Три вещи составляют гордость и честь мужчины: конь, жена и папаха. Запятнать одну из трех - значит запятнать самого мужчину, заживо похоронить его, перечеркнуть крест-накрест несмываемым вечным клеймом. Как же все это пережить? Застрелили оленя - промолчал. Пытались похитить дочь - спустил с рук. А теперь? Возможно ли кому показать этого коня? Если народ узнает об этом, а Джахандар-ага промолчит, разве не будут втихомолку смеяться над ним? И вообще, может ли он после этого случая надеть на голову папаху и показаться односельчанам?
Джахандар-ага был потрясен. Даже гибель сестры не легла на его сердце таким тяжелым камнем, как этот случай. Да и уход жены, ссора с сыном Шамхалом не поразили его в такой мере.
Он повернулся и еще раз с ног до головы оглядел Гемера. Светлело, и туман поредел. Теперь конь ясно был виден, и был он похож на птицу с общипанным хвостом и крыльями. Гордого царственного вида как не бывало. Ужасно выглядела обстриженная грива. Невозможно было и сзади глядеть на коня. Быстроногий, гордый, холеный Гемер теперь был достоин жалости. Кажется, конь и сам чувствовал это. "Кто же его так обкорнал? Кто поднял на него руку? Как же мы прозевали?"
Джахандар-ага руками схватился за спину коня и приложился щекой к его боку. Стал тереться о его мягкую шерсть. Терся то одной щекой, то другой, скрипел зубами, задыхался от злобы. Конь, изогнув шею, обдавал лицо хозяина горячим дыханием, словно хотел разделить его горе. Джахандар-ага извивался, корчился около своего любимца в невыносимых муках, потом почувствовал, что задыхается, с силой рванул ворот рубахи, так что пуговицы поломались и брызнули в разные стороны. Он дышал тяжело, открытым ртом, с трудом ловя воздух. Ему казалось, сердце сейчас разорвется и он упадет под ноги своего коня. Это было бы лучше. Перестать дышать, умереть - разве это не счастье по сравнению с таким оскорблением, которое приходится терпеть?
Быстро светало. Туман пополз вниз в долину, откуда слышались уже разнообразные звуки просыпающегося кочевья. Еще немного, и Джахандар-агу вместе с его несчастным, обесчещенным другом застигнет ясный день. Что тогда делать?
Джахандар-ага стоял, ни о чем не думая. Он окаменел и не знал, как действовать. Он забыл даже об осторожности. Сейчас мог бы кто-нибудь спрятаться среди скал и, воспользовавшись удобным случаем, легко застрелить его. Джахандар-ага не знал, как выйти из этого позора. Никто ни в деревне, ни даже дома не должен знать, что гриву и хвост его коня обстригли. Это должно остаться тайной. Но как же спрятать коня? Сейчас люди проснутся, начнут бродить вокруг кочевья, и если хоть один увидит коня в таком виде, этого будет достаточно, чтобы узнали все. Отправить коня в низину? Будут спрашивать, почему отправил. Притом на такой длинной дороге кто-нибудь увидит коня. Да и батрак, который поведет его, обо всем узнает. Срам, срам! Джахандар-ага сжал зубы. Собрал в руку веревку и, ведя коня за собой, пошел по тропинке. Обернулся и посмотрел назад. На вершине горы уже играли лучи. Больше не моросило. Туман, отступая от кочевья, уплывал и рассеивался.
Джахандар-ага торопился, чтобы не попасться никому на глаза, не встретиться ни с кем, успеть добраться до места на краю пропасти, которое он наметил. Вот и скала. Далеко внизу гудела река, гул ее отдавался эхом в окрестных скалах. По ту сторону реки поднимались огромные глыбы, заросшие мхом. Среди камней то там, то здесь держались чахлые деревца. Река под скалой гремела. Злые потоки перекатывали, неся с собой, большие черные камни, ударяя их друг о друга.
Джахандар-ага бросил веревку на землю и достал табакерку. А Гемер, успокоившись, начал щипать траву. "Что мне делать с тобой, Гемер? Ты был моим лучшим другом в самые трудные дни. Ты переносил меня на себе через смертельные пропасти, понимал любой мой намек, угадывал мои мысли. Ты был осторожнее птицы и смелее барса. В темные ночи ты узнавал об опасности раньше меня, навострял уши, останавливался и давал мне понять, что впереди смерть и ехать дальше нельзя. На праздничных скачках никто не мог обогнать тебя. Благодаря тебе я всегда высоко держал свою голову. А сколько раз, припав к твоей гриве, я вручал тебе свою жизнь и ты выносил меня из-под пуль? Я считал тебя своим братом, Гемер. Каждый раз, когда-ты призывно ржал, сердце мое наполнялось радостью. Что же мне теперь делать, как перенести этот позор?"
