затей, даже, скорей, аскетичной. Возле правой стены стояла кровать с панцирной сеткой, напротив нее старый стол с треснувшей крышкой, платяной шкаф и простой деревянный стул. Стены были покрыты недорогими обоями, а с потолка свисал одноламповый плафон в виде цветка. Просторное, во всю внешнюю стену, окно в деревянной раме выходило на тенистую сторону дома. Это обстоятельство являлось единственным приятным качеством номера. Душа и туалета в комнате не было — удобства находились в конце коридора.
Я опустил пыльную сумку на стол, сдвинул в сторону шторы и, распахнув настежь одну из створок окна, впустил в комнату теплый ветер. Выложив на столешницу все имевшиеся у меня деньги, я пересчитал их. Оказалось, что я владею еще почти пятью тысячами с какой-то там мелочью. Что ж, на несколько дней вполне хватит, заключил я. Я сгреб деньги в общую кучу на середине стола, накрыл ее снятой футболкой и отправился в душ.
Вернувшись в комнату, я запер номер на ключ, раскинул постель и без затруднений уснул.
Пробудился я около восьми вечера. Разлепил глаза и долго, долго лежал с откинутым к стене покрывалом, рассматривая в окне далекое небо.
В вышине, по пустынному сияющему простору, медленно, как-то устало, тянулось одинокое жидкое облако, беспощадно истерзанное ветрами, изодранное по краям. Полупрозрачное, оно было окрашено вечерним солнцем в нежный радужный цвет. Я смотрел на него, и мне казалось, что любой, самый легкий порыв способен разметать это бедное беззащитное облачко окончательно, навсегда, и оно тут же исчезнет, растворится и не останется и следа от него, даже дымки… «Вот также и жизнь человека, — подумалось мне, — как этот зыбкий туман…»
Я еще побыл в постели, но вскоре, испытав приступы голода, оделся, собрал со стола деньги и отправился на поиски магазина.
В гастрономе, который я обнаружил через три перекрестка, я купил кое-какие продукты и вернулся назад. По пути в комнату заглянул к администратору, и, спросив кипятка, заварил креветочную лапшу.
Отужинал я быстро, после закурил сигарету и, присев на подоконник, принялся рассматривать двор. Внизу, справа, под деревом, молодой парень ковырялся в открытом капоте «газели». Поломка, скорее всего, была серьезной, так как парню даже пришлось снять радиатор. Я понаблюдал за ремонтом какое-то время, затем выбросил в окно окурок, затворил раму и вышел из номера.
Мне удалось раздобыть такси только через четыре квартала. Рядом с автобусной остановкой дежурил одинокий частник на красной «девятке». Водитель, наверное, минуты три взвешивал все «за» и «против», прежде чем согласиться отвезти меня в названное место.
— Далеко, — наконец, высказал он причину своей нерешительности, — и назад придется ехать без пассажира.
— Если согласишься подождать, обратно уеду вместе с тобой, — успокоил я его.
— Ждать долго?
— Думаю, нет.
— Видишь, не знаешь сам… Ладно, поехали, — наконец решился таксист.
До нужного места мы добирались около часа. Трасса была сильно запружена, вечерний поток машин еще не иссяк. Название поселка я запомнил во время поездки к Прокофьеву, когда одна из девушек произнесла его вслух. В тот раз моя память сработала автоматически, и сейчас я был очень рад этому обстоятельству. «Ивлино, Ивлино…», — твердил я про себя заученное название.
— В округе нет другого населенного пункта с таким же названием? — на всякий случай спросил я водителя.
— Насколько я знаю — нет, — отрицательно покачал тот головой. — Этот поселок — богатый пригород. Там новые русские строят себе шикарные большие дома. Место красивое и дорогое. Даже москвичи в Ивлино дома покупают.
После ответа таксиста я успокоился. Теперь я знал точно — мы ехали в правильном направлении. Больше я не отвлекал водителя разговорами, я всматривался в окрестный пейзаж и иногда смутно, как через сон, узнавал отдельные места и участки дороги, пробегавшие за окном.
Мы въехали в Ивлино в начале вечера. На землю быстро и мягко садилась густая предночная мгла. Вокруг сделалось призрачно, иссине-тускло, чернильно. Я попросил водителя двигаться как можно неспешнее, а сам стал искать взглядом знакомые, уже виденные раньше приметы, которые позволили бы найти нужный дом. Мы принялись кружить по поселку. Я с трудом ориентировался среди мерклых переулков и улиц, и никак не мог понять, в какой стороне нам искать.
Очень скоро сделалось совершенно темно. Я уже начал отчаиваться и подумывал отложить поиски дома Прокофьева на завтрашний день, но тут, после часа скитаний по закоулкам, после множества остановок и хождений от забора к забору, я увидел знакомый коттедж. Отталкиваясь от него зыбкой памятью, я вскоре вышел на особняк с широкой мансардой.
Махнув таксисту рукой, я направился к дому пешком.
На чисто вымытой базальтовой плитке, за роскошными витыми воротами стоял тупорылый глянцевый «БМВ». Его лаковые серебряные бока ярко сверкали в высоких огнях дрожащими маслянистыми бликами. Я посмотрел на коттедж в глубине сада и различил, что в окнах первого этажа через неплотно запахнутые портьеры наружу сочится слабый матовый свет: Прокофьев был дома. Внутри меня невольно подобралось и одновременно нервно забилось. Я глубоко вдохнул теплый душистый воздух, огляделся вокруг и, сказав таксисту, что пробуду в гостях минут сорок, вскарабкался на каменный гребень. Спрыгнув с другой стороны, я направился по дорожке к дому мимо тихих безмолвных деревьев.
Рядом с входными дверьми я стал и чутко прислушался. В доме, кажется, было безмолвно. Никто не говорил, не брякал посудой, даже не звучал телевизор. Я поднес руку к бронзовому барашку звонка, но в последний момент передумал и отступил. Мне вдруг пришла в голову мысль: а что, если он не один, вдруг в доме находится кто-то еще? Свидетелей мне не хотелось. Я потоптался возле дверей, подкрался к окну и попытался заглянуть между портьерами внутрь. Но из этой затеи мало что вышло. Неровная узкая брешь между шторами открывала недостаточно простора для обозрения. Я только смог разглядеть срединную часть передней, начало лестницы и угол камина. Я снова вернулся к дверям и, не задерживаясь теперь ни секунды, решительно покрутил покрытую патиной ребристую рукоятку.
В доме вначале ничего не происходило, затем в холле раздались медлительные шаги и в следующую минуту одна из половинок дверей смело и широко распахнулась.
На пороге стоял Прокофьев, в темных, идеально отглаженных брюках, в белой сорочке и в ослабленном галстуке. Щеки и подбородок его были чисто побриты, глаза спокойны, даже чуть веселы, а в руках он сжимал телефон. Я смотрел на него в упор, неотрывно, и старался разгадать его чувства.
Казалось, мое внезапное появление на крыльце его дома не особенно поразило Прокофьева. Только в водянистой глубине его взгляда на едва уловимый миг скользнуло легкое удивление, которое тут же
