Пол Гэллико - Миссис Харрис едет в Нью-Йорк

Миссис Ада Харрис и миссис Вайолет Баттерфильд — соответственно номер пять и номер девять по Виллис-Гарденс, Бэттерси, Лондон — как обычно, пили свой вечерний чай в маленькой, но чистой и благодаря цветам в горшочках даже красивой квартирке миссис Харрис в полуподвале № 5 по Виллис-Гарденс.

Миссис Харрис была уборщицей той особенной лондонской породы, что день за днем приводят в порядок этот гигантский город, а ее лучшая (с самой юности) подруга миссис Баттерфильд в это время работала приходящей кухаркой и тоже уборщицей. Клиенты обеих населяли респектабельный район Белгравия, и служили неиссякаемым источником сплетен для наших подруг, которые каждый вечер встречались, чтобы выпить чайку и обменяться новостями.

Миссис Харрис пошел уже седьмой десяток, она была маленькой, сухенькой старушкой со щечками как прихваченные морозом яблоки, румяными и морщинистыми, и острыми, хитрыми глазками. Она была женщиной практичной и решительной, но не без склонности к романтике, оптимисткой, и воспринимала жизнь довольно просто — та состояла для миссис Харрис из черных и белых полос без сложных переходов между ними. Миссис Баттерфильд была в том же возрасте, но отличалась завидной дородностью, а характер ее в равных пропорциях составляли боязливость и добродушие; будучи пессимисткой, она постоянно ощущала, что и она сама, и ее знакомые постоянно находятся на грани катастрофы.

Обе добрые женщины давно уже были вдовами. У миссис Баттерфильд было два женатых сына, которые, увы, никак не поддерживали ее (что, впрочем, ее не удивляло. При взгляде на жизнь, присущем миссис Баттерфильд, ее скорее удивила бы сыновья помощь). У миссис Харрис была замужняя дочь — та жила в Ноттингеме и каждый четверг аккуратно писала ей письма. В целом, можно сказать, подруги жили деятельной, плодотворной и интересной жизнью, поддерживали друг друга чем могли и сильно скрашивали друг другу одиночество. Не кто иной как миссис Баттерфильд взвалила на себя бремя заботы о клиентах миссис Харрис на все время ее отсутствия — что и позволило миссис Харрис год назад отправиться в Париж с целью волнующей и романтической: купить себе платье от Диора, каковой трофей и поныне помещался в гардеробе скромной лондонской уборщицы Ады Харрис, свидетельствуя о том, какой чудесной и удивительной может быть жизнь для того, кому достанет энергии, настойчивости и воображения изменить ее.

Итак, уютно угревшись в комнатке миссис Харрис, под лампой со старомодным плюшевым абажуром, подруги не спеша обсуждали события дня, наслаждаясь чаем из чайника, укрытого красивой желтой грелкой (миссис Баттерфильд связала эту грелку в подарок на прошлое рождество). Работало радио — правда, издаваемые им звуки производили скорее гнетущее впечатление: передавали американскую «народную песню» в исполнении некоего Кентукки Клейборна.

— Так я графине и сказала: не купите новый пылесос — до свидания, — рассказывала миссис Харрис. — А эта скупердяйка мне: «Ах, мол, дорогая миссис Харрис, может быть, он еще годик послужит?..» Послужит он, как же. Да до него и дотронуться-то страшно — так током бьет, аж до самых пяток! Так что я ей твердо сказала — ультиматум мой такой: или завтра в квартире будет новый «Гувер», или завтра же ваши ключи окажутся в почтовом ящике.

(Ключи клиента, брошенные в почтовый ящик его дома — это традиционный способ, которым приходящая уборщица объявляет о разрыве отношений с владельцем этих ключей, дома и ящика).

Миссис Баттерфильд отхлебнула глоточек чаю.

— Не купит она пылесос, — мрачно заметила она. Знаю я таких. Над каждым грошом трясутся, только бы лишнего не потратить — а там хоть трава не расти.

В приемнике продолжал страдать Кентукки Клейборн:

— Тьфу, — промолвила миссис Харрис, — не могу я больше это завывание слушать, Ну просто кот по весне, да и только. Выключи эту гадость, милочка, пожалуйста!