Джахандар-ага решительно отбросил окурок и подошел к коню. Прижал его голову к груди, поцеловал в морду. Взгляды человека и животного встретились. Вместе с невыразимой лаской в лошадиных глазах промелькнула и некая решимость. Словно конь хотел сказать: "Не печалься, хозяин. Я тоже не могу жить опозоренным. Я гордо жил и гордо умру". Джахандар-ага отвязал веревку и погнал Гемера к краю скалы. Целился он в белую звездочку на лбу и поторопился спустить курок, потому что глаза застилало чем-то туманным, серым, а очертания коня расплывались и смазывались.
Конь вскинул передние ноги, встал на дыбы и застыл в последнем чудовищном равновесии. Выстрелившему казалось, что он не упадет никогда, а превратится в каменное изваяние на этой черной скале и все будут глядеть на него, показывать издали и рассказывать детям о дружбе коня и человека и о печальном конце этой дружбы.
Джахандар-ага уже опустил винтовку, а конь стоял. Потом он как-то сразу качнулся назад, судорожно перебирая передними ногами, словно стремясь схватиться за воздух, и рухнул вниз. Пронзительное ржанье разнеслось по ущелью, но тотчас смешалось с гулом реки и потонуло в нем.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Вечерняя тьма опустилась на горы внезапно, как и всегда в этих местах. Горы, на вершинах которых еще полчаса назад лежало расплавленное золото последних лучей солнца, почернели, словно их погрузили в чернила. Здесь все не как в Петербурге: ни длинных сумерек, ни тем более белых ночей. У ж день, так день, нужно прищуривать глаза, чтобы не ослепнуть, а ночь, так ночь, бархатна, темна, с крупными, как бы приближенными звездами. И темнеет сразу, без перехода. Впрочем, Дмитрий Дмитриевич Семенов, директор Горийской семинарии, давно привык к здешнему климату. Он любил стоять у окна и наблюдать, как гаснет над гребнем горы закат и как в полупрозрачной еще синеве долины зажигаются дрожащие огоньки. Это в маленьких горийских домах зажигают керосиновые лампы. Хорошо было в эти часы прислушиваться также к шуму Лиахвы, впадающей на краю города в буйную Куру и сливающей свой более близкий и потому более громкий шум с отдаленным, приглушенным, но тем не менее могучим шумом Куры. Издалека доносились стук колес с железнодорожной станции, редкие сиповатые свистки паровозов. Ветерок, залетающий в окно, шевелил седую шевелюру Дмитрия Дмитриевича и его пышную, раздвоенную, поистине директорскую бороду.
В дверь осторожно постучали. Ольга Константиновна, отложив вышивание, неслышными шагами пошла к двери. В передней стоял Алексей Осипович. Легким кивком она пригласила гостя в комнату.
- Пожалуйста, Алексей Осипович, милости просим.
Гость поцеловал руку хозяйке и прошел в комнату.
- Митя, посмотри, кто пришел!
Семенов обернулся и расцвел в улыбке, раскрыл свои широкие объятия:
- Добро, добро пожаловать. Рад вас видеть.
Они пошли к письменному столу. Дмитрий Дмитриевич сел на свое место, гостю предложил располагаться в удобном кожаном кресле. Хозяин придвинул поближе канделябр, зажег сразу шесть свечей и только тогда обратился к другу:
- Ну рассказывайте, что нового? Как путешествовали?
Алексей Осипович хотел ответить, но тут открылась дверь из смежной комнаты, и вошла маленькая Лида. Она подбежала к гостю:
- Здлавствуйте.
Алексей Осипович полушутиво вскочил с места и даже прищелкнул каблуками:
- Здравствуйте, Лидия Дмитриевна, как поживаете?
- Благодалствуйте, холосо.
Алексей Осипович наклонился и поцеловал маленькую нежную ручку девочки.
- Плиехали мне сказку лассказывать?
- Если хотите, и расскажу.
- Ласскажите, только новую.
- Расскажу совершенно новую сказку.
- Только не о длаконе, я его боюсь.
- Не бойся. - Алексей Осипович сел перед девочкой, погладил ей головку. - Не бойся, я расскажу о добром волшебнике. Я тебе много новых сказок расскажу.
Семенов замечал, что каждый раз, когда его друг играет с Лидой, глаза его увлажнялись. Он понимал, что его друг тоскует по своим детям. Сколько раз он говорил, как хочет иметь своих детей. Ольга Константиновна знала, что Алексей Осипович пришел по делу, подошла к Лиде:
- Дочка, уже поздно. Идем спать. В другой раз послушаешь сказку.
Лида нахмурилась и заупрямилась:
- Спать не хочу.
- А маму надо слушать. Иди спать. В другой раз я приду и расскажу тебе сказку.
- Не обманываете?
- Разве я тебя обманывал когда-нибудь?
- Холосо, буду ждать.
В дверях она повернулась и помахала ручкой:
