– С разных позиций, – сказала Зина. – Костя – с одной, а я – с другой.
Ивана Максимовича прежде всего заинтересовала позиция Зины.
– Нет, пусть лучше основной доклад делает секретарь. А я выступлю в прениях, – сказала она.
– Значит, так… – начал Костя. – Педчасть раздала анкеты зрителям-старшеклассникам. Вопрос был один: «О чем должна рассказать ближайшая премьера нашего театра?»
Старшеклассники ответили: «О любви». Не все, конечно… Но большинство.
– Я знаю, – сказал Иван Максимович. – Валентина Степановна была немного огорчена. Но мне удалось убедить ее, что в этом нет ничего ужасного.
– Значит, так, – продолжал Костя. – Старшеклассники быстро ответили на анкету, потому что мы обещали выполнить их пожелание. Но пьесы о любви в театре не оказалось. Тогда Тонечка Гориловская мобилизовала всех авторов – столичных и местных. Они прислали то, что у них было на эту тему.
– И что же вы выбрали?
– «Ромео и Джульетту», – ответил Костя.
Иван Максимович привстал и навалился своим коренастым туловищем на край стола.
– Окончательное слово, конечно, за худсоветом. Но я согласен уже сейчас. И Николай Николаевич, я уверен, не будет против.
– Почему вы уверены? – спросила Зина.
– Потому что совсем недавно… буквально сегодня вечером, он сказал мне, что ставка на молодежь – это беспроигрышная ставка.
– Афоризмы, цитаты, формулы… – пробормотала Зина.
– Что? Что?… – не расслышал Иван Максимович.
– Да так… ничего серьезного.
– Шекспир в ТЮЗе?… – вслух размышлял директор. – Это будет новаторством.
– Что-о? Новаторство?! – Зина уставилась на директора. – Это традиция. В Ленинграде поставили «Гамлета». А «Двенадцатую ночь» показывают днем и вечером в разных ТЮЗах!
– Я знаю… Но на нашей сцене Шекспир еще не бывал.
– По-моему, театр, который ни разу не поставил Шекспира или Островского, – это не настоящий театр, – отрезала Зина.
Костя с укором взглянул на свою заместительницу.
– Только что говорила о формулах… – Он покачал головой. – Значит, так, Иван Максимович. Мы хотим, чтобы спектакль был молодежным.
– Шекспиру – от комсомола! – вставила Зина. Костя снова с укором взглянул на нее и продолжал:
– Значит, так… Актеры – молодые, художник – молодой, композитор – молодой.
– Хотелось бы, конечно, чтобы и постановщик тоже был молодой, – добавила Зина.
– Это было бы неэтично по отношению к главному режиссеру, – сказал Иван Максимович.
– Очень сомневаюсь, что Николай Николаевич способен поставить спектакль о любви.
– Ну почему же? Такой красивый мужчина!..
– Хотя пусть поставит! – неожиданно согласилась Зина. – А то все лекции да беседы! Пусть совершит на наших глазах прыжок от теории к практике.
– Это несправедливо, – возразил ей Костя Чичкун. – На его лекции ходят все. Многие даже ведут конспекты.
– Режиссер-наставник, – пробормотала Зина. – За год ни одной постановки!
Иван Максимович заволновался:
– Ты сказала, что в разговоре с главным режиссером у Кости будет одна позиция, а у тебя – другая. Это она и есть?…
Зина вскочила и заметалась по кабинету. От стены до стены она делала вдвое больше шагов, чем Николай Николаевич. Но преодолевала это расстояние вдвое быстрее.
– Я дружу с семьей Патова. С его женой, дочерью… Они прекрасные люди. Хотя разные… – В оценке людей Зина любила точность. – Ксения Павловна – это домашний ангел. Домашний только потому, что сидит дома: ее доброты могло бы хватить на весь наш ТЮЗ. Лера говорит все, что думает!
– У нас в театре такой характер уже есть, – вставил Иван Максимович.
– Нет, мы с ней непохожи. Она острее!
– Бедный Николай Николаевич… – громогласно вздохнул Костя. Его заступничество всегда казалось очень убедительным и весомым, потому что диссонировало с его внешностью и голосом. «Уж если такой жалеет, такой заступается!..» – думал тот, кто видел Костю впервые.
– Ну и что?! – крикнула Зина и уставилась немигающими глазами куда-то в пространство. Казалось, она мысленно изумлялась самой себе. – Они обе – прекрасные люди. И что же? Я из-за этого должна промолчать?
– Скажи конкретно, объясни… О чем ты не можешь молчать? – умоляющим голосом произнес Иван Максимович.
– Врач должен лечить людей, каменщик – строить дом, а режиссер – ставить спектакли. Разве это надо доказывать?
