жизни в эти шестьдесят секунд, сколько воспоминаний, мыслей, переживаний!
На белой простыне еще молодые бабушки, дедушки, еще маленькие мои родители, время, когда меня еще не было, и дни уже вместе со мной. На экране люди, которых уже нет, мы их больше не увидим н и к о г д а. Но осознание возможных встреч с ними на экране, под звездами ли, в темной комнате ли с зашторенными окнами – все это облегчает разлуку, которую уже не отменить. И взрослые это тоже понимают – мне так кажется. Наверное, поэтому, глядя на экран, они всегда плачут, улыбаясь, и смеются со слезами на глазах.
Я в сотый раз задам одни и те же вопросы, они в сотый раз с удовольствием ответят на них: будут ласково браниться, перебивать, исправлять воспоминания друг друга и радоваться прошлому – такому прекрасному. Оно до сих пор, протянув свои руки, держит всех в своей паутине и не отпускает. И слава богу, скажу я вам, что не отпускает. Люди всегда найдут о чем говорить в настоящем, если у них есть общее прошлое, которое, как прочный фундамент, позволяет расти будущему.
Каждая семья может создать свое кино. Наше – оно такое. Сейчас оно на белой простыне. Моей простыне. И сегодня я буду на ней видеть сны. Вот сейчас кино досмотрим, и я пойду смотреть свою кинокартину.
– Мне всем вам нужно кое-что сказать… – вдруг промолвит тетя Лола, опустив глаза и взяв Луи за руку. – …У нас будет ребенок…
Тишина, нервное покашливание, шепот, вздохи, улыбки, удивление, объятия, слова поздравлений. И все взгляды устремлены на дедушку Яшу. Он, как обычно, – на сто восемьдесят градусов и бежать, хлопнув калиткой. Конечно же, в грузовик, хлопнув дверью так, что зубы выпадают. Но что это? Он не поворачивает ключ, мотор не рычит, и дед Яша идет вновь той же дорогой, но в обратную сторону.
Первый раз мой деда не исчез на сутки, чтобы остыть. Он принял решение остыть при всех и чуть быстрее обычного. Два часа он сидел за столом, один, смотрел в одну точку молча, неподвижно.
– Дети, вы скоро станете родителями. Пора задуматься о будущем вашего ребенка. Вы согласны? – скажет деда тете Лоле и дяде Луи часа через три.
– Конечно, Яков Яковлевич!
– Конечно, папочка!
– Значит, согласны! Прекрасно!
– Папа, минуточку, а с чем мы согласны?
– Ну как с чем? Мой будущий внук будет атеистом!
– Па…
В разговор, как ремень в живот, врезается бабушка Оля:
– Нет, Яшенька! Яшенька, нет! Я уже договорилась с нашим священником, будем крестить.
Дедушка кулаком по столу, ногой о землю, головой о стену.
– Папа, мама, мы хотели вам сказать позже, но раз уж… В общем, Луи – мусульманин.
В разговор, как фонарь от розетки, включается дедушка Янкель, он дружески похлопывает деда Яшу по плечу и хохочет. Прижавшись щеками, они меняются. Меняются слезами. Деда Яши отпечатываются на щеке деда Янкеля, а слезы деда Янкеля – на щеке деда Яши. Когда люди плачут от счастья, их слезы менее соленые, их слезы как полусладкое. Полусладкие.
Сейчас я укроюсь простыней, на которой мы смотрели слайды, прижмусь к ней, завернусь в нее, улыбнусь и закрою глаза. И, честное слово, на простыне появятся, как всегда появляются, разноцветные кадры из слайдов, они будто припечатались к ней.
Мои родственники, вы порой раздражаете, сидите в печенках, нервируете, доводите до белого каления, портите нервы, приводите в бешенство… Мои дорогие родственники… Но я люблю вас, и без вас я – как без простыни.
Фрося Шнеерсон
Мелкие насекомые-древоточцы, личинки которых проедают ходы в древесине.
«Крензл» – танец, в котором мать невесты по еврейской традиции танцует в короне, а вокруг нее танцует невеста, ее дочь.
Задница (идиш).
Счастье (идиш).
Семья, родственники (идиш).
Обжора (идиш).
