подругой.
Джульетта прикусывает губу.
– Ну… А ты прости меня за то, что я пригласила Мака. Подразумевалось, что это будет наша с тобой неделя, но я так радовалась, что у меня может появиться парень, что… Не подумала, как ты к этому отнесешься.
Что? Джульетта просит прощения? Но это же я во всем виновата!
– Ангел, ты мой особенный друг из интернета, – продолжает она, слабо улыбаясь. – Ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо. Рядом с тобой я могу хотя бы пытаться быть собой. Пусть у меня и плохо получается. И мне нравится с тобой болтать. А ты всегда меня слушаешь!
К лавине комплиментов я как-то не готовилась. От неожиданности кусок льда из газировки застревает у меня в горле, и я судорожно пытаюсь откашляться.
– Я правда хотела рассказать тебе о родителях… Но никак не могла выбрать подходящий момент. А тебя в основном интересовал «Ковчег» – что совершенно нормально, я тоже долго ждала встречи с ними, но еще я… Не знаю. В жизни такие вещи говорить сложнее, чем в сети.
Я внимательно смотрю на Джульетту.
– Ты тоже мой особенный интернет-друг.
Джульетта смеется и смущенно приглаживает волосы.
– Хорошо.
– И пожалуйста, рассказывай мне о таких вещах. Я буду слушать. А если меня снова заклинит на «Ковчеге», просто скажи, чтобы я заткнулась. Я не обижусь, правда.
За столом воцаряется молчание, но такое уютное, что его не хочется нарушать. Джульетта задумчиво играет с соломинкой.
– Встреча с «Ковчегом» изменила меня, – внезапно признаюсь я.
– В каком смысле? – хмурится Джульетта.
– Они… – Как же такое объяснить? Это вообще возможно? – Для меня они были единственной причиной жить. Как будто я родилась для того, чтобы… любить их. – Я качаю головой. – Но я не могу любить тех, кого не знаю. А их я совсем не знаю.
Джульетта подпирает рукой подбородок.
– Я понимаю, о чем ты. Я тоже чувствовала нечто подобное.
– Правда?
– Да. Иногда я целыми днями боялась проверить новости в @ArkUpdates. Иногда даже злилась на мальчиков за то, что так за них волнуюсь. – Она пожимает плечами. – А порой испытывала жгучее желание бросить все это, зажить своей жизнью и начать думать о других вещах. Поэтому я и увлеклась Маком – мы практически не вспоминали про «Ковчег». И я в кои-то веки чувствовала себя собой. Честно говоря, он мне так и не понравился в этом смысле. Но с ним мне было хорошо, потому что не нужно было думать о «Ковчеге», чтобы… чтобы справиться со всем остальным.
– Да, я понимаю.
Джульетта улыбается.
– Вот мы и пришли к тому, что нужно просто больше заботиться о себе!
– Точно, – улыбаюсь я в ответ.
Блисс возвращается с новым стаканом молока.
– Вы не поверите, но, когда я сделала заказ, бармен вылупился на меня как на сумасшедшую.
Мы заливисто хохочем, и я думаю: должно быть, вот что значит иметь настоящих друзей.
День близится к вечеру, когда Роуэн заявляет, что хочет еще раз обсудить со мной и Листером судьбу группы. Блисс, Ангел и ее подруга Джульетта (которая, кстати, на фоне Ангел выглядит удивительно спокойной) уже вернулись из паба, где просидели почти час. Дедушка на кухне слушает аудиокнигу и что-то печатает на своем ноутбуке.
Мы втроем отправляемся в мою спальню. Меня не покидает чувство, что мы для нее стали слишком взрослыми и слишком грустными. А еще – что мы предаем прежних себя, тех ребят, которые играли тут на подержанных инструментах и заполняли строчками песен последние страницы школьных тетрадей.
Мы с Листером садимся на кровать, а Роуэн – на стул возле письменного стола. Затем он глубоко вздыхает и спрашивает:
– Почему ты хочешь уйти из «Ковчега»?
Мысли, которые крутятся у меня в голове уже много месяцев, наконец прорываются бессмысленным потоком:
– Потому что это одна большая ложь. Сплошная подделка. Я не получаю удовольствия от того, что мы делаем. И чувствую, что безостановочно вру. Я больше не могу заниматься тем, что мне нравится. Не ощущаю себя в безопасности даже в собственной квартире – и уйти из нее тоже не могу! Я давно об этом думал, но после того, как в сети всплыла фотография Джоуэна, я просто… просто… Да я с ума схожу! – С каждым признанием мой голос становится все громче. – Я просто схожу с ума!
Воздух в легких заканчивается, я замолкаю и кошусь на Листера. Он где-то успел раздобыть алкоголь и теперь держит в руке бокал с вином.
– Понятно, – говорит Роуэн, не сводя с меня пристального взгляда.
С минуту мы сидим в тишине. Потом Листер ставит бокал на тумбочку, берет мою старую гитару и начинает перебирать струны.
– Неужели ты сам не видишь, как все изменилось? – в отчаянии спрашиваю я. Вокруг танцуют призраки прошлых лет. Вот Листер прыгает на кровати, колотя барабанными палочками о стену. Роуэн ворчит, что не может подключить микрофон к моему компьютеру. – Неужели не чувствуешь, что это уже не то?
– По-твоему, ничего не должно меняться? – спрашивает Роуэн.
– Но не к худшему же! Контракты, фанаты, сплетни – все становится только хуже.
– А деньги? Слава? Миллионы людей, которые любят нашу музыку? Это тоже перемены к худшему?
– Так тебе это нужно? Известность и богатство? – недоверчиво уточняю я.
– Нет, я просто… – Роуэн качает головой. – Я просто не понимаю, что тебя так беспокоит.
– Меня беспокоит, что я не могу выйти на улицу, когда мне хочется. Не могу съездить к дедушке, когда захочу.
Роуэн слушает, не перебивая.
– Меня беспокоит, что мне больше не нравится быть частью группы.
Листер на миг перестает терзать гитару.
– Ладно. Ладно. Я понял. – Роуэн вздыхает и устало трет лоб. – Послушай, Джимми, я знаю, все это ужасно несправедливо, но… Это часть сделки, на которую мы подписались. А взамен – давай взглянем правде в лицо – стали одними из самых привилегированных людей планеты. Знаю, ты хочешь, чтобы все было идеально, но так не будет. Иногда приходится мириться с плохими вещами, стискивать зубы и ждать, когда тебе воздастся за терпение. Через год мы прославимся в Америке, а ты будешь вспоминать этот день и думать: блин, и чего я дергался?
– А если я буду ждать, ждать, но лучше не станет?
– Станет, – твердо говорит Роуэн.
– Ты не можешь этого знать! – Я снова повышаю голос. – А я не собираюсь просто сидеть и ждать, когда все изменится. Я сам все изменю. И хоть раз в жизни сделаю так, как хочу.
– А, то
