— Вы думаете?..
— Кто знаетъ.
Обѣ замолчали. Леночка и мамочка перетирали посуду.
— Какъ онѣ долго возятся съ посудой, — сказала Ольга Сергѣевна съ досадой.
— Хотите, я пойду помогу имъ.
— Ахъ, что вы, милая.
— Сегодня я получила черезъ наше полковое объединенiе Дальне-восточную газету. Тамъ еще болѣе поразительныя вещи пишутъ. Помните, въ Кубанской Области было возстанiе и усмиряли его воздушнымъ флотомъ. Такъ вотъ пишутъ, будто всѣ тѣ летчики, которые сбрасывали бомбы въ возставшiя станицы, были найдены въ своихъ постеляхъ мертвыми и врачи совѣтскiе не могли опредѣлить, отъ чего послѣдовала смерть. И такая же участь постигла и тѣхъ летчиковъ, что усмиряли возстанiе въ Туркестанѣ. Странно.
— Да, очень странно. А что пишутъ по этому поводу въ Бѣлградской газетѣ?
— Будто еще какiя-то странныя явленiя происходятъ съ милицейскими, усмиряющими уличные безпорядки. Ихъ вдругъ одолѣваютъ слезы.
— Что же это возможно. Я читала, что въ Америкѣ для борьбы съ бутлегерами употребляютъ особыя ручныя бомбы, пускающiя при разрывѣ слезоточивые газы.
— Но откуда эти газы тамъ?
И опять замолчали, и слышно было только, какъ онѣ переворачивали газетные листы, должно быть обѣ читали газеты.
Мамочка и Леночка убирали посуду въ шкапъ.
Совсѣмъ громко сказала Лидiя Петровна:
— Вы не обратили вниманiя, милая, что все это пошло какъ разъ съ того времени, когда наши уѣхали сниматься.
— Ахъ, далъ бы Богъ. Вы знаете, что я уже перестала вѣрить въ возможность какой бы то ни было борьбы.
— Женя, уѣзжая, сказалъ мнѣ: «ты о насъ скоро и хорошо услышишь».
— Далъ бы Богъ. Я уже такъ молюсь Владычицѣ и Покровительницѣ Русской земли. Наша она теперь у насъ въ храмѣ … Казанская … Петербургская …
Лидiя Петровна стала прощаться.
— До завтра, милая.
— Мы еще увидимся въ церкви. Я приду рано. Будемъ убирать цвѣтами икону.
— Такъ это красиво.
— Знаете, лучше всякихъ самоцвѣтныхъ камней.
— Каждый дѣлаетъ, что можетъ. Намъ камни то не по нашему бѣженскому карману. До свиданiя, милая.
Мамочка и Леночка едва успѣли убрать стулья, на которыхъ сидѣли, какъ раскрылась дверь, и Парчевская, а за нею Ольга Сергѣевна вышли изъ комнаты.
Леночка пошла проводить Парчевскую до калитки.
Подслушанное ею уже не радовало ее, но тяготило страшною тайною, за которую можно отвѣтить и поплатиться. Ей было страшно за Парчевскую.
— Вы не боитесь такъ одна? — спросила она.
— Что вы, Леночка, во Францiи то! Я всегда одна хожу.
— Что же что во Францiи, — сказала печально Леночка.
— А Кутеповъ?
— Ну я вѣдь не Кутеповъ. Какой во мнѣ интересъ для большевиковъ.
Парчевская бодро зашагала no rue de la Gare.
Въ это воскресенье какъ-то особенно хорошо было молиться въ ихъ скромномъ храмѣ. Ольга Сергѣевна долго стояла на колѣняхъ передъ убраннымъ бѣлыми и желтыми ромашками образомъ и молила о чудѣ. Она вѣрила, что Святая Дѣва, прекрасная не земною, красотою, ея родная «Казанская» пошлетъ ей это чудо просто и не замѣтно. Другiе скажутъ: «случай», но она будетъ знать, что это вымоленное ею чудо.
День былъ жаркiй и солнечный. Природа сiяла. Маленькiй ихъ тупичокъ съ жидкими палисадниками пестрѣлъ цвѣтами. Въ праздничномъ и радостномъ настроенiи Ольга Сергѣевна вернулась домой. Мамочка вынесла старое просиженное соломенное кресло изъ своей комнаты и сидѣла въ немъ въ палисадникѣ. Леночка возилась у газовой плиты. Семейство Боннейлей съ утра куда-то уѣхало. Софи Земпель была у окошка-балкона. Топси растянулась у ногъ мамочки. Она повиляла хвостомъ навстрѣчу Ольга Сергѣевнѣ, но не встала. Очень уже хорошо было лежать на пригрѣтомъ солнцемъ пескѣ.
Ольга Сергѣевна сѣла на каменныя ступеньки крыльца и благоговѣйно, отламывая маленькими кусочками и стараясь не уронить крошекъ на землю, ѣла принесенную ею просвиру.
Мамочка смотрѣла на нее съ иронической усмѣшкой. Эта усмѣшка — ее старалась не замѣчать Ольга Сергѣевна — раздражала ее. Мамочка это чувствовала. Она думала: «сама я ее учила когда-то этому: вотъ вѣдь дура-то пѣтая была! Вѣрила! … Чему тутъ вѣрить? Все теперь наукой объяснено, и ничего ни святого, ни страшнаго нѣтъ. Докторъ лучше здоровье пошлетъ, чѣмъ всѣ эти просвирки». Она наслаждалась, видя, какъ ея дочь краснѣетъ подъ ея взглядомъ.
