рядом вышла группа людей за овальным столом и они начали отплясывать в такт мелодии, что выглядело, справедливости ради, весьма странно и все присутствующие смотрели на разыгрывающуюся перед ними увеселительную сценку, не понимая до конца мотивов группы.
Венедикт также был одним из зрителей и спокойно смотрел на жалкие в плане мастерства, но при этом пылкие танцы и терпеливо ожидал окончания противной погоды, которая пока, казалось, не собиралась успокаиваться.
Венедикт так и не вернулся. Он терпеливо переждал окончания дождя в ресторане, где ему пришлось просидеть целый час, пролетевший для него достаточно быстро, так как к нему подсел незнакомый мужчина, уже в пожилом возрасте, напросившийся к Хрусталю, который в свою очередь любезно позволил ему составить себе компанию. Старику было лет шестьдесят, закоренелая давно проседь сразу бросалась в глаза. Он был одет настолько официозно, что казалось пришел прямиком с важного мероприятия, не успев переодеться. Как только он поднимал стакан рубинового вина, бокал начинал трястись в его дрожащих морщинистых руках. Он умело поддерживал зрительный контакт с собеседником, зная когда нужно переменить взгляд, а когда стоит настойчиво всматриваться в человека, после чего он мог чувствовать себя не в своей тарелке. Венедикт пожелал выжать из предстоящей, наверняка занимательной, беседы все соки, поэтому хищнически вцепился в нового товарища и пообещал себе не отпускать его попросту, в чем не было никакой надобности, так как сам старик медленными, аккуратными движениями давал понять, что никуда не торопиться и с удовольствием готов разделить следующий час жизни с незнакомцем, тоже его заинтересовавшим.
Начало разговора было стандартным и состояло из обычных, ничем непримечательных шагов для безболезненного введения обоих в продолжительную волну деления мыслями друг с другом. Только спустя минут двадцать у них вышло пробить верхний тонкий слой первоначального смущения и уж больно светского приличия. Думаю, вы не воспротивитесь, если также будете плавно введены в их личную беседу:
– Ох, а вы помните о замечательном периоде, когда был избран новый мэр в нашем городе и во всех районах начали массово следить за рекреационными зонами и также строить новые, к которым все уже так привыкли? – говорил старик, пережевывая маленькие кусочки стейка и запивая их вином. – А, не помните, ну уж извините меня, значит вы явно помоложе будете, не сочтите за грубость. Я зачем об этом говорю – понимаете, тогда все жители чувствовали какие-то изменения и каждый день делились друг с другом своими впечатлениями и новостями о новых проектах, идеях мэрии. А теперь что? Никакой тебе идеологии, общности нации, вообще ничего нет. Остались только мы, свидетели той прошедшей эпохи. Не думал я, что когда-то буду отзываться о ней в положительном ключе, но меня буквально вынуждают это делать! – он поднял стеклянный, звонкий бокал алой жидкости, оставляющей временные, еле заметные красные пятна, на стенках бокала, когда старик держал ее своей трясущейся рукой и произнес коротенький тост. – Давайте выпьем, а точнее я выпью, за светлое будущее нашей прекрасной страны, которое точно когда-то наступит. – он медленно, несколькими глотками осушил на половину заполненный вином бокал. – Конечно, сомневаюсь, что на нашем веку, но все же.
Хрусталь поддержал слова товарища и добавил от себя, что хоть он и застал ребенком то время, но все равно искренне восхищается прошлым этапом развития страны – насколько искренен был в своих словах Венедикт неизвестно, однако он спокойно, без зазора совести, мог бы польстить старику, не видя в этом ничего плохого.
– А сейчас прямо намного хуже живется людям, по вашему мнению? – спросил Венедикт, приняв почтительный тон перед стариком, оценившим его уважительное отношение к своей персоне.
– Не хочу лукавить, очень уж плохо не стало, но явно не лучше. – музыкальный аккомпанемент играющий на фоне прекратился и Венедикт услышал чистый, хриповатый голос старика, иногда запинающийся в словах. – Ах, были же времена! Если раньше мы поражались неожиданным большим ценам, то теперь люди не могут поверить в существование доступных, дешевых товаров, а если и находят, всегда видят в дешевизне какую-то подоплеку.
Хрусталь внимательно слушал дедушку, по пути держа в голове заранее подготовленные вопросы, которые он собирался задать после окончания блока рассуждений.
– А вы не думали о том, что возможно для вас и трава зеленее в прошлом? Извините, если я нагрубил, просто я предполагаю вы и сами догадываетесь, что из себя представляет ностальгия и как она умеет искривлено отражать прошлое. Дело в том, что и я сам чувствую себя заложником этого чувства, так как из-за определенных обстоятельств и плохих событий произошедших со мной раньше, теперь мне тот период вспоминается иначе, – во всяком случае я так предполагаю – нежели как было на самом деле.
– Можно поинтересоваться, о каком событии идет речь? – не без любопытства, но в рамках приличия, спросил старик, готовый смиренно принять отказ, в чем он сомневался.
– Уже давно как я вдовец. – ответил спокойно и без промедления Хрусталь, сохранив то же выражение лица и поспешил заверить собеседника, что он не чувствует себя оскорбленным. – Не переживайте по этому поводу, времени прошло предостаточно, чтобы я более не обижался. Вот… Весь период моей жизни до ее смерти мне сейчас представляется совершенно по-другому. Я убежден в том, что свою роль сыграли романтические отношения, под опьянением которых я находился и, справедливости ради, розовые очки не особо чувствовал на себе, а даже если бы и чувствовал, не думаю, что решил бы их снять. Знаете, я позволю противоречить самому себе и признаюсь, что может быть – хотя нельзя сказать со сто процентной уверенностью – трава раньше не была зеленее, однако мне приятнее и спокойнее убеждать себя в этом, заниматься в сущности наивным самообманом. – он уставился на старика и тем самым без излишних усилий закрепил его взгляд, подпивая чай из чашки. – Я в принципе считаю самообман порой полезной и нужной вещицей – вы можете себе представить, как бы нам тяжко жилось без него? Самое главное не перебарщивать с этим наркотиком, а он таковым в самом деле является, жертвой которого становился и я в определенный отрезок времени. Могу ли я узнать, вы курите папиросы? – учтиво спросил Венедикт, открывая портсигар.
– Я не против, благодарю. – старик взял трясущейся рукой протянутую сигарету и легким кивком поблагодарил Венедикта.
Пространство над столом теперь было заполнено серым, быстро исчезающим из виду дымом, который выпускали из своих ртов оба собеседника, обоюдно прервавшие разговор. Хрусталь заметил за собой душевное раскрепощение и готовность открыть перед стариком все
