мшистой земле, начал заваливаясь набок, сползать вниз вместе с рыхлым грунтом, собираясь писать сальто. От чего спас скальный выход, встреченный гусеницами как раз в нужном месте, что позволило бульдозеру выровняться. Я же, к тому времени, уже мысленно попрощался с машиной и был готов выпрыгнуть из кабины.
Для меня бульдозер был всем хорош, но имел один недостаток – он был тросовой и мог воздействовать на грунт только весом своего отвала. Приходилось в несколько приемов вскрывать нужный горизонт. С гидравликой это бы было гораздо проще и намного быстрее. Все остальные бульдозеры в артели были с гидравлическим приводом отвала и использовались в основном для подачи песков на вашгерд, для чего возможностей бульдозера с гидравликой не требовалось. Замена была бы безболезненна. Вопрос был поднят. Ответ был: «Нэт!». Мало того, решив, что бульдозер используется неэффективно, председатель возложил на меня решение некоторых логистических проблем. Теперь, если в мои планы входило посещение какого-нибудь отдаленного участка, мне вменялась доставка туда запчастей и продуктов. Все это было громоздким, в кабину не вмещалось. А сам бульдозер, обвешанный всевозможными мешками, тюками, тросами, проводами и пр., как ежик, по прибытию на место назначения вызывал смех у старателей. В моей же работе, требующей определенной маневренности, все это навесное снаряжение создавало массу проблем. Особенно неприятно было тащить на салазках цистерны с соляркой, что случалось, правда, нечасто, но было крайне неудобно. Во время поездки, чтобы иметь возможность копать (в чем собственно и заключалась цель поездки) приходилось несколько раз ее отцеплять и прицеплять. Одному это было сделать сложно, и каждый раз приходилось много маневрировать. Но самым неприятным было то, что то ли на солярку, то ли на ее запах, слетались тучи комаров. Не знаю уж, в чем тут причина, но по моим наблюдениям солярка привлекает комаров (по крайней мере, Колымских), как валерьянка кошек.
Находки ископаемых животных на Колыме при проведении вскрышных работ, случались часто. Вечная мерзлота обеспечивала сохранность останков, она же создавала проблемы при их извлечении. Зачастую находки являлись досадным препятствием для золотодобытчиков, сфокусированных на золоте. Ведь приходилось приостанавливать работы на полигонах, дававших золото. Терялось драгоценное сезонное время, простаивали люди и дорогостоящая техника. Вот и получалось, что материальные последствия таких находок, при отсутствии соответствующей стимуляции, для золотодобытчиков всегда были негативными. Понятно, что интерес к находкам был большой, но он не шел в никакое сравнение с интересом к золоту. В лучшем случае, подбиралось что-то яркое и доступное, все же остальное перемалывалось гусеницами и безжалостно выталкивалось бульдозерами вместе с торфами в отвал, чем и объясняются скудные экспозиции в наших музеях.
Наша артель, в этом отношении, не была исключением. Неизвестно сколько и чего было перемолото и вытолкано в отвалы нашими бульдозерами. Мне же известно о двух таких случаях. Однажды, зная о моем интересе к подобным находкам, бульдозеристы принесли мне несколько прекрасно сохранившихся зубов мамонта величиной с кулак, сообщив о находке останков мамонта при вскрыши полигона в среднем течении ручья Минаевский. При этом были подобраны предъявленные мне зубы и два прекрасно сохранившихся бивня, оставленные на месте, поскольку сообщения колесным транспортом с полигоном не было, а доставка 40-килограммовых бивней пешим порядком требовала определенных усилий. Все же остальное, бывшее менее презентабельным или более громоздким, за недостатком времени, было вытолкано в отвал.
По прибытию на участок я застал бивни водруженными на навес гидромонитора, а остальные останки погребенными под многометровым слоем вскрышных отвалов. Искать здесь что-нибудь еще было уже бесполезно, да и времени на то не было. Тащить бивни до дороги желания никто не испытывал. Так как я мог рассчитывать только на собственные силы, выбор был сделан в пользу бивня, показавшегося меньшим по размеру и лучшей сохранности. Путь в два с половиной километра потребовал много времени и усилий, поскольку сильно изогнутый бивень часто цеплялся концами за неровности горной тропы и кусты, сбивая с равновесия. И только после того как бивень был доставлен в расположение артели к нему стали проявлять предметный интерес.
К тому времени, я уже знал наверняка, что бивни тысячелетиями отлично сохранявшиеся в мерзлоте, будучи извлеченными на поверхность, начинают трескаться и рассыхаться, вплоть до расщепления. Причина же нашими доморощенными естествоиспытателями объяснялась то ли быстрой потерей влаги, то ли потерей влаги в принципе – тут ясности не было. Зато ими же было найдено лекарство, в эффективности которого я убедился лично, хотя поначалу сомневался. Рецепт был прост. Бивень погружался в чистое как слеза дизмасло SAE, предназначенное исключительно для импортной техники, и оставлялся там на возможно долгое время. Вот и все. Полагали, что лечебный эффект достигается либо тем что масло препятствует быстрой потере влаги, либо постепенно замещает воду в бивне. Оставалось только на практике реализовать мои теоритические знания. Масштаб моего эксперимента ограничивался ведром – единственной приемлемой посудой попавшейся под руку. Соответственно, ножовкой по металлу отпилил наиболее презентабельную часть бивня по размеру ведра и залил упомянутым маслом выторгованным, в тайне от председателя, у механика за два зуба мамонта. О ведре же, поставленном под балок, было забыто на неопределенное время за скоротечностью происходящих событий. Результат оказался на лицо. Прошло 33 года и не одной трещинки и ни малейших признаков ухудшения структуры бивня.
Судьба остальной части бивня мне не известна. Знаю, что были намерения инкрустировать приклады и ложа ружей, и резьбы по кости. Среди старателей были редкие умельцы. Три недели спустя, когда мне снова случилось быть на Минаевском, второй бивень по-прежнему оставался на навесе монитора. К тому времени, некогда красивейший бивень, полностью потерял свою привлекательность, расслоившись и покрывшись глубокими трещинами.
Жил я в «офицерском» балке, вместе с заместителем председателя по режиму и механиком, стоявшим на крутом берегу ручья Дикий и считавшимся лучшим в артели. Особенно доверительных и теплых отношений между нами не было. Возможно, причиной тому являлся большой возрастной разрыв, а может специфика наших занятий, предполагавшая частые отлучки, что минимизировало наше общение. Кто знает, может причиной являлось особое положение зама, предполагавшее соблюдение определенной дистанции с коллективом. Работа у нас была ненормированная, по сути, мы ею жили. Вес досуг: немного поболтать, немного шахмат, немного книг. Жизнь скрашивала евражка появившаяся в нашем балке, возможно в наследство от прежних его обитателей; во всяком случае, людей она не боялась и производила впечатление ручной. Это был милый пушистый зверек, с черными густыми бровями удивительной выразительности, за что и получил от нашего зама прозвище -Брежнев. Позже он привел
