что возможно, так оно и есть, и она напрасна решила ему открыться. Но она все равно продолжала свое повествование. Да и уже столько сказав, бессмысленно прерывать его на середине.
Наконец, Дана почувствовала, что сказала все и замолчала. Она вспомнила о кофе и пригубила его, но тут же поставила на место. Оно совершенно остыло и показалось ей противным.
Дана со страхом ждала, что Болтнев ей скажет в ответ, но он продолжал молчать. И это сильно напрягало ее. Еще ни с кем она не была столь откровенной, как с ним сейчас, а у него нет слов, чтобы поделиться с ней тем, что обо всем этом он думает.
— Кофе остыло, — произнесла она только для того, чтобы разрушить пространство молчания.
— Закажем по новому, — отозвался он, но не сделал никакого жеста в сторону официанта.
После обмена этими репликами, за столиком снова воцарилось молчание. Причем, Болтнев сидел с таким отстраненным видом, что Даны возникло ощущение, что он и не собирается ничего ей говорить.
— Может, мне лучше уйти? — спросила она.
Болтнев посмотрел на нее, его взгляд показался ей очень странным, кроме пустоты ничего другого она в нем не заметила..
— Не сейчас, — сказал он.
— А когда? — осмелилась поинтересоваться Дана.
— Это так важно? — вопросом на вопрос ответил Болтнев.
— Но мы не можем сидеть и молчать. Какой в этом смысл.
Болтнев искоса посмотрел на свою собеседницу.
— А ты думаешь, что я сразу могу разобраться в своих чувствах. Ничего подобного в жизни я не слышал.
— Я понимаю.
— Да что ты можешь понять! — вдруг так крикнул на нее Болтнев, что все посетители кафе посмотрели в их сторону. — Извини, не сдержался. И я так и не понял, что от меня-то ты хочешь?
В самом деле, что? Зачем она пришла сюда? Зачем все ему рассказала с невероятной откровенностью? Она была дурой, что призналась ему во всем.
— Женя, я запуталась, я не знаю, как выбраться из этой истории. И я боюсь Гершовича. Он способен мне страшно отомстить.
Болтнев, соглашаясь, кивнул головой.
— Тут ты права, я немного знаю его. Он не склонен прощать тех, кто его обманул.
— Я даже боюсь идти к нему. А он совсем скоро потребует от меня новые картины. Но эта история для меня окончательно закончилась. Только я не знаю, как ее закончить. Умоляю, помоги.
— А ты не думаешь, Дана, как я воспринял все тобой сказанное?
— Я знаю, я причинила тебе боль.
— Очень мягкое определение, — усмехнулся Болтнев. Он откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Затем снова посмотрел на нее.
— Предположим, эта история для тебя более или менее благополучно завершилась. Что ты намерена в этом случае делать? У тебя есть на этот счет мысли?
— Есть, — ответила Дана.
— Любопытно послушать.
— Я знаю, ты мои слова воспримешь с недоверием, подумаешь, что это такой мой ход, чтобы задобрить тебя. Но, поверь, это не так, это действительно то, что я хочу.
— Может, сначала все же озвучишь свои мысли, а уж затем я решу, как к ним относиться.
— Да, ты прав. Все очень просто, я хочу стать твоей женой и матерью твоих детей.
Болтнев с изумлением взглянул на Дану.
— Ты это всерьез?
— Да. У меня нет других желаний.
— А живопись?
Дана отрицательно покачала головой.
— С ней покончено. Больше не желаю ею заниматься.
— Но у тебя были такие большие амбиции. Разве не так?
— Были, теперь нет.
— Куда же они делись?
— Я поняла, у меня нет будущего в этой профессии. Это только пустая растрата сил и времени.
— Но ты же хороший художник.
— Да, у меня хорошая шокла, но нет таланта. А это разные вещи. Скажи, Женя, ты же всегда про это знал?
— Знал, — после небольшой паузы признался Болтнев.
— Почему же молчал?
— Ты бы не поверила, только бы обиделась. Разве не так?
— Так. Неужели все, что случилось со мной, только для того, чтобы я это осознала?
— Не исключено. Хотя, что мы можем знать о таких вещах. Впрочем, так ли это важно? Главное, что ты пришла к правильному выводу. Когда ты стала создавать эти новые картины, я был изумлен и никак не мог понять, как они из тебя пошли. И решил, что скорей всего никогда этого не пойму.
— Теперь тебе ясно?
— По крайней мере, ясней. Дана, я понимаю, ты ждешь от меня каких-то слов, какого-то решения. Но мне нужно все обдумать. Если быть до конца честным, то я сам не понимаю, что я сейчас испытываю. Были минуты во время твоего рассказа, когда я тебя ненавидел.
— Я это ощущала. Спасибо, что ты никак этого не выразил.
Болтнев махнул рукой.
— Нам сейчас лучше всего ненадолго расстаться. Когда разберусь в себе, то обещаю, сразу же дам тебе знать.
— Как скажешь, — покорно согласилась Дана. Она понимала, что на большее сейчас ей не стоит рассчитывать.
Болтнев кивнул головой, встал, и, не прощаясь, быстро пошел к выходу из кафе.
В течение последующих нескольких дней никто не беспокоил Дану, за все это время не раздалось ни одного звонка, ни один человек не постучался в ее дверь. Она терялась в догадках, что же происходит, но сама тоже ни кому не обращалась. Она решила выжидать. Но при этом едва ли не с каждым часом усиливалось беспокойство, мрачные мысли постоянно бороздили ее сознание, не позволяли надолго расслабиться. Правда, все это время Дана по сути дела, ничем не занималась, если не считать того, что слушала музыку, ходила на короткие прогулки, готовила еду. Хотя аппетита почти не было, но совсем не есть тоже не могла, она и без того чувствовала такой слабой, что периодически кружилась голова.
Дана постоянно думала о том, правильно ли поступила, что обратилась к Болтневу? И чем больше размышляла на эту тему, тем прочнее убеждалась в том, что в данной ситуации для нее это был единственный выход. Сколько она не искала другой, ничего найти не могла. Все остальные были еще хуже, еще сомнительней. И уж если кто и способен ей помочь, так это он. Надо было давно ему все рассказать, он бы тогда отговорил ее от всех этих сомнительных поступков. В конце концов, мог бы просто запретить так вести себя.
Послушалась ли она его? На этот вопрос ясного ответа Дана не находила. Но не исключала того, что могла и послушать. И тогда она бы не мучилась сейчас от не затухающего ни на минуту беспокойства.
