ее зовут? – спросила черная девочка, глядя на мою жабу.
– У нее нет имени.
– Назови ее Чипо. Так зовут меня.
То лето мы провели втроем: я, Чипо-черная и Чипо-зеленая. Нас обижали, но мы успешно отбивались и прятались в своем заброшенном доме.
А в конце августа Чипо-черная улетела в Америку вместе с родителями. Через месяц почтальон принес посылку. На мое имя. Маленькая картонная коробочка от моей Чипо. А в коробочке – серебряная Звезда Давида на цепочке и записка: «Лилу, теперь это твоя черная кожа».
Майк привез свою дочь Гого на детский спектакль. Помог ей выйти из машины, поцеловал:
– Я тебя буду ждать здесь.
Спектакль идет три часа. Поехать перекусить, выпить вина, кофе? Не торчать же здесь в машине три часа. Но Майк решил ждать свою дочь. Тель-Авив, вечер пятницы – точно будут проблемы со стоянкой.
Майк ответил на все письма, сообщения, доделал работу. Оставалось два часа. Он послушал любимый джаз. Оставался час и сорок минут. Майк представлял, как после спектакля пойдет есть мороженое с Гого и они будут болтать. Он улыбнулся, предвкушая. Поспал. Остался час. Майк принялся делать самое неправильное – он начал думать.
Дверь машины открылась, это была Гого.
– Как спектакль?
– Нормально. Папа…
– Садись. Поедем в твое любимое кафе, поедим мороженого.
– Папа, я устала и хочу домой.
– Ну… Ну ладно. Как хочешь. Садись.
– Папа, меня бабушка отвезет. Она звонила. Будет через пару минут.
Бабушка приехала, Гого села в ее машину, и они уехали.
Майк не мог сдвинуться с места. Ему стало так тоскливо и так одиноко. Было около полуночи. Он позвонил Натали, она ответила:
– Да, Майк.
– Натали. Я в Тель-Авиве. Хочешь встретиться? Выпить вина?
– …Уже поздно.
– Так ты не хочешь?
– Давай. Приезжай к моему дому. Тут рядом мое любимое кафе. Они открыты ночью.
Майк ожил. Он не будет один сейчас. Уже когда он подъезжал к дому Натали, телефон зазвонил. Это была она. Майк испугался. Сейчас она скажет: «Ты знаешь, уже поздно. Давай в другой раз», – и он решил не отвечать.
Она позвонила второй раз, третий:
– Да, Натали…
– Ты знаешь, не хочу в кафе. Давай в парке у моего дома. Ты знаешь где. Я уже тут. Лежу на траве. Рядом с озером, где утки. Мой телефон может разрядиться в любую минуту. Я тебя жду здесь. И ее телефон разрядился.
Майк был счастлив. Она ждет.
Парк был пуст. Несколько парочек. Натали лежала на траве. Майк лег совсем рядом, прижимаясь своей рукой к ее руке. Она убрала руку, а потом снова вернула ее. Майк улыбнулся.
Майк встретил Натали в кафе пару недель назад. Он сидел, работал. Она села рядом. Майк захотел ее сразу же. Он захотел ее прямо там. Она пила черный кофе и подглядывала за людьми. Натали молода, слишком молода для него. Он женат. Конечно, Майк не уйдет от жены. Они вместе уже двадцать лет. Там уже ничего нет, и есть слишком много. Все держится на их прошлом и будущем их детей.
– Давай купим вина и пойдем к тебе.
– Думаю, это не самая хорошая идея.
Он лег на ее живот и положил ее руку себе на лоб. Майк слышал, как она дышит и как тихо урчит ее живот. Он хотел уткнуться в него лицом, но не сделал этого.
– Мне не хватает прикосновений.
– А твоя жена?
Майк улыбнулся. Грустно. И рассказал Натали про сегодняшний вечер, про дочь.
– Я не хочу романа с женатым.
– Тогда почему ты здесь? Со мной? Сейчас?
– Мне уйти?
Она замолчала. Он молча достал сигарету. И они ее курили вдвоем. Молча.
Курица на завтрак, курица на ужин, курица на обед
Рассказ Таши Карлюка «Курица на завтрак, курица на ужин, курица на обед» стал победителем конкурса «Все о Еве», который проводился среди читателей журнала «Сноб».
– Соня, ну сколько можно? Сколько можно этих коротких платьев в горошек?
– Соня, ты уже помолилась?
– Соня, как можно слушать этих фашистов?
– Соня, ты уже прочла Шолом-Алейхема?
– Соня, что ты ешь? Это же не кошерно!
– Бабушка, я люблю горошек на себе, а не в себе.
– Ну сколько можно? Надоело!
– Это ведь Вагнер, Бах! Они не были фашистами. Они не виноваты, что родились немцами, а не евреями.
– Там про любовь, а я с ней еще не знакома. Неясно мне, что он там пишет.
– Бабуля, но это очень вкусно!
Я – Соня и моя бабушка – Гитл Яковлевна живем в одесской коммуналке. Мне 15 лет, я учусь играть на барабанах, а бабушка думает – на фортепиано. У меня редкие светлые волосы и голубые глаза. В паспорте написано «еврейка», а в Одессе меня считают незаконнорожденной дочерью немца, который жил здесь больше четверти века назад.
Если бы не графа в паспорте, Тора, которую мне подарила бабушка на мой третий день рождения, бесконечный Шолом-Алейхем на книжных полках, походы в синагогу и зажигание шаббатних свечей, я бы думала, что немка, а так я не думаю, что немка я.
Со мной в одном классе учится один мальчик, тоже еврей. Я его терпеть не могу. Он часто насыпает в мой рюкзак песок, задирает мне платье и выпивает мой кисель в столовой. Но когда Сеню Жида (это фамилия у него такая, но с ударением на «и») называют «жидом» с ударением не на «и», я иду драться за него. Я вообще не умею драться, но я иду – так как моя бабушка говорит, что именно из-за этого началась война с фашистами: какой-то олух назвал еврея жидом, а никто не заметил, сделали вид, что не заметили. А я не хочу войны. Я жить хочу. На танцы хочу ходить. И духами пользоваться. Каблуки хочу научиться носить. И целоваться, целоваться хочу научиться.
Неделю назад Маша Колорадова принесла в класс анкету. Ну знаете, такую тетрадь с вопросами: «Твой любимый актер?», «Твой любимый цвет?», «Кого ты любишь?». Она дала мне заполнить ее, там был вопрос:
«Когда ты первый раз поцеловалась?». Я посмотрела на ответы других девочек – все они написали: «Давно!», «Год назад», «В 12 лет». А я ведь еще не целовалась. Представляете? Никогда не целовалась, и мне так стыдно! Вы даже представить не можете, как мне стыдно. Знаете, что странно? То, что я не умею готовить борщ, включать стиральную машинку, не знаю английского языка – мне не стыдно. А
