надоело, и он бросил толстую как полено пачку никому не нужной писанины в огонь. Решил, что надо бы и гараж проверить. Вдруг отец там спрятал свой роман.
Неожиданно позвонил Лев Юрьевич:
– Вадим! Слушай меня! Я все выяснил! – он был радостно возбужден, – да, Максим отдавал свою рукопись в одно издательство, они, конечно ухватились и собрались напечатать в обход меня. Но, я надавил, и они сознались. Это, конечно, не в стиле твоего отца, но да бог ему судья, я на него не в обиде. Значит так, ищи хорошо. Там автобиографический роман и многие предстанут в неприглядном свете. Так что слоган «Месть из могилы» – отлично подойдет.
Шкатулка была деревяная резная, но не дорогая, из тех, которые ручной работы, а обыкновенная, «штамповка», такими раньше были завалены все магазины. У Аниной мамы тоже такая была, и тоже лак уже сверху облупился, а внутри красный материал, который должен был изображать собой бархат, поистрепался и отклеился по углам. Мама держала в ней пуговицы, которые оторвались и никогда больше не будут пришиты, поломанную брошь, два старых карандаша для глаз, оставлявших теперь на псевдо-бархате черные штрихи и что-то еще, что можно было бы назвать одним словом- мусор. В шкатулке ее покойной сестры и Аниной тети Нади лежала лишь стопка писем, перевязанная лентой пожелтевшего от времени кружева.
Аня покрутила письма, пытаясь разобрать написанный на них адрес и увидела, что это адрес тети Нади: эта самая улица, этот же дом и квартира, в которой Аня сейчас стояла посередине комнаты и пыталась разобраться с тетиными вещами. Она умерла полгода назад. Нельзя сказать, что болела, хотя может и болела, но в семье считалась, что больна и очень, младшая сестра, Анина мама. А вот тетя Надя нет. У нее не было своей семьи и детей, потому она всю жизнь прожила с родителями, схоронив их, вначале отца, а через десять лет и мать. Анина мама тогда помогать сестре не могла – росли Аня с братом, отец делал карьеру и маме было не до этого. Надя все сделала сама. На похоронах бабушки, которые Аня уже хорошо помнила, все почему-то жалели младшую из сестер, но мама и правда сильно страдала: кричала, ложилась на гроб, рыдала так, что даже пришлось вызывать ей скорую. Тетя Надя стояла одна, прямая и спокойная, с сухими глазами. Аня слышала, как шептались соседки осуждающе: «Вот ведь сухарь, ни слезинки, а это же мать! Смотрите как младшая убивается, а этой хоть бы что!». Тогда Аня тетю не понимала и тоже посматривала на нее осуждающе. Бабушка последние три года лежала парализованная, но тетя Надя работу не бросила, благо работала школьной учительницей, потому успевала бегать и на уроки и домой: кормить и мыть ее.
Пачка писем была не толстая, конверты все аккуратно вскрыты. Аня развязала ленту и письма неожиданно выпали из ее рук, выпорхнули как белые птицы, но не взлетели, а упали неровным веером. Она присела на корточки и принялась собирать их. Письма оказались почему-то не тете Наде, а от нее. В той части, где писался получатель, была указана воинская часть и фамилия имя отчество, ничего не говорившее Ане: «старший лейтенант Плахотников Сергей Иванович». Она никогда не слышала, чтобы хоть кто-то: мама или бабушка, да и сама тетя Надя когда-то вспоминали о таком человеке. Может это их родственник? Как же письма ему оказались опять у тети? Аня достала одно из них и начала читать:
«Здравствуй, дорогой и любимый мой Сереженька!» начиналось оно, и Аня стразу поняла, что никакой это не родственник. «Чужие письма читать нехорошо!», это Аня твердо знала. Тетя умерла, но от этого ее личные письма не перестали быть личными! «А с другой стороны, читаем же мы письма Пушкина, Толстого и других писателей, значит можно и тети Надины, раз она умерла», начала уговаривать себя Аня. Сама то она никогда не читала никаких писем писателей, что ей до них, а вот письма тети Нади, у которой, оказывается, был когда-то и дорогой, и любимый, а не была она как судачили все, только синим чулком и старой девой, прочитать очень захотелось.
Тетя, как оказалось, в молодости была не лишена литературного таланта, письмо было написано так, что Аня читала и не могла оторваться, хотя в нем тетя, тогда еще студентка, описывала совершенно банальные вещи: как ходила с подругами гулять, как забавно шутит один старенький профессор у них в институте, всякие бытовые мелочи. И в конце уже после слов «Люблю и целую» была приписка: «Не могу дождаться, когда приеду к тебе этим летом и мы с тобой будем вместе и никогда больше не расстанемся!». Аня никогда не слышала, чтобы тетя уезжала куда-то, хотя, судя по дате, тетя ездила к своему Сереженьке задолго до Аниного рождения, только, наверное, они все-таки почему-то расстались.
– Мама, а кто такой Плахотников? – Аня не стала откладывать выяснение в долгий ящик и позвонила маме сидя на полу среди писем.
– Кто? – не расслышала или не поняла мама.
– Плахотников Сергей Иванович, – уточнила Аня и добавила еще, – старший лейтенант.
Мама молчала на том конце соединяющего их телефоны сигнала. Аня даже вначале решила, что их разъединили и крикнула в трубку:
– Алло! Алло! Ты меня слышишь?
– Слышу, не кричи, – ответила ей мама сухо, – откуда ты узнала это имя?
– Я разбираю вещи тети Нади, – начала объяснять Аня, но мама перебила ее:
– А тебе никто разве не говорил, что чужие письма читать некрасиво?
– Да, мама, я понимаю, просто так случайно получилось, – попыталась оправдаться Аня, но мама вдруг бросила трубку.
Ане стало ужасно неловко, она быстро собрала конверты, сложила их в неуклюжую и неровную пачку и попробовала снова перевязать лентой как было раньше, но тут ей бросилось в глаза письмо, оказавшееся в этот раз на самом верху. Конверт был подписан совершенно другим почерком, более размашистым, с сильным наклоном. Адреса были те же, и получатель все тот же Плахотников, но почерк явно не тётин, хотя и смутно Ане знакомый. На конверте, там, где всегда печатали картинки была красная роза и подпись под рисунком «С Праздником!».
Конверты с тётиными письмами неизвестному Сереже всегда были пухлые, она писала много, и частно внутри лежал даже не один, а два двойных листа, вырванный из тетради, исписанных ее аккуратным почерком. Этот же конверт был тонок и худ, разорван он был неровно, а потом,
