Машина, правда, тут же подошла.
- Все халтуришь? - усаживаясь, сказал шоферу Хухрец.
- Стараемся! - усмехнулся тот.
- Куда поедем-то? - икая, проговорил Леха.
- Да, думаю, женский хор проверим.
- Можно, - кивнул Леха.
Мы вошли в ослепительно белый зал. На сцене уже был выстроен хор женщины в длинных белых платьях. К нам кинулся дирижер в черном фраке и с черными усиками.
- Пожалуйста, гости дорогие! - На всякий случай он ел глазами всех троих. - Что будем слушать?
- Да погоди ты... не части! Приглядеться дай! - оборвал его Леха.
Дирижер умолк. Леха ряд за рядом оглядывал хор.
- К плохим тебя не приведу! - ухмыльнулся Хухрец.
Мой взгляд вдруг притянулся к взгляду высокой рыжей женщины с синими глазами - не стану выдумывать, но, по-моему, мы оба вдруг вздрогнули.
- А чего они словно в саванах у тебя? - повернувшись к дирижеру, проговорил Леха.
- Да, как-то недоглядели! - торопливо проговорил дирижер.
- Ножницы неси! - икнув, проговорил Леха. - Мини будем делать!
- С-скотина! - вдруг явственно донеслось со сцены.
Все застыли. Я не оборачивался, но знал точно, что произнесла это моя. Сладко заныло в животе. "Вот влип!" - мелькнула отчаянная мысль.
Дирижер испуганно взмахнул руками. Хор грянул. Сразу чувствовалось, что это не основное его занятие.
После концерта Хухрец и Леха безошибочно подошли к ней.
- С нами поедешь! - сказал Леха.
- Не могу! - усмехнулась она.
- Почему это?
- Хочу тортик купить, к бабушке пойти! - издевательски проговорила она.
- Эта Красная Шапочка идет с тортиком к бабушке уже третий год! хохотнул Хухрец.
- Пойдемте! - сказал я ей.
Она глядела на меня неподвижно, потом кивнула. Под изумленными взглядами Лехи и Хухреца мы прошли с ней через зал и вышли. Взбудораженный Леха догнал нас у служебного выхода.
- Ну, хочешь... я жену свою... в дурдом спрячу? - крикнул он ей.
"Странные он предлагает соблазны!" - подумал я. Она без выражения глянула на Леху, и мы вышли. Дом ее поразил меня своим уютом.
- Так ты чего на этой должности подвизаешься? - удивился я. - У тебя муж, видно, богатый?
- Да я бы не сказала! - усмехнулась она. - Сама зарабатываю!
- Чем?
- Бисером вышиваю, в одном кооперативе. Одна вышивка - тысяча рублей.
- Одобряю. А зачем же тогда... в этом хоре шьешься?
- А может, нравится мне это дело! - с вызовом проговорила она.
- А... муж все-таки есть?
- Заходит... Сын сейчас придет.
- О! - Я причесался. - А сколько ему?
- Шестнадцать.
Зазвонил телефон. Она подняла трубку, ни слова не говоря, послушала и выдернула шнур из гнезда.
- Странно ты разговариваешь! - удивился я.
- Да это дружок твой звонил. Сказал, что, если я соглашусь, даст мне пачку индийского чая.
"Да-а... широкий человек! - подумал я. - Ему что пачку чая подарить, что жену в дурдом посадить - все одно".
- Вы, наверное, торопитесь? - заметив, что я задумался, сказала она.
"Ну, ясно, я ей не нужен! - горестно подумал я. - Конечно, ей нравятся молодые и красивые, но ведь старым и уродливым быть тоже хорошо! Не надо только слишком многого хотеть".
Неожиданно хлопнула дверь - явился сын.
- Боб, ты будешь есть? - крикнула она.
- Судя по ботинкам сорок пятого размера в прихожей - у нас гость. Хотелось бы пообщаться.
- Это можно! - Поправляя галстук, я вышел в прихожую. Больше всего из ребят мне нравятся такие - очкастые отличники, не лезущие в бессмысленные свалки, но все равно побеждающие. Может, я и люблю их потому, что сам был когда-то таким - и таким, в сущности, и остался. Жизнь, конечно, многому научила меня, в разных обстоятельствах я умею превращаться и в наглеца, и в идиота, но, оставшись наедине с собой, снова неизменно превращаюсь в тихоню отличника.
Мы поговорили с ним обо всем на свете, потом Боб сел ужинать, и я ушел.
Леха одиноко сидел в номере, смотрел телевизор. Телевидение показывало бесконечный сериал "Про Федю" - как тот приходит домой, снимает пальто, потом ботинки, потом идет в туалет, потом в ванную...
- Все! Глубокий, освежающий сон! - радостно проговорил я и вслед за Федей улегся. Некоторое время в душе моей еще боролись Орфей и Морфей, потом Морфей безоговорочно победил, и я уснул.
Проснулся я оттого, что Леха тряс меня за плечо.
- Просыпайся, счастливчик! Долго спишь!
- А сколько сейчас времени? - пробормотал я.
- Самое время!.. - Леха торжественно вышагивал по номеру. - Твоей-то укоротили язычок - из хора вычистили ее!
