" (Петрович на той неделе его в штат взял), а все равно до могильщика настоящего ему сто лет дерьмом плыть. Тем более: и мрамор, и гранит, который они сейчас работают, его, Воробья. Значит, и бабки не поровну.
Воробей сунул Мишкину долю под кронштейн, как заведено. Сунул и провел ладонью по прохладной сливочной поверхности мрамора, по гравированной "бруском" внутри надписи, выложенной щедро, без экономии, .сусальным золотом:
ВОРОБЬЕВА ЕВДОКИЯ АНТОНОВНА
5.2.21 - 26.8.59
СПИ СПОКОЙНО, МИЛАЯ МАМА
от родных и сыновей
Обвел пальцем окно под керамическую фотографию, веточку, крестик... "сука гребанная" - об отце, избившем доходящую от рака мать так, что перед соседками, обмывавшими через неделю тело, стыдно до сих пор: сплошняком синяки...
Воробей всхлипнул то ли от воспоминаний, то ли от непроходящего еще со Средней Азии насморка.
Была б жива, в золото одел бы, кормил бы из рук... Эх, мама! Умерла ты, какую же гадину он приволок! Фотку твою снять заставила... Нас с Васьком травила... Васька посмирней, терпел, а я деру дал... Сперва по садам околачивался - садов-то тогда полно было... Поймали раз, поймали два,,. Отец, сука, сам просил, чтоб в колонию. Она, тварь, присоветовала. Кому сказать, не поверят: варенье со стеклом слала - гостинчик!..
Воробей сопанул носом.
...Говорят, приметы не сбываются. Мишка, вон, болтает, Бога нет. Знает он много, соплесос образованный... А Татарин, выходит, само собой убрался. Два года назад.
...Тогда в домино заспорили, Татарин бутылкой сзади его, Воробья, и вырубил в часовне, и топтал со своими, всей хеврой навалились, сколько их тогда с Мазутки пришло? Человек пять...
В больницу Воробей себя везти не дал - домой велел, неделю лежал, до уборной дойти не мог: в банку все... И портрет мамин молодой над кроватью просил мокрыми глазами: помоги, мамочка, сделай Татарину...
Через три недели - а то ишь, Бога нет! - тетя Маруся, что у церкви подметает, мать Татарина, хоронила забитый гроб с измятой головой сына, остального не было, разобрали Татарина товарищи по лагерю: зацепился с ними когда-то. Вспомнили. А все - мама...
На поминках - тетя Маруся хорошо выставила - Воробей вдруг испугался своей нечаянной веры в несуществующего Бога, Татарину потом почти за бесплатно памятник маленький из Лабрадора сделал. Маленький не маленький, а рублей двести тете Марусе сберег.
