любовь, и он уехал в ее город, где и живет до сих пор. Там уже ребенок у них, он создал камерный оркестр, одновременно успешно выставляется и продает картины, вообще стал местной знаменитостью. Что ж, я рада, человек он талантливый, разносторонний.
Недавно сидели с Ниной за бутылочкой вина, вспомнили, посмеялись, погрустили. И я говорю:
– Нин, а может, зря мы не согласились? Я, если честно, интересней его никого не встречала. Ни до, ни после.
– Да и я тоже. Возможно, ты и права.
Так она сказала. Но тут же, чуть подумав, сама свои слова и перечеркнула:
– Нет.
И еще раз, будто гвоздь в крышку забила:
– Нет! Ни за что!
И я тоже, будто опомнилась:
– Ни в коем случае!
И засмеялись, и еще выпили.
Мы с ней вообще довольно часто встречаемся, то она ко мне в магазин зайдет, то я к ней домой загляну.
Можно сказать, дружим.
Убили его – какое странное слово! – через месяц, в Галиции.
И. Бунин. «Холодная осень»
Это было последнее всесоюзное совещание молодых писателей, организованное ЦК ВЛКСМ. Вскоре после этого рухнул Союз, канул в небытие ЦК ВЛКСМ, а молодые писатели надолго засели безвылазно в своих провинциях, предоставленные самим себе, свободные наконец, – чего, собственно, всегда и хотели.
Хотеть-то хотели, но дружно и массово, от Москвы до самых до окраин, поднялись и слетелись. Сотни и сотни творческих юных (до 35 лет) людей. Их расселили в огромных ступенчатых корпусах то ли гостиницы, то ли общежития на краю Москвы, вернее, за краем; этот комплекс был построен к Олимпийским играм 1980 года и с тех пор использовался для таких вот многолюдных сборищ.
Бектемиру было досадно, он рассчитывал погулять по городу, навестить Красную площадь – не ради державных эмоций, а в силу патриотических чувств. Работая в молодежной газете Усть-Каменогорска, он давно не бывал в столице. Зато опубликовал уже семь рассказов и одну повесть, в том числе в центральных журналах, и рассчитывал, что его могут принять в Союз писателей СССР. В его городе это расценивалось бы почти как звание Героя Социалистического Труда, открыло бы многие двери, все уважали бы и завидовали. Ходили слухи, что руководство СП, следуя веяниям времени, намеревается принять в свои ряды изрядную группу молодежи.
Однако на совещании царил сумбур. Когда собравшихся в большом зале начинающих прозаиков, драматургов и поэтов стали приветствовать рассевшиеся в президиуме аксакалы литературы, уважаемые люди, вдруг раздался свист, кто-то крикнул: «Долой!» Седой поэт с прямой осанкой и гордым взором смело вышел к трибуне, выкрикнул пару рифмованных строк, но продолжить ему не дали, дружно захлопали. Аплодисменты не прекращались до тех пор, пока поэт не убрался из-за трибуны, гневно шевеля губами. Потом вышел какой-то писатель, которого Бектемир не знал, но, наверное, многими здесь он был уважаем, его не согнали свистом или аплодисментами, приготовились слушать. Писатель укорил аудиторию: надо уважать возраст и заслуги человека, не вести себя так беспардонно. Аудитория ответила бурной овацией, и писатель тоже ничего больше не смог сказать.
Дали слово и молодым, они тут же начали критиковать все на свете, ниспровергать авторитеты, чего-то требовать. Бектемир сидел далеко, динамики были громкими, но нечеткими, он половины слов не слышал. И вот на трибуне появилась девушка, и он напрягся, пытаясь ее понять. Девушка была невысокая, хрупкая, светлые волосы распущены по плечам, глаза яркие. Просто ангел, умилился Бектемир. Или нет, русалка, потому что вот такие и губят – ничего особенного для этого не делая. Затягивают в омут любви, сформулировал Бектемир, но тут же мысленно отредактировал, то есть зачеркнул, – звучит старомодно и приторно. Девушка говорила решительно, таким сильным голосом, что ее было бы слышно и без микрофона. Говорила о фатальной униженности провинции, о том, что до периферии никакая перестройка еще не добралась, о том, что старье надо выбить к чертовой матери из всех областей жизни. И еще что-то, Бектемир перестал вслушиваться, любуясь ею.
Собрание закончилось. По распорядку намечались семинары, встречи с мастерами. Перед прозаиками из республик должны были выступить то ли Чингиз Айтматов, то ли Фазиль Искандер, а может, и оба. Но все было скомкано, народ метался стихийными группами, семинары проводились не в назначенное время и не в указанных местах. В кинозале показывали какие-то фильмы, наверное, революционно-передовые, один был про молодых детей богатых родителей – собравшись на чьей-то даче, они о чем-то много и долго говорили, красивые девушки ходили полуголыми, а из парней один чуть не покончил с собой; второй фильм, черно-белый, уныло и подробно повествовал о жизни женщины-врача, которая, похоже, сама была больной.
А Бектемир везде искал свою русалку, но никак не мог найти ее. И вдруг – сама перед ним. Протягивает листок.
– Подпишите!
– Это что?
– Воззвание.
– Воззвание к чему? – тянул время Бектемир. Вблизи девушка оказалась еще лучше. И глаза у нее были зеленовато-синие, сумасшедшей красоты.
– Не к чему, а против чего, – объяснила девушка. – Воззвание от нас с требованием распустить Союз писателей. Весь, начисто. Упразднить.
– Почему?
– Устарел, закоснел. Вы что, не хотите ничего менять? – удивленно спросила девушка.
Бектемир многое хотел поменять, но, если Союз писателей распустят, куда он будет вступать? И что будет вместо него? Конечно, он не стал задавать эти вопросы, однако сделал вид, что просто желает разобраться.
– Я хочу поменять, но – вы кого представляете?
– Инициативную группу.
– А вас как зовут? И вы откуда?
– Это имеет значение?
– Должен же я знать.
– Ольга Антонова меня зовут, я из Владивостока. Подпишете?
– Да, конечно. А вы в каком корпусе проживаете?
– Здесь. Слушай, мне еще сто подписей нужно!
Что ж, Бектемир подписал, и она исчезла.
Здесь живет, сказала она. Значит, в основном корпусе. Как и Бектемир. Уже кое-что.
До вечера он бродил по коридорам, надеясь еще раз ее увидеть.
И увидел. В небольшом помещении пресс-центра, где набилось человек сто, она и еще несколько человек горячо выступали, с кем-то спорили. Бектемир попытался туда войти и не смог протолкнулся. Наблюдал издали. Митинг кончился, оттуда все повалили, Бектемира оттащили, отволокли, он опять ее потерял.
А вечером начался разгул. Кто-то привез вино и водку с собой, кто-то смотался в соседние населенные пункты и добыл с большим трудом, учитывая тогдашние ограничения. Во всех номерах – а номера были на две койки, на четыре, на шесть – стоял дым коромыслом. В комнате Бектемира тоже собралась компания, человек двадцать. Гомонили, обсуждая острые вопросы литературы