- Как?!
- Обыкновенно. Дирижер толковым малым оказался с ходу все просек.
Леха торжествовал. Я звонил ей по телефону - телефон не отвечал.
В комнате стояли два ведра пятаков (подарки восхищенных аборигенов?). Я подумал, что Леха будет носить их на ушах, в качестве клипс, но он хозяйственно высыпал их через отверстие в шапку.
Шея у него уже стала крепкая, как у быка.
Он бросил горделивый взгляд в зеркало. Он явно считал разбухшую свою шапку лавровым венцом, который местные музы возложили на него в благодарность за умелое руководство.
На лестнице нам встретились несколько вагоновожатых с ведрами пятаков - Леха благосклонно принял на себя "золотой дождь", - дело явно было поставлено с размахом. У гостиницы стояла очередь трамваев, набитых людьми, из них выходили вагоновожатые с ведрами...
- Не забывает Геха кореша! - размазывая слезы,
проговорил Леха.
Потом мы были в бане, где Леха прямо сказал старику гардеробщику, что шапку Мономаха он снимать не собирается. Впрочем, гардеробщик и не особенно удивился - многие уже мылись, не снимая шапок.
- Мой бывший завлит! - высокомерно представил меня Леха многочисленным подхалимам, мылившим его. Впрочем, в бане было холодно - праздник не получился.
Хухреца на рабочем месте не оказалось, после долгих поисков мы нашли его в вахтерской, где он скрывался от многочисленных посетителей. Он злобно назвал происходящее "разгулом демократии".
- Достали вопросами! Разговорились вдруг все! - измученно пробормотал он, усаживаясь в машину. Мы ехали вдоль тротуаров, запруженных народом, все поднимали руки, умоляя их подвезти - видно, за время своего руководства "батька" сумел полностью развалить работу транспорта.
Мы устало подъехали к ресторану.
- Ну, так покажем ему его королеву? - глумливо глянув на меня, сказал Леха Хухрецу.
- Покажем... ненадолго. Самим нужна! - ухмыльнулся Хухрец.
Швейцар услужливо распахнул дверь. Мы вошли в зал. Все сидели за столами в пальто и шапках - так было модно и, кроме того, тепло - лопнули трубы, город не отапливался, изо ртов посетителей шел пар. Оркестр, потряхивая погремушками, исполнял модную в том сезоне песню: "Без тебя бя-бя-бя!" Она стояла у микрофона и, развязно кривляясь, пела. Она была почти обнажена. Видимо, было решено резко догнать Запад, хотя бы по сексу. Руками в варежках все глухо отбивали такт. Увидев нас, она стала кривляться еще развязней.
- Теперь, я думаю, ломаться не будет! - по-хозяйски сказал Хухрец. Как старый меломан, он выждал паузу в исполнении, поднялся на сцену и потащил ее за руку вниз. К счастью, у нее была и вторая рука - раздался звонкий звук пощечины.
- Ча-ча-ча! - прокричали музыканты.
Хухрец замахнулся. Я сорвал шапку с Лехи и метнул в Хухреца. С тяжким грохотом Хухрец рухнул.
Служебной лестницей мы сбежали с ней вниз, одеться она не успела, я накинул на нее свое пальто.
У выхода меня ждал газик с милиционером.
- Старшина Усатюк! - откозырял он. - Приказано вас задержать для доставки в суд - на вас поступило заявление о нарушении общественного порядка в общественном месте!
- И что ему будет?! - воскликнула она.
- Да, наверное, сутки, - прокашлявшись на морозе, сказал Усатюк. - А вы, гражданочка, поднимайтесь обратно!
Он отобрал у нее мое пальто.
Суд прошел гладко - без свидетелей, без вопросов, без бюрократических и каких-либо других формальностей. Судьей была Тюнева (или похожая на нее?). Я с огромным интересом наблюдал за происходящим - ведь скоро, наверное, такого не увидишь?
Работал я на химическом комбинате, разбивая ломом огромные спекшиеся куски суперфосфата. Вдруг хлопнула дверца уже знакомого и родного газика, Усатюк высадил Леху... Вот это друг - не бросил в беде!
Мы сели покурить на скамейку.
- Геха, подлец, засадил меня! - хрипло заговорил Леха. - Певичка эта, вишь ли, понадобилась ему самому! Ну, ничего, я такую телегу на него накатал, такое знаю про него - волосы дыбом встанут!
"Не сомневаюсь!" - подумал я.
Леха с обычной своей удачливостью кинул окурок в урну, оттуда сразу же повалил удушливый дым. Некоторое время мы, надсадно кашляя, размазывая черные слезы по лицу, пытались еще говорить, но потом я, не выдержав, сказал:
- Извини, Леха, больше не могу! Должен немного поработать!
Я пошел к суперфосфатной горе. Хлопнула дверца - я обернулся. Из такси, пригнувшись, вылезала она. Близоруко щурясь, она шла через территорию, перешагивая ослепительными своими ногами валяющиеся там и сям бревна и трубы. Чтобы хоть немножко успокоиться, я схватил лом и так раздолбал ком суперфосфата, что родная мать - химическая промышленность не узнала бы его.
