Петр Васильевич звонил в Зинину дверь и приглашал:
– Пойдем-ка на кухню, поговорим об искусстве!
… Из коридора раздался горестный шепот Николая Николаевича:
– У нее будет абсолютно искаженное представление о нашей семье. А ведь это моя актриса. Где она, кстати?
– На кухне, – громко ответила Лера. – Вы здесь? – Она заглянула на кухню. – Самое уютное место в квартире!
«Внешне она похожа на отца, – подумала Зина. – А характером, по-моему, на меня… Говорят, что одноименные заряды отталкиваются. Жаль, если всегда так…»
Лера ей нравилась. Черты ее лица, правильные и значительные, были чертами отца. Но, как это часто случается, дочь, похожая на красивого отца, была некрасива.
– Жаль, что вы не похожи на Ксению Павловну, – сказала Зина. И замолчала, устыдившись собственных слов, что случалось с ней крайне редко.
– Все так думают. А сказали вы первая.
Зина сказала так, потому что Лера не могла вызывать жалости или сочувствия. В ней не было самоуверенности, но была уверенность, которая никогда не свойственна неудачницам.
– Чем вы занимаетесь? – спросила Зина.
– Поступила в медицинский.
– У нас хороший мединститут.
Все опять вышли на площадку лестницы. По дороге Зина успела сказать Ксении Павловне:
– Вам нужно было бы сниматься в кино.
– Я когда-то снималась…
– Вы? Да ну?! – Зина вытаращила глаза.
– Разгружаться! Разгружаться!.. – поторопил Николай Николаевич. – Надо ведь совершить еще один рейс на станцию. За остатками нашего имущества!
Вскоре он с Лерой уехал на станцию. Зину он в грузовик не пустил…
– Зайдите, пожалуйста, ко мне, – пригласила она Ксению Павловну.
Зина занимала небольшую комнату в двухкомнатной квартире. Ее соседкой была заведующая литературной частью Тонечка Гориловская. Тонечка участвовала в работе всех литературных объединений города, ходила на все вечера молодых прозаиков и поэтов, на все читательские конференции, которые созывались в библиотеках. Поэтому у Зины было впечатление, что она живет в отдельной квартире.
Вся комната была увешана фотографиями, на которых был запечатлен Петр Васильевич во время репетиций.
Войдя, Ксения Павловна не стала с любопытством оглядываться по сторонам, как это часто делают, приходя в незнакомый дом.
– Сюда можно сесть? – спросила она.
– Садитесь куда хотите!
Ксения Павловна присела на диван.
– Это Петр Васильевич, – сказала Зина, не указывая на стену: никакого другого мужчины там не было.
– Говорят, он был очень милым, талантливым человеком… – сказала Ксения Павловна.
– Второго такого нет! – ответила Зина.
– Я верю вам…
– В туристских справочниках пишут, что наш город славится металлургическим заводом, курортом, на котором лечат ревматизм, и Театром юного зрителя. А до его приезда город славился только заводом и курортом…
Вдруг Зина вспомнила о чем-то, плюхнулась на диван рядом с Ксенией Павловной и уставилась на нее:
– Так вы снимались в кино?
– Это было сто лет назад. Я тогда еще училась в институте.
– В каком?
– В театральном.
– Не может быть! Значит, вы тоже актриса?!
– Сейчас уже нет.
– Ушли из театра?
– По сути дела, я в него и не приходила.
– Ничего не пойму… И вы так спокойны?
Зина схватила Ксению Павловну за руку. По-детски изумленные глаза ее требовали ответа.
– Это получилось как-то само собой, – задумчиво, но без грусти сказала Ксения Павловна. – Играть роли, которые мне когда-то хотелось играть, я не могла.
– Почему?
– Николай Николаевич всегда был главным режиссером театра. И мне, его жене, исполнять главные роли… В общем, он этого не мог допустить. И я его понимала. Люди с принципами и правилами заслуживают уважения. Вы согласны?
– А другие театры? – допытывалась Зина.
– В городах, где мы жили, обычно был только один театр. Сперва я работала на радио… Читала стихи. Но потом перестала… Появился сын. Он сейчас учится в Ленинграде. Потом Лера… О Николае Николаевиче надо было заботиться. Они стали главными действующими лицами пьесы, в которой я участвую до сих пор. И с большой радостью…
Зина по-детски быстро переходила от одного настроения к другому. Неожиданно она вскочила с дивана и всплеснула руками:
– Вы же, наверно, голодная? И они тоже! Сейчас я устрою ужин.
Зина, словно готовясь к праздничному приему, забегала по квартире, захлопотала.
– Я вам помогу, – предложила Ксения Павловна.
– Ни в коем случае!
