- Поверьте, граф, это было удивительное ощущение! - страстно выговорил Андре и потряс сжатыми в кулаки руками. - В ночь перед штурмом, когда Бонапарт и его артиллеристы как следует всыпали англичанам и роялистам, я весь вечер хлестал молодое вино. Хмель не брал меня. Мне было весело, я без конца вспоминал ваши слова. Одна только мысль о том, что мне ещё предстоит добыть маршальское звание уже не казалась откровенным безумием. Меня пугало и веселило другое. Дело предстояло трудное кровавое, а я не мог унять радости. Догадываетесь почему?
- Конечно, Андре, - кивнул граф. - Я тоже испытывал подобное чувство. Знать наверное, что тебя не убьют этой ночью - от такой радости можно свихнуться. И в следующую я останусь цел, и потом долго-долго ничто со мной не случится.
- Да-да, - горячо поддержал его Массена. - Я не знал, горевать мне или радоваться! Понимаете, граф, я с охотой шел на смерть! Но вы не можете знать самого главного - те ребята, которых я должен был вести в бой, испытывали те же самые чувства, и оно не зависело от того, что их ждет пуля или награда. Тогда наградой для нас были добротные сапоги. Мы сражались за революцию! За свободу, равенство, братство!.. Я шагал впереди колонны, со шпагой в руке, прямо на бастион. В меня палили, а мне было интересно - что же дальше? Угодит ли в меня пуля, или мне придется сглотнуть добрую порцию горячей картечи. Эх, граф, какое это было веселое время! Или наш первый поход в Италию... - генерал махнул рукой. - Теперь все не так. И Бонапарт не тот хват, каким был, когда шел во главе авангарда через Альпы. Я тоже изменился... Но как бы то ни было я всегда буду помнить Жака, наше бегство из Парижа. Ведь с того дня все и началось... Граф, если вам понадобится помощь маршала Франции, вы её получите. Слово солдата.
- Спасибо, Андре, - я пожал его руку.
Я проводил его до поворота, помахал на прощание, подождал, пока вдали не стихнет стук копыт.
С ним ушла частичка моей жизни. С мадам Бартини другая, с Луизой третья. Шамсолла, Андре Массена - это ещё один большой ломоть. Далее посыпались крошками король Людовик XY, ландграф Карл Гессенский, его двоюродный брат, Гессен-Филипп-Барфельдский, шах-ин-шах Персии Надир и верный советник Мехди-хан Астерабади, армянские купцы, семейка Каралети-швили, соседи по Исфахану, персидский сардар Ахмед, продававший в рабство Тинатин, она сама под ручку с красоткой Жази и примкнувшая к ним десятилетняя проститутка из Дели, которую мне пришлось отправить в деревню и поручить родителям, Великий герцог Саксен-Веймар-Эйзенахский Карл Август, граф Ламберг, с которым мы совершили чудесное и познавательное путешествие на Мальту и в Северную Африку, ландграф Бранденбург-Ансбахский из Тюрингии, несчастная Мария Антуанетта... За их образами, словно выкликаемые из тьмы, толпами пошли многочисленные придворные, мастеровые, гранильщики драгоценных камней, сапожники и портные. И на исходе этого бесконечного потока парик умнейшего полковника Макферсона, мой приемный отец, герцог Джованни Гасто. Мессер Фраскони издали поклонился мне, улыбнулась мама... Вокруг неё толпились любезные моему сердцу женщины... Теперь все начинать сначала? Неужели на старости лет я окончательно выжил из ума и решил устроить недостойную благородного человека охоту за прошлым? Изведав все и вся, будучи уверенным, что никогда более мне не встретить таких парней, как Шамсолла, Андре или Еропкин, вновь броситься в авантюру? Зная, что Тинатин давным-давно лежит в могиле, что княгиня Наталья Петровна Голицына, моя последняя любовь, доживает свой век в Петербурге, попытаться вновь испытать сердечное волнение?
Что, если мне не повезет и я вновь повстречаю какого-нибудь выжившего знакомого? Из тех последних, с которыми виделся до революции. После бегства из Франции в восемьдесят восьмом году я прекратил всякую публичную деятельность, перестал бывать в обществе, никогда больше не назывался Сен-Жерменом и прочими именами, имевшими хотя относительную связь с прежними путешествиями. Встречи с людьми, которые знали меня раньше, буквально ужасают меня. Вспомнилась графиня де Жанлис, с которой лицом к лицу столкнулся в кулуарах Венского конгресса*. Когда это было?.. В 1815 году. Ее испуг и прихлынувшая следом радость, желание тут же, в короткой беседе выяснить, как мне удалось сохранить цветущий вид, привели меня в полуобморочное состояние.
Сердцебиение вконец обессилило его, не помогли ни колдовские слова, ни укрощение чакр. Граф расплескал волшебный эликсир по столу, залил шипучим напитком кипу чистой бумаги...
Глава 3
Граф Сен-Жермен прибыл в Париж в начале лета 1837 года. В отеле записался англичанином, майором Фрезером. Апартаменты снял богатые... Отсюда послал весточку лорду Честеру, что ожидает рекомендованного ему секретаря. Срок пребывания в городе зависел от того, как скоро нужный ему человек прибудет в столицу Франции.
