Мясо на камбуз попадало из морозных закромов Родины, а по синей отметке на ляжке мы, стоя в камбузном наряде, узнавали год закладки и, если он совпадал с годом нашего рождения, говорили, что едим ровесника.
И ели мы его с удовольствием, потому что очень есть хотели.
Когда мы обедали, в зале играла музыка. Она помогала вырабатывать желудочный сок.
Шли мы на камбуз строями, молодцевато, чеканили ножку, и все говорило о том, что мы служим и эти годы зачтутся нам в пенсию.
Перед камбузом на табуретках - по-морскому, на баночках стояли лагуны с хлоркой, куда мы на ходу ныряли руками вперед.
И потом очень долгое время запах хлорки не позволял разделить впечатления от пребывания на камбузе и в туалете.
А еще я вынес впечатление, как мы ели сгущенку. В государстве тогда было много сгущенки, и мы ее ели: покупали банку, делали в крышке две дырки и, припаявшись к одной из них непорочными дрожащими губами, запрокидываясь, делали могучий всос, и сгущенка в один миг наполняла рот сладкой мукой. И хотелось в тот миг, чтоб она никогда не кончалась.
Общение со сгущенкой требует известного интима; если же интима не получалось, то хорошим тоном считалось оставить другу последний глоток.
Только один раз в месяц - в день курсантской получки - мы ели до отвала; мы ели сгущенку банками, колбасу - метрами, а пиво пили пожарными ведрами, для чего носили его тайком через забор; на младших курсах мы носили его тайком ночью, а на старших - тайком днем, и во время экзаменационных сессий мы носили его тайком в класс через плац.
Однажды один наш, идущий через плац с двумя ведрами, попался дежурному по училищу. Военно-пожарное ведро отличается тем, что его нельзя поставить: оно сделано конусом.
Когда дежурный по училищу увидел, как тот, несущий, с превеликими муками пытается поставить конусное ведро на плац, чтоб отдать воинскую честь ему, дежурному по училищу, он милостиво кивнул, даже не полюбопытствовав, что за пенообразующий огнегаситель тот волочет изгибаясь.
Во время экзаменов пиво наливалось только демократичным преподавателям, и они его выпивали, удивляясь, торопливо.
Недемократичных преподавателей пытались выводить из строя, подсовывая им лимонад в запотевшем графине, с предварительно растворенным в нем химическим веществом - пургеном.
А Барону, преподавателю вычислительной техники, кроме заветного графина в карман тужурки удалось впрыснуть органическую кислоту, запах которой по своей сложности мог бы соперничать только с ее названием.
Вообще-то кислота была аварийным средством. Барон должен был опоздать к началу экзамена: специально посланная группа должна была еще ночью заклеить эпоксидкой замок бароновского гаража, чтоб он утром не вывел из него свою машину.
Группа заклеила, перепутав, замок соседу, Барон появился вовремя, и пришлось обратиться к кислоте.
Пахло сильно и хорошо. Барон не знал, куда деваться, от смущения он непрестанно пил настойку пургена в лимонаде, говорил, что в аудитории спертый воздух, и бледнел. Вскоре он надолго вышел, и мы одним махом сдали экзамен.
А еще я лежал в санчасти. Я любил лежать в санчасти: там можно было выспаться. Я не высыпаюсь с семнадцати лет, с тех самых пор, когда нежный слух мой впервые поразила команда "Рота, подъем!".
В санчасти кормили теми же органическими веществами, что и на камбузе. Положительное зерно состояло в том, что здесь давали добавку. Бигус не ели даже легкораненые.
Бигус! Это блюдо сделано врагами человеческих желудков из картошки, тушенной с кислой капустой, заправленной комбижиром и жалкими кусками желтого поросячьего сала. Боже, какая это была отрава!
Поковыряв вилкой бигус, я выходил в коридор между палатами, припадал к стенке и звал утробно:
- Сестра... сест-ра... сест-ра...
- Что тебе, милый? - вылетала сестра.
- Спасибо, сестра, - говорил я томно и шел в палату.
Артистизм! Вот что должны преподавать будущим офицерам. Как же без него стоять перед строем подчиненных, ведь они смотрят на тебя и жаждут получить с тебя твой артистизм. Им же важно получить команду, им же важно, как ты ее подаешь. Им важно, какое у тебя при этом лицо, как ты держишь руки и в каком состоянии у тебя ноги; им важно, сколько души ты
вкладываешь в команду "Равняйсь!" и какая капля интеллекта капает с тебя во время команды "Смирно!".
Почему-то считается, что если ты ничего не можешь, то ты можешь воспитывать людей.