– Вы любите заботиться о других людях, да? Устраивать чужие судьбы?…
– Как все одинокие женщины! – весело ответила Зина. Ксения Павловна помолчала немного, наблюдая за Зиной, которая, накрывая на стол, то и дело отвлекалась от предстоящего ужина, о чем-то задумывалась и даже положила сыр в хлебницу.
– Вы, значит, играете девочек? – спросила Ксения Павловна.
– А самой двадцать семь лет. Сообщаю об этом, потому что все равно об этом все знают.
– Кто все?
– Те, которые ходят в наш театр. Это же интересно: выяснить, сколько лет актрисе, играющей тринадцатилетних. Сперва начинают восклицать: «Нет, это не артистка! Не обманывайте нас… Это девочка! Не может быть, чтобы это была женщина. Сколько ей лет?…» И тогда билетерши, гардеробщицы и вообще все, кому так говорят, с гордостью сообщают: «Ей двадцать семь лет!» В будущем году скажут: «Двадцать восемь!» И чем больше мне будет лет, тем больше в их голосе будет гордости.
– Значит, вы хорошо играете… этих девчонок?
– Говорят, хорошо, – машинально ответила Зина: в этот момент она опять о чем-то задумалась.
– Может быть, у вас какое-то дело? – встревожилась Ксения Павловна. – Не стесняйтесь, пожалуйста. Мы можем поужинать завтра! Вероятно, вы должны подготовиться к репетиции?
– Да нет… Я думаю о другом.
– О чем-нибудь неприятном?
– Наоборот! Я думаю о том, что в нашем городе два театра. Два! Один детский и один взрослый… Вы понимаете?
С тех пор прошел год.
* * *
Узнав, что Николая Николаевича приглашают на заседание комсомольского комитета, Иван Максимович заволновался: заместителем секретаря была Зина. Она могла нарушить священные традиции театра, к которым привык Николай Николаевич, каким-нибудь резким замечанием или неожиданным требованием. Иван Максимович мечтал о том, чтобы «пересадка» главного режиссера из организма взрослого театра в организм детского произошла благополучно и безболезненно, чтобы не обнаружилось вдруг какой-нибудь несовместимости. Он с радостью наблюдал за тем, как беседы Николая Николаевича, его лекции, даже его внешний вид и манера общаться с людьми облагораживали коллектив приметами высокого искусства.
«Приживается! – думал Иван Максимович. – Приживается…»
И вдруг это приглашение на комитет! Иван Максимович решил провентилировать обстановку. Он попросил Костю Чичкуна и Зину Балабанову зайти к нему после спектакля.
Костю Чичкуна считали «актером с отрицательным обаянием». Трудно сказать, что было тому виной: громоздкая фигура, крупный орлиный нос или бас, который звучал хрипло из-за не совсем здоровых голосовых связок? Так или иначе, но Костя Чичкун был непревзойденным исполнителем отрицательных ролей в спектаклях для самых маленьких. В театре его называли «профессиональным Бармалеем». Но еще больших высот он достиг в «Золотом ключике», где был бессменным, не имеющим дублеров Карабасом Барабасом. Дети города его боялись и обожали. Они узнавали его голос по радио. А когда встречали его на улице, прятались за мамину спину.
Секретарем комитета Костю выбрали за отзывчивость и доброту.
А для того, чтобы доброта сочеталась с остротой и принципиальностью, заместителем выбрали Зину.
Костя и Зина пришли к директору раскрасневшиеся от только что пережитого спектакля, аплодисментов и плохо смытого грима. Иван Максимович очень любил артистов. Он всячески подчеркивал, что они без дирекции обойдутся, а дирекция без них – никогда; что не они для него, а он для них, что главное место в театре – это сцена, а не его кабинет.
– Простите, пожалуйста, что мне пришлось вас, несмотря на вашу занятость… – начал он, поднимаясь навстречу. – Вот тут у меня есть нарзан… Я бы, конечно, зашел к вам за кулисы, но здесь просто удобнее. Никто не будет мешать.
– Что-нибудь случилось? – спросила Зина, наливая себе нарзан.
– Нет… Мне просто хотелось узнать, какие вопросы вы ставите завтра на комитете.
– Значит, так… Мы пригласили Николая Николаевича, – загудел Костя. О чем бы он ни говорил, лицо его оставалось мрачным, и голос звучал так, будто он вот-вот собирался бросить в огонь Буратино.
– Если не секрет, с какой целью вы его пригласили?
– С самой высокой, – сказала Зина. – Хотим поговорить о репертуаре нашего театра.
– А с каких позиций? Если не тайна…
– С разных позиций, – сказала Зина. – Костя – с одной, а я – с другой.
