от силы две-три минуты.
Так и шла к дому, держась из последних сил. Зрачки расширены, руки и ноги в крови.
Боялась, что умрет. Что у неё продырявились кишки, и теперь вся кровь медленно вытечёт из неё, лишив жизни. Когда её навстречу выбежала перепуганная Пелагея, она едва не теряла сознание от боли.
— Господи! — всплеснула руками, подбегая. — Что случилось?
— Бабуль, я… упала, — прозвучало едва слышно. — Только не ругайся.
— Где упала? — похолодела Пелагея, увидев, в каком состоянии её бедра. — Ксюш, где ты упала, что случилось? Васька! — заорала на всю деревню, придерживая начавшую оседать девочку. — Ой, людоньки, помогите!..
Вздрогнула, сбросив с плеч воспоминания.
Вместо заварного кофе, достала растворимый, насыпала в чашку двойную порцию. Несколько секунд ушло на решение вопроса, стоит ли добавлять сахар и, решив, что не стоит, взялась за чайник.
Сейчас ей было так же хреново. Внутри всё жгло и ныло. Воспоминания давно минувших дней, а ощущения — словно вчера произошло. Думала, больше не переживет подобный ужас, а оно вон как. Пережила. Правда, обошлось намного меньшей болью, только легче от этого не стало.
Сейчас бы прижаться к родным рукам, выплакаться на них, почувствовать прикосновения шершавых ладоней к волосам. Сейчас ей тоже было больно. Она потеряла частичку себя. И хуже всего то, что никто кроме неё не был виноват.
Как она там говорила: счёт один ноль? Ничерта подобного. Счёт — три ноль. Минус три человеческой жизни. Две из которых — на её совести.
Как после этого смотреть в глаза Денису? В них тоже плескалась боль. Похрен на стресс, на снившиеся каждую ночь кошмары — это все мелочи по сравнению с душевными пытками, которым подвергалась, стоило только закрыть глаза.
— Так, всё! — разозлился Денис, устав наблюдать за её самоистязанием на четвёртый день после выписки из больницы. — Нам надо поговорить.
— О чем? — вылила в раковину остывший кофе и, облокотившись о стол, стала ждать, пока закипит чайник. — Тебе ещё раз рассказать, как на моих глазах убили тридцатилетнего парня или ты хочешь узнать, как я себя чувствую? Так я отвечу — хреново. И на любой другой вопрос отвечу так же. Это понятно?
Понятно. Ему ли не понять? Но как достучаться, донести, что ему тоже хреново? Что нуждался в ней так же, как и в её поддержке? Каждое утро начиналось с обвинений. Самого себя во всех грехах. А он грешный — этого ли ему не знать.
Не важно, что к концу первого месяца беременности зародыш только начинает напоминать плод. Что у него только-только начинает развиваться сосудистая сетка, шея приобретает более контрастные очертания, начинают формироваться внутренние органы малыша. Он ещё не умеет чувствовать, реагировать, дышать. Но он был. Он был её частичкой. Верила, что у него уже была душа.
Тут нужно время. И терпение. И он его дал. Неделя прошла. Разве этого мало? Если каждый закроется в своем мире — лучше не станет. Так и будет хреново. Им стоило выговориться. Не так, как в первый день госпитализации: нахрапом, по живому, со слезами и болью. Спокойно поговорить. Услышать друг друга и тогда всё то, что давило на сердце непосильным грузим, станет в разы легче.
Ведь у них ещё вся жизнь впереди. Ещё будет не одна беременность. Он это понимал, а вот Ксюша…
Снова повисла тишина. Напряженная, тягостная. От которой хотелось укрыться. Которую хотелось разбить, потому что тошно уже. Устал от неё. Устал разговаривать с безучастной оболочкой, пытаться достучаться, показать, что жизнь продолжается.
Каждый раз, когда начинал об этом разговор, она так на него смотрела, что слова застревали в горле. Боже, куда он лезет? Он был тем, кто больше всех мог понять её… и в то же время чувствовал себя бессердечной мразью, пытающейся донести, что убийство на её глазах — это закономерность.
— Отпусти ситуацию, Ксюш. Себя отпусти, — всё же решил рискнуть и подошел к ней со спины, упираясь подбородком во вздрогнувшее плечо.
— В смысле? — просипела, замерев. Ещё одно напоминание о пережитом ужасе. Спать не могла, говорить — тоже.
— В том самом, — сжал её плечи, перекрывая пути к бегству. — Я не хочу, чтобы тебе было хреново, — прижался щекой к щеке, осторожно потерся. Как же он соскучился. За элементарными прикосновениями соскучился. За запахом любимым и блеском в глазах.
— Хорошо. Твои идеи, Денис? — у неё болела голова. И сердце болело, и душа. — Может, мне извиниться, что так реагирую на смерть? Так извини, у меня нет твоего опыта. Что мне сделать? Или, взять оружие и отомстить? — начала перечислять с придыханием. — А что? Виновные ведь должны быть наказаны.
— Не переживай, они все мертвы.
Первое время Ксюша просто хватала ртом воздух, представляя, как это всё происходило. Дышала часто, глубоко, борясь с набежавшими слезами.
Денис же, в противовес ей, дышал размеренно, без лишней паники. Конечно, с его-то образом жизни. Это её рвало два дня подряд, стоило вспомнить скользкую жижу на лице.
Повернулась в его объятиях, внимательно посмотрев в глаза.
— И как? Полегчало? Успокоился?
Он выдержал обвиняющий взгляд, ни капли не жалея о содеянном. Будь его воля — и Антона на тот свет отправил бы, но… для него нашлось наказание похуже смерти.
— Оказывается, убить человека проще простого, да? — продолжила, глотая набежавшие слёзы. — Вчера сделали плохо тебе. Завтра ты сделаешь плохо взамен. А смысл, Денис? Да, я не спорю, сама виновата…
— Шш, молчи, — от мысли, что она корит себя, стало больно. — Ты ни в чем не виновата. — Обхватил заплаканное лицо ладонями, поглаживая большими пальцами скулы.
— А кто виноват?
— Только я, слышишь? Только я.
Ксюша горько улыбнулась, давая понять, что не согласна. Сердце разрывалось от противоречий. Сейчас бы сказать то, что больше всего давило, не позволяло нормально дышать. Но не так просто сделать первый шаг.
— Помнишь, я говорила… — едва уловимые на слух слова застряли в горле, на плечи будто тяжкий груз опустился. Вернее, он там и был, просто сейчас стал более ощутимым. — Что не хочу быть твоей слабостью?
