как Генри Браун.
– Чо? – переспросил Кентукки. – Мужик, у тебя голова не в порядке. Я ни о ком таком не слышал!
Миссис Харрис чувствовала себя героиней телеспектакля – скоро ей предстоит выступить со своей ролью. Она выучила свою реплику наизусть, подготовив ее заранее. Она составила ее из фраз, почерпнутых в романах и телефильмах: «Мистер Клейборн, – скажет она, – у меня для вас большой сюрприз, который может сильно поразить вас. В Лондоне рядом со мной жил чудный малыш, которого не кормили досыта, били, обижали жестокие приемные родители, а у мальчика был отец, только он жил в далекой Америке и ничего не знал. Я, вернее, мы с миссис Баттерфилд, спасли дитя из лап бесчувственных чудовищ, с которыми он был вынужден жить, и вот теперь привезли его к вам. Вот он, этот мальчик – маленький Генри Браун, ваш собственный родной, единокровный сын, ваша плоть и кровь. Иди же, Генри, – обними и поцелуй своего папочку!»
Пока миссис Харрис, все еще в плену иллюзий, произносила про себя эту речь, мистер Шрайбер выложил на стол бумаги. Кентукки, услышав их шелест, приблизился и увидел копию страниц личного дела с грифом ВВС и собственной фотографией. Это его несколько отрезвило.
– Ваш личный номер в ВВС был AF двести восемьдесят шесть, триста шестьдесят семь, девяносто четыре, – сказал мистер Шрайбер, – и тут находятся все данные о вас за время службы, включая отметки о женитьбе и рождении ребенка.
Кентукки свирепо уставился на мистера Шрайбера.
– Ну так что ж? – огрызнулся он. – Вам-то что до того? Кого это вообще касается? Я честно-благородно развелся с той дамочкой, она была дрянь и вообще шлюха. Все было честь по чести и согласно законам Алабамы, и у меня есть об этом бумага. Чего вам еще надо?
Мистер Шрайбер, однако, продолжал свой допрос все так же неуклонно – как в его представлении должен был это делать настоящий следователь.
– А как же мальчик? – спросил он. – Вы знаете, где он и что с ним стало?
– Вам-то какое дело? Что, своих забот мало? – рявкнул Кентукки. – Я подписал этот вонючий контракт с вашей чертовой компанией, но контракт вам не дает прав совать свой нос в мои личные дела! И вообще – я развелся по закону, и платил ей на содержание парня, и когда в последний раз слышал о ней, с парнем все было в норме!
Мистер Шрайбер положил бумаги и кивнул миссис Харрис:
– Миссис Харрис, прошу вас, расскажите ему.
Миссис Харрис, застигнутая во время своих мыслей фразой, не похожей на ту, какой она ожидала, сказала вовсе не то, что собиралась:
– Это неправда! – воскликнула она. – Потому что мальчик тут, вот он!
Челюсть Кентукки отвалилась, и он вытаращился на мальчика.
– Чего?! – заорал он. – Вот этот маленький ублюдок?!
Миссис Харрис в мгновение ока вскочила, готовая к битве. Ее голубые глазки сверкали.
– Никакой он не ублюдок! – крикнула она. – Он – ваша плоть и кровь, ваш ребенок от законного брака, о котором там написано, и я привезла его сюда из самого Лондона!
Последовала немая сцена – отец смотрел на сына, сын – на отца, и во взглядах обоих не было любви, но лишь чувство прямо противоположное и непримиримое.
– Кой черт вас просил это делать? – рявкнул наконец Кентукки.
Кто знает, как это случилось, но Добрая Самаритянка и Чрезвычайная и Полномочная Фея-Крестная была вдруг вынуждена почему-то оправдываться. Миссис Харрис никак не ожидала такого поворота событий.
– Никто меня не просил, – ответила она. – Я сама решилась на это. Потому что мальчика били и морили голодом эти ужасные Гассеты. Мы слышали через стенку, как он плачет каждый вечер. И я сказала миссис Баттерфилд, что, если б его отец в Америке знал об этом, он бы такого не потерпел и минуты, – миссис Баттерфилд подтвердила слова подруги кивком, – и он бы сразу захотел увезти его оттуда. Ну вот мы и здесь. Что вы теперь скажете?..
Прежде чем Кентукки успел ответить (судя по тому, как он скривил рот, ответ должен был быть непечатным), миссис Шрайбер, видя, что миссис Харрис путается и ситуация выходит из-под контроля, поспешно добавила:
– Миссис Харрис и миссис Баттерфилд – соседи этих Гассетов, приемных родителей Генри. Я хочу сказать, родная мать мальчика отдала его им, когда вторично вышла замуж, но, когда деньги перестали поступать и мать не нашли, они начали притеснять его. Миссис Харрис не могла выносить этого и привезла ребенка вам. Она – добрая женщина и близко к сердцу приняла беду мальчика, и… – она замолчала, почувствовав, что ее объяснения звучат так же неуклюже и сбивчиво, как и миссис Харрис. Она посмотрела на мужа, надеясь на его помощь.
– В общем, вот так и обстоят дела, Кентукки, – подтвердил мистер Шрайбер, чтобы пауза не затягивалась. – Хотя, может быть, все это можно было изложить и несколько более связно. Когда миссис Харрис привезла мальчика сюда, она не знала еще, кто его отец, однако предполагала, что, когда она найдет его, тот, узнав, как нуждается в нем сын и как трудно пришлось парнишке, возьмет Гарри к себе.
Кентукки цокнул языком и пощелкал пальцами в ритме, который он часто использовал в своих балладах, а потом протянул:
– Вот так прям она, значит, и думала? – он перевел взгляд на миссис Харрис и миссис Баттерфилд. – Слушайте, вы, стервы вы старые! Можете взять щенка и увезти его в… откуда там вы его привезли. Я никого не просил тащить его сюда, мне он не нужен и я не собираюсь брать его к себе. Может, я и простой парень с Юга, но кое-что смыслю! Публике не понравится, если окажется, что я в разводе, и не понравится, что у меня был какой-то там сын, я – ковбой-одиночка, ясно вам? И будете нести всякую чушь насчет того, чтоб я его взял, так я всем скажу, что вы просто грязные лжецы, порву на хрен ваш вонючий контракт – и ищите-свищите Кентукки Клейборна! И чтоб вы знали, десять мильёнов настоящих американских ребят, которым я нравлюсь, будут за меня!
Отчитав собравшихся таким образом, Клейборн обвел их взглядом, причем ни секунды не задержался на своем сыне, и закончил:
– Так что, ребята, думаю, с этим ясно, нет? Пока! – поднялся и, косолапя «по-ковбойски», вышел.
– Грязный подонок! – дал волю эмоциям мистер Шрайбер.
Миссис Баттерфилд прижала к лицу фартук и, всхлипывая, убежала в кухню.
Миссис Харрис стояла с посеревшим лицом.
– Старая стерва… – повторила она и, помолчав, добавила: – Теперь все пропало, да?..
Генри стоял посреди комнаты какой-то очень одинокий. Его
