знаешь, где еще можно спрятаться? И купи презерватив. Вчера вечером у Николь наконец было настроение, я свой использовал. – Ну конечно, она уже беременна, самое время предохраняться.
– Нафиг.
– Хочешь без него?
– Смотри, наше граффити закрасили.
– Ага, засранцы. Офигеть, ты достал седьмой выпуск! Пошли почитаем!
Я протягиваю ему комикс. В прошлой жизни я бы с радостью почитал его вместе с ним. Колин начинает строить предположения:
– Как думаешь, кто этот рыжий в алом плаще? А Безликие Властелины устроят осаду? Да устроят, куда денутся! Офигеть, офигеть, чем же все кончится?
Я сажусь на бордюр и знаком прошу его сесть рядом.
– Колин, так больше нельзя. Я все порчу. Я уже не чувствую к тебе того же, что раньше. И вряд ли дело в том, что я еще не вспомнил, как нам было хорошо.
– Стоп, так ты серьезно тогда сказал, ну, про Летео?
– Ага. Я забыл все, что у нас было.
– Ты придуриваешься.
– Нет.
– Реально, пошел и стер память?
– Тебе не стыдно, что ты со мной, а Николь ничего не знает? – Он не отвечает, не признается, что ему насрать. – А мне стыдно. Все-таки мы с тобой разные. Я не говорю, что ты говно как человек. Реально, мне кажется, ты однажды исправишься. Но если ты хочешь строить семейную жизнь на обмане, пусть это будет твое несчастье, а не мое.
Колин пожимает плечами, безуспешно пытаясь скрыть боль.
– Ну ладно, валяй, забудь, что у нас что-то было. Только не приходи больше, ни завтра, ни послезавтра.
Он встает и принимается ходить туда-сюда, давая мне время передумать.
Я молчу.
– Ладно, как хочешь. Я пошел. – Он вцепляется в комикс, как будто готов душу за него продать, и переходит улицу, спеша к своей понятной, лживой насквозь жизни. Но вдруг застывает и снова бросается ко мне: – Уверен?
Теперь я почти его простил.
– Колин, я больше не хочу никому портить жизнь. Когда-то я тебя любил, но сейчас другое время.
Колин показывает мне средний палец и уходит. Я поудобнее усаживаюсь на бордюре, чтобы полистать комикс, но мои руки пусты. Прежде чем сообразить, в чем дело, я успеваю поискать его на земле вокруг.
16
Девочка, которая никогда не дорисовывает
Я забыл, о чем мы говорили с Колином. Надеюсь, он повзрослеет и я смогу по нему скучать. Хорошо бы хоть прощание с Женевьев запомнить, потому что с ней я бы, пожалуй, смог жить долго и счастливо, если бы вышло.
Она любит меня во вред себе самой. И это жесть в квадрате, потому что я знаю это чувство.
Прежде чем позвонить в дверь, я попросил Эрика подождать внизу и протянул руку – похлопать его по плечу. Он, видимо, решил, что я хочу его обнять, и подался мне навстречу. Очень неловко. Приходится реально обнять его, впервые за много лет.
– Спасибо еще раз. Ты у меня как собака-поводырь или типа того.
– А, забудь, потом сочтемся. Не забудь только… – Он прикрывает рот ладонью. – Так, забудь, я этого не говорил… Блин. Короче, подожду тут.
– Понял.
Я стучу в дверь, стараясь вспомнить, что хочу сказать, пока еще помню хоть что-то. Из недр квартиры раздается голос ее отца: «Кто там?» Отвечаю, что это я. Он отпирает и осматривает меня с ног до головы. От него пахнет пивом.
– Как жизнь, Аарон?
– Нормально. Жен дома?
– Думаю, в спальне.
Обычно отцы шестнадцатилетних девушек так запросто не пускают домой парней.
Дверь ее спальни приоткрыта. Я заглядываю внутрь: она сидит на кровати, вокруг валяются блокноты и мокрые кисти, стоят открытые банки с краской. Женевьев выдирает из тетради страницу, комкает и кидает на пол, где уже целое кладбище нерожденных рисунков. Потом снова хватает кисть.
Я стучу, захожу и застываю, поймав ее взгляд.
Женевьев роняет кисть и заливается слезами.
Я бросаюсь к ней – обнять, успокоить, – но мне некуда сесть. Вся кровать завалена раскрытыми блокнотами и недописанными картинами. На одной девушка разговаривает с парнем, сотканным из листьев. На другой девушка построила песчаный замок, а из океана вылез монстр и разрушил его. На третьей девушка летит с дерева, а парень спокойно сидит внизу и ест яблоко. Я сдвигаю картины на край и крепко обнимаю Женевьев – не для того, чтобы ее порадовать или соврать себе. Ей больно, с этим надо что-то делать. Я даже забываю о том, что скоро все забуду.
– Лучше не буду спрашивать, что случилось, – шепчу я.
Женевьев отнимает руки от лица. Наверно, лучше пока не говорить ей, что у нее на лбу и щеках разноцветные отпечатки пальцев.
– Аарон, когда я увидела тебя с Колином, это… это был кошмар. Не знаю, пришел ты туда выслеживать Томаса, или так совпало… Короче, я вас увидела и вспомнила, как мне тогда было плохо. А ты просто все забыл!
Я отвожу глаза.
– Прости. Прости, что попался тебе на глаза. И прости, что был с ним. Прости, что обманывал тебя перед операцией. И после тоже обманывал. Мне не хватало смелости быть парнем, которому нравятся парни, и я пытался прикрыться тобой.
Она гладит меня по лицу. Наверняка я теперь тоже в краске.
– Не извиняйся. Я все поняла с первого поцелуя.
– Да уж, чтобы не хотеть тебя целовать, нужно быть стопроцентным любителем парней. Прости, что так хреново с тобой поступил.
Женевьев водит пальцем вдоль моего шрама, слева направо, справа налево, как миллион раз делал я сам и как, может, любила делать и она, но я этого уже не помню.
– Я никогда не винила тебя в том, что ты гей. Но когда ты все забыл и вернулся ко мне, я немножко увлеклась и было классно.
– Да, из нас вышла неплохая пара понарошку. Я даже поверил, – шучу я.
Женевьев кладет мне голову на плечо:
– Если бы можно было вернуть время назад, я бы не стала себя обманывать. Мы бы с тобой не встречались и уж точно не занялись бы сексом. – На секунду мне кажется, что сейчас она скажет что-то еще. Но она только вздыхает и меняет тему: – Ты не стал делать вторую операцию. Кто тебя в итоге переубедил?
Не могу же я сказать ей, что принять себя мне помог Томас. Не могу признаться, что мечтаю прожить жизнь рядом с ним, вместе завоевывать мир, смотреть фильмы и до ночи пить пиво, рисуя друг другу татуировки.
– Летео обещают счастье, но оно не настоящее. Кстати об операции. На