Миссис Баттерфильд послушно потянулась и повернула выключатель, заметив при этом:

— Все-таки жалко мне, как его, бедняжку, застрелили, а он просит свою лошадь, чтоб она его поцеловала. А теперь мы так и не узнаем, поцеловала она его все-таки или нет.

Впрочем, все обстояло не совсем так: соседи за стеной, похоже, были ярыми поклонниками американского барда, и душераздирающая история любви и смерти на Диком Западе текла сквозь стену, словно вода сквозь промокашку. Но к этой, с позволения сказать, музыке примешивались и другие звуки: вот послышался приглушенный удар, а за ним последовал вскрик боли — и тут же кто-то увеличил громкость радио, и Кентукки Клейборн, завывающий в нос под треньканье гитары, заглушил крики и плач.

Подруги тут же замолчали, и на их лицах появилось мрачное и озабоченное выражение.

— Вот негодяи, — прошептала миссис Харрис, — опять они мучают малыша Генри.

— Бедняжка, — вздохнула миссис Баттерфильд, — Я не могу больше слушать его плач.

— Они затем и радио включили, — мрачно сказала миссис Харрис, — чтобы нам слышно не было, как он плачет.

Она подошла к тому месту, где стена была тоньше — по всей видимости, некогда здесь была дверь между комнатами, — и постучала в нее.

— Эй вы, немедленно прекратите бить ребенка, слышите? Мне что, полицию вызвать?

Последовал немедленный ответ:

— Поди сунь голову под кран — это тебе мерещится чего-то! Никто никого не бьет, ясно?

Женщины постояли у стены, взволнованно вслушиваясь, но криков больше не было, а вскоре соседи сделали и приемник потише.

— Мерзавцы! — прошептала миссис Харрис. — А мы даже полицию вызвать не можем — они его бьют так, чтобы следов не оставлять. Но ничего, завтра утром я с ними поговорю!

— Бесполезно, — печально заметила миссис Баттерфильд. — Они все на нем же и выместят. Вот вчера — я для Генри сберегла кусочек сладкого пирога, так Гассетовы мальчишки мигом налетели и пирог отобрали, он даже разочек откусить не успел!

Из голубых глазок миссис Харрис выкатились две злые слезинки, и она разразилась целым подробным описанием семейства Гассетов, которое мы приводить воздержимся по причинам цензурного свойства.

Миссис Баттерфильд похлопала подругу по спине:

— Полно тебе, милочка. Это, конечно, ужасно, но мы-то что можем тут сделать?..

— Хоть что-нибудь! — яростно воскликнула миссис Харрис. — Что угодно! Я так больше не могу. Он такой славный мальчуган, бедняжка! — ее глаза вдруг сверкнули. — Если б я поехала в Америку, я бы нашла его отца. Он ведь где-то есть, правда? И наверняка тоскует по своему сыночку…

Выражение ужаса появилось на рыхлом лице миссис Баттерфильд, ее губы и многочисленные подбородки задрожали.

— Ада, — испуганно проговорила она, — ты ведь не собираешься на самом деле поехать в Америку, правда?..

Миссис Баттерфильд слишком хорошо помнила, как ее подруга вбила себе в голову, что больше всего на свете ей хочется иметь настоящее платье от Диора, и как после этого она два года экономила на всем и копила деньги, чтобы съездить в Париж и вернуться с победой.

Однако к великому облегчению миссис Баттерфильд возможности ее подруги были все же, видимо, не безграничны, ибо та вздохнула:

— Да как бы я могла?.. Но сердце у меня разрывается. Как можно так мучить ребенка? У него, наверно, и сидеть-то не на чем, никакого мяса, одни кости…

Вся улица знала историю маленького Генри Брауна и семейства Гассетов — довольно обычную, впрочем, для послевоенных лет.

В 1950 году некий Джордж Браун, молодой американец, служивший на одной из американских военных баз в Англии, женился на официантке из соседнего городка по имени Пенси Котт, и вскоре у них родился мальчик, которого назвали Генри.

Когда вышел срок службы Джорджа Брауна и он собрался возвращаться в Америку, жена отказалась поехать с ним и осталась с ребенком в Британии. Разумеется, она потребовала, чтобы Браун помогал ей деньгами. Тот отправился в США и еженедельно высылал на содержание сына сумму, соответствующую двум фунтам стерлингов. С женой он развелся.