– Сядь, пожалуйста… Это все понимают. В этом все абсолютно убеждены!
– Но убеждения и взгляды не всегда совпадают с поступками. Вот вы, Иван Максимович, как директор, и Костя, как секретарь комитета, убеждены, что Патов должен был за год проявить себя… как режиссер. Но это ваше убеждение остается при вас. А при мне не останется. Я его выскажу на комитете!
– Сядь, пожалуйста, – повторил свою просьбу Иван Максимович, – и послушай меня… Верная мысль не существует абстрактно, сама по себе. Она тоже существует во времени и пространстве. Вот хирург, например, решает сделать операцию на сердце. Но практически приступает к ней только тогда, когда подготовит себя и больного. Родственники не могут торопить его: «Поскорее! Мы очень волнуемся!»
– Родственники могут и подождать. Если они уверены, что этот хирург умеет оперировать сердце. А если не уверены, они обратятся к другому хирургу.
– Ты не вполне объективна, – вступил в разговор Костя. – Николай Николаевич никогда не был режиссером детского театра. Он хочет понять его специфику. Он вживается в коллектив.
– Вот именно! – обрадовался Иван Максимович. – Он вживается. И довольно успешно. Происходит процесс… простите меня за громкое слово, взаимообогащения. Он дарит театру свои теоретические знания, а театр дарит ему свой практический опыт работы с детьми.
– Только нужен ли ему этот подарок? – сказала Зина.
– Ну, так нельзя! – Костя с мрачным видом покачал головой. – Где у тебя… основания?
– А вы заметили, какое слово он чаще всего произносит в качестве… ну, ругательства, что ли?
Иван Максимович и Костя стали вспоминать, но не вспомнили.
– Он ругается словом «детство»! Вы разве не слышали? Когда он особенно возмущен, то восклицает: «Это какое-то детство!»
Зина произнесла эту фразу так, что директор и секретарь комитета сразу вспомнили ее. И даже вздрогнули: им показалось, что они услышали голос Патова.
– Слово «детство» звучит как нечто глубоко отрицательное в устах… режиссера детского театра! – Зина изумленно пожала плечами. И наконец села.
А Иван Максимович, наоборот, встал, протиснулся между столом и креслом и своей тяжеловатой, неуклюжей походкой подошел к Зине…
Много лет назад, когда он начинал работать в театре, его предупреждали, что актеры – сложные люди. «Преувеличивают!» – думал он, потому что как зритель получал от театра одно только удовольствие. Но потом оказалось, что предупреждавшие его друзья не преувеличивали. Пожалуй, даже преуменьшали. Сложнее всего было с теми актерами, которых Иван Максимович особенно ценил. «В жизни всегда трудней с теми, кого любишь!» – сделав это открытие, директор нашел для своих неприятностей теоретическое обоснование. Оно помогало ему обретать терпение и аргументы.
– Я знаю, что Николай Николаевич очень любит своих детей, – сказал Иван Максимович. – У него в кабинете под стеклом вся их биография в фотографиях. Ты видала?
– Я видел, – ответил Костя.
– Значит, он вовсе не равнодушен к детям! Вот у меня под стеклом нет фотографий… моего Алеши…
– И о чем это говорит? – спросила Зина.
– Может быть, ни о чем. Но все-таки… Я хочу, чтобы ты была справедлива. За этот год мы поставили три спектакля.
– Возобновили старые работы Петра Васильевича. Сделали это сами актеры. А помогал ассистент режиссера.
– Но Николай Николаевич каждый раз объяснял ему творческую задачу. Делал поправки, замечания.
– И не принял ни одной новой пьесы! Учтите, что Тонечка Гориловская переписывается со всеми драматургами нашей страны. Николай Николаевич прочитал то, что она ему предложила, и в каждой пьесе нашел непоправимые просчеты и недостатки. Теперь многие из Тонечкиных пьес с успехом идут в других театрах.
– Ну что же, он ищет… Пойми: он должен сказать свое слово, а не просто продолжить то, что прекрасно говорил зрителям Петр Васильевич. Фактически он должен вступить с Петром Васильевичем в соревнование. А это нелегко! Прости меня за громкие фразы, но я должен доказать тебе. Ты простишь меня, а?
– Прощу.
– Так вот… Он стремился создать в театре атмосферу, которая необходима именно ему, для его творчества. Теперь эта атмосфера, по-моему, создана.
– Дело – за творчеством! – отрезала Зина.
– Может быть, и вы, Иван Максимович, придете на комитет? – предложил Костя.
– Не надо… Пусть от имени стариков будет один Николай Николаевич. Я думаю, что ваш замысел очень устроит его: Шекспир, классика!.. Коллектив надеется на него. Ждет. И ты, Зиночка, не убивай, пожалуйста, эту надежду… на завтрашнем комитете.