Сколько раз меня воспитывали в строю, и сколько раз я убеждался: оказывается, достаточно сильно крикнуть идущим людям: "Четче шаг! Отмашку рук! Выше ногу! Не слышу ногу! Петров! Едрена корень!" - и ты уже воспитатель.
И тут появляется он, твой новый командир роты. На лице у него, как это ни странно, написан ум, а в глазах написано то, что он только что с флота, что он ни черта не боится, и еще там написано, что у него есть выслуга лет и что он не будет хвататься за службу, как нищий за подол прихожанки.
- Я утомлен высшим образованием, - говорит он, и с этой минуты ты начинаешь изучать его речь, его лицо, его походку, его манеру держаться и соблюдать себя.
Он учил нас тому, что не прочтешь ни в одном учебнике, что не получишь в руки при выпуске, тому, что можно набрать, только пропустив через себя; он учил нас тому, что называется - жизнь.
Выпуск!
Сегодняшний, ты ли это, вчерашний! Сколько блеска в глазах и в белье! А сверху на белье надет кортик, а из-под каркаса фуражки капает, а брюки черные, шерстяные, всепогодки, а под ними взопревшее тело, а в подмышках жмет, а в ботинках трет столько сразу всего.
Но ты всего этого барахла не замечаешь. Ситец на улицах май в душе! Сегодня твой день. сегодняшний. Счастлив ли ты? Ты счастлив! Благослови тебя небо!
Север
Отпуск промелькнул, как чужое лицо в окошке, и через месяц, все еще окрыленный, просветленный, ненормально радостный, я улетел на север за назначением.
...Север, Север, Северный флот... Сопки, сопки, ртутная вода... Неужели та вода навсегда? Север, Север, Северный флот...
Гуси потянулись на север, бабы потянулись на юг - лето наступило...
Появились молодые лейтенанты - лето кончилось. Лейтенанты, лейтенанты, вы роняете в душу лепестки вечности. После вас в душе наступает сентябрь...
Интересно, почему только на Северном флоте бакланы летают над мусорными кучами, а вороны над морем? Потому что Страна Наоборот.
Жила-была Страна Наоборот. Утром ложилась, вечером вставала. Удивительная это была страна - Страна Наоборот...
- Куда вы хотите? - спрашивают лейтенанта в отделе кадров Северного флота. - В поселок Роста или в порт Владимир?
Не знакомый с современной северной географией лейтенант выбирает себе порт Владимир и уезжает туда, где три покосившихся деревянных строения, обнявшись, хором предохраняют цивилизацию от сдува.
Обманули дурака на четыре кулака... Места для меня сразу не нашлось. Лейтенанта ждут, конечно, на Северном флоте, но не так интенсивно, как он себе это представляет.
После двухнедельных мытарств печаль моя нашла свое временное пристанище в отдельном дивизионе химической защиты, именуемом в простонародье "химдымом".
Если матрос на флоте не попадает в тюрьму, то он попадает в химдым. Так, во всяком случае, было. Больные, косые, хромые, глухонемые; хулиганы и пьяницы, потомственные негодяи и столбовые мерзавцы, носители редких генетических слепков.
- Не боись, лейтенант, - говорили они мне, - мы детей не бьем.
И я не боялся, слово они держали. Но сына замполита они вешали на забор. За лямки штанишек. Как Буратино. Шестилетний малыш висел и плакал...
...Пятнадцать нарядов в месяц. Через день - на ремень!
- Что, товарищ лейтенант, в сторожа записались? Терпите, все через это прошли...
Кубрик, койки, осклизлый гальюн...
Через месяц после того, как я - хрупкий цветок
Курдистана - был высажен суперфосфатом почвы этой страны слез - химического дивизиона, мне захотелось выть болотной выпью.
Эта славная птичка несколько напоминает военнослужащего: чуть чего - она замирает по стойке "смирно" в жалких складках местности, а если достали - орет, как раненый бык.
Я орал. Вернее, орала моя дивная душа отличника боевой и политической подготовки. Она орала днем и ночью. Она орала до тех пор, пока мысль об атомных лодках не сформировалась полностью.
Я поделился ею с начальством. Начальство было удивлено стойкостью моего отвращения к текущему моменту. Оно назвало мое состояние "играми романтизма" и высказалось относительно места проведения этих игр со всей определенностью. Потом оно сказало, что для того чтобы стать подводником ("а это не так все просто, юноша, не так все просто"), мне нужно как можно чаще "рыть рогами и копытами" ("и носом... главное, носом").
С этого дня я не служил - я рыл, я рыл рогами, копытами и носом... главное, носом; и глаза мои - с этого дня - на полгода сошлись к переносице. Не лейтенант, а хавронобык!