На удивление легко, даже с некоторым романтическим настроем он перенес путешествие. Следовал кружным путем, через Венецию, Геную, Лион, удивлялся новой моде, превратившей мужчин в подобие птиц с черными спинами и белой грудкой. Или котов, напяливших на головы уродливые напоминающие печные трубы шляпы. Вот кому небрежный и поэтичный стиль был к лицу, так это женщинам. Платья заметно укоротились, стали уже, талии современные красотки по-прежнему предпочитали завышать - подобная преемственность пришлась графу по сердцу. Одобрил он и обилие шарфов, шалей, пелерин. Шарфы теперь носили не на плечах, а опущенными сзади до пояса, спереди же их перекидывали на согнутые в локтях руки. Изысканная небрежность в одежде, легкомысленные локоны, шляпки-кибитки - все это доставляло графу истинное наслаждение. Газеты он просматривал мельком. По примеру Шамсоллы быстро сосчитал наиболее часто употребляемые слова, и на основе этого опыта сделал вывод, что нынешнее поколение интересуется, прежде всего, прогрессом, а затем капиталом.
В Париж фиакр въехал поздней ночью, только на следующий день ближе к полудню граф вышел на улицу. В ту же минуту город встал перед ним и зычно объявил: "Это я!". Многоголосый шум совершенно лишил его слуха. По узкой грязной улице Сен-Оноре разъезжали омнибусы, оттесняя прохожих на крохотные короче воробьиного скока тротуары. Высокие-высокие дома с зауженными окнами были от земли до чердачных люкарн* увешаны разноцветными надписями золотистыми, фиолетовыми, сиреневыми и так любимыми парижанами алыми и голубыми. Витрины магазинов заблистали множеством товаров, заманчиво разложенных за стеклом. Куда ни взгляни, повсюду пещеры, полные сокровищ. Многочисленные кафе привлекали роскошью столов и букетами ароматов. В первые мгновения Сен-Жермен ощутил растерянность, когда же проехавший дилижанс окатил его грязью с ног до головы, он едва не бросился бежать. Если бы не Карл, рослый пожилой немец, служивший у него камердинером, граф вряд ли сумел совладать с собой.
Кое-как счистив налипшие мокрые комки, прижимаясь к стенам домов, они добрались до Королевского моста. Здесь граф передохнул и, опершись локтями о перила, осмотрелся. Справа на реку надвигался тяжелый регулярный Лувр, длинной галереей соединявшийся с Тюильри. За дворцом сплошными купами деревьев, прямыми аллеями и обширными прямоугольными клумбами был виден сад. В той же стороне блистал Лукнорский обелиск, и уже намеком, рядами каштанов, угадывались Елисейские поля, оканчивающиеся вершиной триумфальной арки Наполеона, напоминавшей площадку для обзора.
С левой, южной, стороны город охраняли два исполинских купола дома Инвалидов и Пантеона. Развернувшись, уже с сильным волнением сердца, граф окинул взором островерхие крыши острова Ситэ - колыбель этого города. Над ними возвышались две башни Собора Парижской Богоматери.
Теперь граф испытывал томительное удовлетворение. Это был Париж! Его город!.. Сен-Жермен всегда испытывал к нему нежность. После обеда граф наконец отважился выйти на вечернюю прогулку по бульварам. В компании с Карлом добрался до заставы Сен-Мартен, через которую они когда-то спешно удирали из Парижа. Отсюда спустились к башне Сен-Жак, перешли Сену, здесь, на левой стороне, Сен-Жермен заказал в ближайшей церкви поминовение по рабу божьему Жаку-Шамсолле-Ицхаку. Вернувшись в отель, испытал аппетит. Сытно пообедал - съел два стебелька спаржи и с бокалом эликсира в руке сел у раскрытого окна.
Слуга доставил вечернюю почту. Английский друг извещал, что рекомендованный им молодой человек по имени Джонатан Уиздом через несколько дней отправится в путь. Он работал у Честера в семейной библиотеке и проявил себя знающим и толковым парнем. По крайней мере, составленный им каталог отвечает всем требованиям библиотечного дела. Мистер Уиздом, писал далее лорд Честер, отметил, что более обширной библиотеки ему не приходилось встречать. В ней не хватает только одной-единственной рукописи - воспоминаний графа Сен-Жермена, и старый друг и последователь надеется, что когда-нибудь он будет обладать этой ценнейшей книгой. В значении этого труда лорд Честер не сомневался и давал слово джентльмена, заверенное королевским нотариусом, что условия хранения этих воспоминаний будут соблюдены неукоснительно и в полном соответствиями с уже высказанными пожеланиями графа. Никто не сможет взглянуть в них, пока не минет ста лет с момента получения книги. Об этом будет сделано соответствующее распоряжение, заверенное опять же королевским нотариусом. Специальное же обращение графа и патриарха общества вольных каменщиков, если таковое последует, будет доведено до сведения немногих высших руководителей братства.