— Ты бы, Леля, кусочекъ и Топси дала.
Ольга Сергѣевна не отвѣчала. Она старалась скорѣе доѣсть просвиру.
— Ничего что священая. И песъ вѣдь Божiя тварь.
— He кощунствуйте, мама, — съ раздраженiемъ сказала Ольга Сергѣевна. — Грѣхъ это большой.
Она встала со ступеньки и хотѣла (войти) въ домъ. Но въ это время стукнула калитка ихъ переулка. Ольга Сергѣевна оглянулась на стукъ. Какой-то молодой высокiй человѣкъ въ лѣтнемъ сѣромъ костюмѣ и новой модной шляпѣ съ широкими полями входилъ въ ихъ тупикъ. Было въ этомъ элегантномъ человѣкѣ что-то знакомое. Онъ увидалъ Ольгу Сергѣевну и, снявъ шляпу, низко и церемонио поклонился.
— Тетя, — крикнула сверху Леночка. — Михако кланяется совсѣмъ какъ на картинкѣ котъ въ сапогахъ кланяется маркизу де Карабасъ.
Ольга Сергѣевна сейчасъ же узнала князя Ардаганскаго. Ей показалось, что князь выросъ за это время и сильно загорѣлъ красивымъ бронзовымъ загаромъ, какимъ загораютъ на горномъ солнцѣ жители горъ и летчики.
Но … приходъ сюда Ардаганскаго, одного изъ членовъ кинематографическаго общества «Атлантида», знаменовалъ, что «Немезида» не погибла и, значитъ, ея мужъ и сынъ живы.
Чудо, котораго она ждала и въ которое она вѣрила, совершилось. И не въ силахъ себя сдерживать, она, широко улыбаясь, бѣгомъ побѣжала къ калиткѣ.
He думая ни о чемъ, она крикнула:
— Князь, вы живы?..
— Какъ видите.
— А «Немезида»?
— И не думала тонуть.
Князь Ардаганскiй былъ очень смущенъ. Три дня тому назадъ, когда замѣнившiй Ранцева въ должности замѣстителя капитана Немо полковникъ Арановъ отправлялъ его въ Парижъ для сообщенiя семьямъ, что ихъ главы живы, онъ говорилъ, какъ всегда невнятно и отрывисто. Про Аранова среди офицеровъ ходилъ анекдотъ, что онъ такъ ушелъ въ свои изобрѣтенiя и математическiя выкладки, что забылъ Русскiй языкъ и умѣетъ говоритъ только два слова: «да, конечно». Арановъ говорилъ князю, что его выбрали, какъ самаго молодого, а потому наименѣе примѣтнаго въ Парижской толпѣ. Его обязанность посѣтить всѣ семьи, и всюду засвидѣтельствовать, что всѣ живы и здоровы и просили кланяться. — «Но меня разспрашивать будутъ»? — сказалъ князь. Арановъ, какъ и всегда, помолчалъ. Офицеры разсказывали, что въ это время онъ высчитываетъ кубическiй корень изъ восьмизначнаго числа. — «Да, конечно», наконецъ, сказалъ онъ. — «Что же мнѣ говорить»? — «Ничего не говорите». — «Но это неудобно … Тамъ дамы» … Этого Арановъ совсѣмъ не понималъ и, когда князь пояснилъ ему все неудобство молчанiя, когда васъ спрашиваютъ дамы, Арановъ послѣ долгой паузы сказалъ: — «да, конечно» … И потомъ добавилъ: — «Еще тутъ, можетъ быть … Письма тамъ какiя … Такъ никакихъ чтобы писемъ» … Трудная была задача. Ардаганскiй хотѣлъ было отказаться. Но отказаться летѣть! … Летѣть!! Одно это уже какъ прельщало его, летѣть въ Парижъ, гдѣ была его мать, гдѣ была та, кого онъ полюбилъ первою и такою чистою, почти неосознанною любовью, больше въ мечтахъ, чѣмъ сердцемъ, было выше его силъ, и онъ не отказался. Онъ все-таки высказалъ свои затрудненiя Аранову. Тотъ криво усмѣхнулся, потомъ сказалъ: — «Ну, врите тамъ что-нибудь …, Впрочемъ, можете и правду говорить. Все равно вамъ никто не повѣритъ». Получивъ приказанiе, деньги, указанiе, что онъ отнюдь не долженъ носить ихъ «Атлантидской» формы, что вобще то «Немезида» для всѣхъ погибла, что онъ долженъ очень хорошо одѣться и походить возможно болѣе на француза, — князь же кончилъ французскiй колледжъ, — что нигдѣ онъ не долженъ задерживаться, промелькнуть метеоромъ по всѣмъ домамъ, успокоить семьи, исполнить еще два, три порученiя и сейчасъ же летѣть обратно, князь былъ отпущенъ изъ ангара полковника Аранова.
Когда въ лагерѣ стало извѣстно, куда и зачѣмъ летитъ князь, къ нему присталъ Мишель Строговъ. Онъ просилъ, чтобы князь передалъ его двоюродной сестрѣ, Леночкѣ Зобонецкой, совсѣмъ маленькую записочку.
— «Вы понимаете, Михако, это дѣло любовное. Мнѣ очень надо ее успокоить и никто, кромѣ насъ двоихъ не долженъ этого знать».
